Сквозь себя

Прогулка по ступеням, возносящим тебя к небу, оказалась удивительной, необычной, пугающе-будоражащей и прекрасной одновременно. Шаг за шагом мы поднимались вверх по металлическим лестницам, поселившимся внутри Нее. Ни ветер, обдувающий меня со всех сторон и растрепавший волосы, ни бесконечное количество ступеней, вившихся вверх, ни высокие каблуки, мешающие и застревающие в металлических прорезях, не могли остановить тот поток любви, который я ощущала к этому творению человека. Я была в Ней, я гладила Ее, я любила Ее. Любила Ее и тебя, придерживающего меня за руку и улыбающегося моему детскому безумию. Мы поднялись на первый уровень, потом прокатились на лифте на второй, и отдались чувству свободы, чувству безграничности, чувству волшебства, всем чувствам, царившим там. Это было бьющееся сердце Парижа, и его биение отдавалось у нас в сердцах.

Со смотровой площадки открывался поистине сказочный вид на город, на его архитектуру и строение. Я увидела Париж как цельный организм со своими клетками, складывающимися в органы, своими сосудами, костями и мышцами. Он дышал, он жил, он функционировал. Мы стояли, обнявшись у самых перил, ты укрывал мое хрупкое тело от ветра, шептал какие-то слова на французском, а я любовалась городом, пытаясь запечатлеть каждую секунду, каждый момент этого дикого счастья, заполнившего меня до краев.

По вечерам мы гуляли по неровным мозаичным улицам, выложенным древними камнями, пили вино в маленьких уютных кафешках, пробовали колоритные закуски и обычные для парижан, но не совсем обычные для нас блюда.

Я с улыбкой вспоминаю «потрясающее» обслуживание в ресторанах и кафе этой столицы. Я, конечно, не спорю, в этом городе не нужно спешить, не нужно бежать и торопиться. Но томиться в ожидании одного хотя бы взгляда официанта по пятнадцать, а то и двадцать минут, казалось кощунством. Я психовала и ругалась, а ты только смеялся и повторял:

– Наслаждайся каждой минутой. Они бесценны. Просто любуйся мной.

Твой смех рассыпался вокруг меня яркими вспышками изумрудов. Он будоражил эмоции, он вдохновлял на свершения, он успокаивал ураганы и тушил пожары негодования. Я наслаждалась им, как женщины наслаждаются подаренным дорогущим блестящим колье, обрамляющим тонкую шею.

Я любовалась. Любовалась Парижем и тобой.

Часть 5.

847 день с переселения в хранилища

Сейчас мне так хочется сказать: «А помнишь?»

Но кому я это скажу? Мы теперь все одиночки. Все разделены по своим капсулкам, по своим сотам. Мы теперь - большой улей или муравейник, где у каждого своя миссия и свое предназначение. Когда в детстве мы смеялись и называли наш город муравейником, потому что все были заняты, бегали туда-сюда, копошились, тогда мы ничего не понимали. Сейчас мы действительно превратились в него.

У каждого теперь своя роль. Нас поделили на части, на отдельные части одного механизма. Семьи делили, детей и родителей делили, всех делили. Все дети теперь живут в детской зоне, где, как говорят, им всем обеспечен надлежащий уход и забота. А любовь, материнская и отцовская реальная любовь? Любовь брата? Любовь к сестре? А детская любовь, искрящаяся в маленьких глазах? Она никому уже не нужна? Куда она делась? Ее не закажешь на обед, не купишь в Пространстве, не отыщешь на полке или в книжке. Как ее почувствовать в нереальном мире?

Как там эти маленькие, еще не окрепшие создания живут без любви?

Но, как показывают все новостные ленты: «Дети счастливы, они развиваются, они окружены государственной заботой и присмотром». Родителям вроде даже позволено с ними встречаться и гулять в Пространстве.

Как заявляли они: «Все это на благо нас с Вами. Ваши дети теперь всегда под присмотром. С ними ничего не случится, они не попадут под машину, их не украдет какой-то сумасшедший, они не упадут с крыши какого-то гаража. Теперь Ваши дети наверняка станут взрослыми!»

Лозунг, бесспорно, ударный. Люди, которые это все придумывают, просто гении, отличные психологи. Знают, чем и как потушить возможные очаги пожаров. И послушав их, ты задумываешься: «А может так-то действительно лучше? Может они знают лучше меня, больше меня? Да и время такое опасное.» И сам приходишь к выводу: «Да, они правы».

И все, цель достигнута, мысли перевёрнуты верх дном и текут теперь в нужное направление безопасности каждого.

Только к сожалению не все мозги поддаются хлорированной промывке. Мои вот никак не очистятся от налета своемыслия и неуверенности в правильности происходящего. Меня все как-то тянет к свободе и к чувствам. Никогда не любила ничего совершенного. Хаос по мне так намного приятнее.

***

Мы с ним были хорошей парой, как бы сказали раньше.

– А помнишь, как мы познакомились? – как-то я спросила, засыпая у тебя на плече.

– Ты меня соблазнила, - нагло заявил ты.

– Нееет, - возмущенно завизжала я.
–  Я ничего такого не делала.

– Делала, - не унимался ты.

– И что же я сделала?

– Ты влюбила меня в себя. Твои голубые глаза манили меня, манили, и я сдался и потонул, – со звенящим смехом сказал мне ты тогда.

После этого твои руки властно прижали меня к себе, я чувствовала жар тысячи написанных романов у себя под кожей. Пламя зарождалось так быстро и с такой силой, что нам не хватало мужества его остановить.

А сейчас…

Больше нет пар и нет семей. Есть только совместимые составляющие.

«Семья- это не безопасно!» - говорили они, когда разделяли нас всех на единичные части. Сейчас мы просто цифры, такие вот статистические данные.

Мы с тобой оказались неподходящими друг другу частями. Это казалось смешным и нелепым, но мы в это поверили. Поверили, что все во благо. Теперь я даже не знаю где ты, помнишь ли меня, думаешь ли обо мне? Но я о тебе думаю, ничего не могу с собой поделать. Мысли о тебе для меня как запретная шоколадная конфета для диабетика- знаю, что нельзя, но всегда хочется. Просто при мысли о тебе всегда что-то лопается внутри, рассыпается на мелкие мелкие осколки. Ломается тот механизм, запущенный для моего сохранения. Правильно они говорили: «Чувства- это беда нашего времени. Мы должны думать о себе, каждая жизнь дорога. Каждый должен позаботиться о себе, и только так мы сможем выжить, так мы победим.»

«Почему я вспоминаю Париж и тебя?»

Наверное, потому, что иногда запах твоей кожи после душа вспышкой появляется в памяти. Мне кажется, что я помню его, что я его чувствую. Здесь и сейчас, в своем укрытом от других убежище. Но этого не может быть. Все чаще и чаще с волнами мыслей всплывают как в море после шторма ненужные и выкинутые воспоминания. Это меня беспокоит. Тревожит выстраиваемый новый мир, размывает ту стену из песка, которую я пытаюсь укрепить каждый день. Но песок, из которого состоит моя защита, это рыхлая, зыбучая масса, искусственный материал, безжизненные зерна минерала, которые рассыпаются при каждой нахлынувшей волне.

Может стоит обратиться к психологу? Тогда мне придется пойти в клинику в Пространстве. Сигнал об обращении сразу пойдет на работу и в Центр безопасности. Начнутся вопросы.

Да и что я скажу этому безжизненному доктору? Что скучаю? Что вспоминаю прошлое? Что мне одиноко?

«Скучать - это плохо, вспоминать - тоже плохо!» - говорили они, и скажет он.

«Все ведет к саморазрушению, а надо помнить, что каждая жизнь дорога и необходима!»

Зачем и кому необходима? Не знаю. Видимо кому-то, мне неизвестному.