Сквозь ночь

В монастырском дворе было пусто. Шаги отдавались гулко от истертых веками каменных плит. Ящерицы грелись на солнце под хачкарами. В глубокой закопченной нише висел на цепях котел. Здесь будут, как и полтысячи лет назад, варить освежеванного барашка. Сейчас его заколют на берегу шумящей горной реки, среди седых камней и пылания осени, окропят теплой кровью церковный порог, а затем сварят, не позабыв о соли, перце и пахучих травах, и станут есть, запивая вином и угощая всех, кто окажется поблизости.

Хотели угостить и меня (барашка привезли трое: отец, мать и сын, с виду деревенские жители, колхозники), и я не прочь был остаться, поговорить о живучих суевериях, если бы позволило время. Но время перевалило за полдень, спутнику моему пора было возвращаться, а мне хотелось еще заехать в Гарни — посмотреть единственный в нашей стране античный храм, вернее — его развалины.

15

Крепость Гарни начиная с третьего века до нашей эры была летней резиденцией армянских царей. Ее разрушали дважды — римляне и арабы; она стояла над обрывистым глубоким ущельем на юго-западной оконечности Гарнийского плато — на оконечности, похожей на треугольный мыс, вдающийся в море воздуха с дальним берегом гор. Вход и теперь стерегут остатки крепостных стен из огромных, искусно отесанных базальтовых квадров, сложенных насухо и соединенных железными скрепами.

Из синевато-черного звенящего базальта высечен и Гарнийский храм, раскопанный Николаем Яковлевичем Марром.

Я не бывал в Греции, не поднимался на Акрополь. Но теперь, думаю, многое там показалось бы мне знакомым. Я обошел вокруг храма, обмерил его шагами: в ширину шесть, в глубину девять, только и всего.

Классическая пропорция, девять крутых — не по нынешнему шагу — ступеней ведут с торца на высокий подиум, где стоят остатки ионических колонн, окружавших некогда целлу храма. Вокруг — среди сухой травы и осенних кустов миндаля — лежат капители, базы, куски антаблементов. Желтые листья опадают на черный камень, на изваянные девятнадцать веков назад изгибы аканта и виноградной лозы, как будто эллинские по форме, но чем-то уже сродные музыке здешней, мелодиям армянских камнерезов.

«Мы — античная нация… — писал Микаэл Налбандян. — Что могут нам напомнить средние века? — Разрушение, плен, резню, кровь, огонь, голод, мрак и смерть…»

Гарни напоминает о другом. Гарни напоминает о тех временах, когда Армения простиралась от Каспийского моря до Средиземного, от Киликийского Тавра до Мидийских гор. О временах, когда здесь находили приют философы и ученые, бежавшие от преследований завоевателей-римлян. О временах, когда Армения, восприняв эллинскую культуру, обогащала ее своими красками, своими линиями, творческим духом своего народа.

За храмом несколько лет назад раскопали небольшое сооружение площадью три на три метра с мозаичным полом, выложенным из множества крошечных камушков — колотых самоцветов. Тут была баня — вероятно, храмовая, а может быть, и дворцовая. Оливково-зеленоватые, розовые, охристо-коричневые и черные пятнышки складываются в изображения странных существ — русалок мужского рода (эллины их называли ихтиокентаврами), у них бородатые лица, туловища рыб и лошадиные копыта. Там изображены еще попросту рыбы, дельфины, рыбаки, женщины — и надо всем этим греческая надпись: «Работали, ничего не получая». Это обращенная в будущее жалоба художников-рабов.

Неподалеку от бани обнаруживается врытый в желтую землю кувшин — «карас», — в таких не только держали вино, но и прятали в дни нашествий все, что можно было.

Направо по склону холма тянутся порыжелые виноградники; там в перепаханном грунте среди узловатых лоз нетрудно найти осколки амфор, кувшинов, тарелок. За каких-нибудь полчаса я набил карманы черепками, младшему из которых было куда больше тысячи лет. А старший — черный, «задымленный» — принадлежал к тем правременам, когда поливы еще не знали.

Пора было уходить. Я подошел к оконечности мыса. Далеко внизу пенился и шумел по камням Азат. Ущелье наливалось синевой, оттуда, из предвечерней сини, вздымались горящие свечи тополей, по-особенному стройных тополей Армении. Орех, абрикос, миндаль и вишня пылали на все лады оранжевыми и пурпурными кронами. Крутизна тянула вниз, я взялся рукой за дикий камень, торчащий на самой кромке, и вдруг увидел, что весь он покрыт беспорядочными мазками, — так, уйдя в работу, художник отирает, не глядя, кисть… Это была Армения Сарьяна; может быть, именно он отирал кисть об этот камень.

Держась за него, я наклонился над ущельем. Какое-то здание, маленькое отсюда, очень современное — прямоугольность, белизна и стекло, дом отдыха или санаторий, — стояло на скале у самой реки. Среди горячих красок осени прохладно зеленела луговина, по ней бродили, щипля траву, две лошади — вороная и белая. Как редко случается теперь увидеть коня — да еще такого, сказочно длиннохвостого и длинногривого, свободного! Я вспомнил о Карабахе и еще, что Армения славилась лошадьми в библейские времена, об этом упоминает пророк Иезекиил.

Снизу донеслось едва слышное протяжное ржание. Хочешь не хочешь, пора было уходить. Рыжая безрогая телка, треща ветвями, вышла из кустов и остановилась, что-то жуя и глядя на нас волооким взором.

На обломке антаблемента сидела босоногая девочка в ситцевом выцветшем платье, с упавшей на смуглый лоб прядью волос. На земле стоял кувшин с мутно-розовой жидкостью и два граненых стакана. Это было «мачари», семидневное молодое вино, оно щиплет язык и пьется легко, но после второго стакана вам хочется обнять весь мир.

16

Километрах в двадцати пяти на юго-запад от Гарни стоит райцентр Арташат, пограничный городок на берегу Аракса, — тоже единственное в своем роде место. Там был разыгран первый достоверно известный нам спектакль в истории театра народов СССР.

И поскольку этот спектакль — трагедия Еврипида «Вакханки» — переплелся удивительно тесно с одним из кровавых спектаклей общечеловеческой истории, не могу удержаться от того, чтобы не рассказать о нем подробнее.

Это произошло ровно две тысячи лет назад, когда Арташат был не райцентром, а столицей, где царствовал Артавазд, сын «царя царей» Тиграна Второго, построившего в прежней столице, в Тигранакерте, большой амфитеатр на склоне горы, на манер эллинских, для представления трагедий и комедий.

В шестьдесят девятом году до нашей эры римский полководец Лукулл разгромил Тиграна и разрушил Тигранакерт. Еще через шесть лет «царь царей» явился в стан другого римского полководца — Помпея, снял с головы царскую тиару и пал на колени. Армения была измучена войнами, старик Тигран (ему шел семьдесят шестой год) хотел мира — и добился его. Он прожил еще десять лет и завещал Артавазду жить в союзе с Римом.

Но это было не так-то легко. Армения — такова уж была ее историческая судьба — стояла на стыке враждующих сил («на грани двух разных, спорящих миров», — сказал Брюсов). Через нее — с юга, севера, и запада — прокатывались волны разрушительных войн. Она стонала веками под гневом Парфии, и на ее же земле Александр Македонский громил парфян. Затем появились римляне…