Сквозь ночь
Шрифт:
Тем, кто понимает это, нелегко сладить с непонимающими. Все же сейчас в итоге борьбы мнений пришли к цифре в один миллион — таково предполагаемое население Еревана в 1980 году. Исходя из этой цифры, будет разрабатываться новый генплан. Об этом и рассказал собравшимся Эдуард Аветович Сарапян.
Когда он сказал, что к восьмидесятому году на каждого жителя Еревана придется по комнате, к стрельчатым сводам худжры вознесся дружный вздох. Однако Сарапян не ограничился обнадеживающими картинами будущего. Он говорил и о сегодняшнем дне: о строительстве новых массивов и реконструкции центра и о том, что город на восемьдесят процентов потребности обеспечен школами и всего лишь на пятнадцать процентов — детсадами и яслями. Что кинотеатров по норме необходимо иметь в шесть раз больше, а канализационных сетей — едва ли не
Все это признаки «функциональных расстройств» планирования, досадный результат нарушения обратной связи в делах строительства.
Когда Сарапян закончил, ему стали задавать вопросы: «Долго ли еще будут пятиэтажные дома строить без лифтов, ведь наверху не одни молодые живут, там и состаришься», «Что с названиями, неужели фантазии не хватает? Вот есть в центре улица, называется зачем-то «Кривая», «Почему министерство строительства не дает гарантийные паспорта на жилые дома? Чувствуют, значит, что качество хромает?», «А что с внутриквартальной застройкой? Уходим на периферию, новые массивы строим, а в центре, отойди в сторону на десять шагов, — старье, сплошная глина», «Как будет отмечаться юбилей города, ведь скоро уже дветысячисемьсотпятидесятилетие — тьфу, и не выговоришь, — так, может быть, стоит объявить юбилейную пятилетку, как следует подготовиться?»…
Неужели же Еревану без малого 2750 лет? Ровесник Вавилона, Рима… А ведь не похоже.
Если поинтересуетесь, вам покажут в историческом музее Армении каменную плиту с клинописью, найденную археологами на берегу Севана, — там упомянута крепость Еребуни, построенная урартским царем; а недавно на окраине города (на юго-востоке, холм Аримбер) раскопаны остатки этой крепости, относящиеся к восьмому веку до нашей эры. Вот как далеко тянется нить истории города!
Но — в отличие от Тбилиси — нить эта здесь незрима. Страницы каменной летописи сожжены, разбиты, погребены в земле; самый древний город нашей страны кажется с первого взгляда едва ли не самым юным.
Бродя по незнакомым улицам, поневоле отмечаешь взглядом новопостроенные дома. В Ереване я поймал себя на том, что ищу старые. Поначалу мне это удавалось плохо: я ходил по магистралям.
Говорят, Ереван — один из красивейших городов Советского Союза. Не стану ни-подтверждать, ни отрицать. Могу лишь сказать: один из самых приятных и любопытных.
Прогуляемся вместе по его улицам. Для начала свернем с площади Ленина на улицу Амиряна — добротно и со вкусом застроенную, сплошь новую и в то же время удивительно обжитую. Пройдем мимо школы имени Чаренца; в зеленом газоне перед зданием стоит его бюст — собственно, не бюст, а возникающая из узкой каменной призмы голова поэта; здесь умеют делать такие вещи. Дойдем до проспекта Ленина, постоим на углу. Налево — проспект полого спускается к ущелью Раздана. Направо — пологий подъем, замыкающийся вдали серым прямоугольником Матенадарана.
Это — знаменитейшее на весь мир хранилище древних рукописей и книг. Гранитное здание как бы врублено в скалу, на которой пылает осеннее пламя деревьев. Не станем входить внутрь — это у нас еще впереди; поднимемся по крутым склонам на самый верх Канакерского плато — туда, где стоит опустевший постамент из темно-серого ереванского туфа.
Нет, постаментом это, пожалуй, не назовешь. Глухая, суровая безоконная башня тридцатипятиметровой высоты с ризалитами по углам, с массивной бронзовой дверью в полукруглом уступчатом портале, сплошь покрытом резьбой по камню. Внутри полагалось быть музею. А наверху… Надо высоко задрать голову, чтобы увидеть верх, где стояла статуя размером в шестнадцать с половиной метров. Теперь ее нет.
Стоит внимательно посмотреть резьбу портала. Степанян и Мирзоян, замечательные резчики, покрыли наличник сплошной лентой узора, состоящей из девятнадцати соединенных кругов-розеток. На первый взгляд они покажутся вам одинаковыми. Но приглядитесь: все они различны по внутреннему рисунку, ни одна подробность не повторяется дважды.
Лейтмотив армянской резьбы — гранатовые ветви о плодами, виноградная лоза. Вариации беспредельно разнообразны. В армянской
резьбе — быть может, как ни в одном другом искусстве — выразилось стремление к разнообразию — самое природное из природных свойств человека.В Армении не любят симметрии. Даже чугунные круги-решетки вокруг деревьев на проспекте Ленина нарисованы несимметрично. Быть может, поэтому так неуместно выглядят здесь дома-близнецы в новостроящемся массиве, хоть, они облицованы сизо-розовым артикским туфом и строятся, надо сказать, куда добротнее, чем во многих других городах.
Архитекторы современной Армении — дети своего народа; им так же свойственна любовь к разнообразию, как и армянским резчикам по камню. И они, наверное, задумываются над тем, как избежать монотонности в массовой застройке. Эдуард Аветович Сарапян надеется на разновысотность — на Конде намерены ставить многоэтажные дома башенного типа вперемежку с малоэтажными. Наверное, это один из возможных путей — но лишь один.
Разнообразие, как неотъемлемое условие человечности, — общая для всех забота; надо, чтобы по улицам новых массивов было так же приятно прогуляться пешком, как по улице Карла Маркса или улице Баграмяна в Ереване. И чтобы захотелось, как на улице Таманяна, присесть и поглядеть вокруг себя.
Кажется, это лучшая из новых улиц, какие я видел где-либо. Тихая, непроезжая, замкнутая в конце подпорной стенкой (по серому камню стекает вода в бассейн, по сторонам две лестницы ведут в гору, на верху ее — тополя). Бульвар с дорожками зернистого красно-лилового песка, скамьи, подстриженные деревья. В начале улицы по сторонам два девятиэтажных объема с лоджиями, к ним примыкают пятиэтажные дома, облицованные смугло-желтым фельзитовым туфом. Они скупо расчленены по горизонтали простым карнизом над окнами второго этажа. Они не изуродованы аляповатыми вывесками. «Дом моделей», «Кафе», «Воды — мороженое» — все это выполнено из небольших отдельных букв цвета тусклого серебра. Нет фонарных столбов; световые плафоны подвешены на растяжках, аккуратно ввинченных концами в стены. А ведь бывает сплошь и рядом иначе: одни построили, отделали, затем пришли другие, пробили дырку для подвески, желобок для электропроводки или еще чего-нибудь, замазали кое-как алебастром — так и осталось на веки вечные. Ничто, кажется, не способно привести меня в большее отчаяние, чем следы такого небрежения к «чужому» труду.
Давно я не испытывал такой умиротворенности, как на улице Таманяна. Человечность, покой, солнечное тепло…
Но теперь мы с вами не на улице Таманяна, а на самом верху Канакерского плато, в парке Зейтун. Перед нами внизу прямая лента проспекта Ленина; он спускается к ущелью Зангу-Раздана (река имеет два равноправных имени). Перепад уровней между Канакером и берегами реки — около трехсот метров; наверху и внизу — два разных микроклимата: здесь прохладнее и суше, там влажнее и жарче.
Справа на северо-востоке — отроги Гегамского хребта, слева — рыжеватые возвышенности Апаранского плато. Город лежит в широкой ложбине, спускаясь к югу — туда, где в самой дальней дали встает над горизонтом двуглавая гора, носящая, как и Зангу-Раздан, два имени: Арарат или, нежнее, Масис.
Иногда вы видите ее, как сейчас, в дымке марева, и ее вершины кажутся чуть темнее неба. В другой раз они будут сиять белизной в синеве. Куда бы, в какой конец Армении вы ни направились, повсюду вы станете искать эти вершины взглядом, забывая, что не отовсюду они видны. Потому что Арарат-Масис — это как бы душа Армении, его не отделишь от ее песен и сказок, не оторвешь от ее пейзажа, ее истории.
Если вы устали, можно посидеть на скамье в аллеях парка, сплошь усыпанных опавшими листьями (в старом Ереване, говорят, был один чахлый бульварчик).
Вечереет. Спустимся с Канакерского плато вниз. На проспекте Ленина бронзовеют чинары; пацан в школьной форме, встав на цыпочки и сдвинув назад фуражку, пьет родниковую воду из фонтанчика на углу. Женщина продает цветы — не то хризантемы, не то махровые астры, их полным-полно в туго набитой корзине, белеющей в сумерках. Дикий виноград оплетает фонарные столбы, добираясь до проводов; окна кое-где уже светятся, а фонари еще не зажглись. В газоне среди цветущего шалфея спит желтая пастушеская собака. Людской говор, шорох шин, красные искорки стоп-сигналов… Прекрасный предвечерний час в незнакомом городе — никуда не торопишься, не знаешь, что ждет тебя за углом.