Сквозняки закулисья

Наконец, вся компания вышла на финишную прямую. Как оказалось, совершенно зря. Черепкова в мастерской не было. Дверь по-прежнему украшал замок, а на последней ступеньке сидела немного заплаканная Татьяна. Свой ключ она забыла дома, а попросить запасной на охране побоялась. Семен Аркадьевич рухнул рядом с ней и принялся раздавать указания. За ключом и Черепковым послали. Ключ нашли, художника, в принципе, тоже, но в наркологии и под капельницей. После чего все заинтересованные лица выдохнули и уже безо всякого стеснения свалили всю вину за распространение сплетен на алкогольные галлюцинации больного Черепкова. "Заболевшего внезапно, неожиданно для коллектива" - добавила завкадрами и все с ней согласились.

*****

Последняя декада перед премьерой была правильной до полного омерзения. Администрация театра подняла уровень трудовой дисциплины до невиданных доселе высот, время прихода и ухода сотрудников записывалось вплоть до секунд. Опоздавшим грозили карами небесными и лишением премий, что, в принципе, было одинаково невыполнимо, но все равно неприятно. Работали теперь в темпе хрущевских пятилеток, пытаясь догнать и перегнать Америку. Перекуры тоже остались в прошлом, потому что перед курилкой повесили камеру с красным немигающим глазком. Шут его знает, записывала она или была просто дурилкой, но проверить никто так и не решился. Вдобавок, как всегда не вовремя, за месяц до отопительного сезона, наступила осень с промозглыми унылыми дождями и колючим ветром. По сцене и репетиционным залам гуляли безжалостные сквозняки. Актеры кутались в кофты и шарфы, шепотом и с оглядкой передавая друг другу печальную и не очень смешную шутку о том, что следующим спектаклем у них будет "Побег из Шоушенка".

Осветитель Петя расписался в журнале у дежурного и вышел через вертушку. На улице его уже поджидали хмурые Михалыч и Земфира. Все было очень плохо. Витек лежал в больнице и поговаривали, что из наркологии его могут перевести в психушку. Посетителей к нему не пускали. На чердаке театра теперь хозяйничала непьющая Татьяна. В художественном цехе был неплохой уровень сервиса и шикарный вид из окна, поэтому заменить его на театральный подвал или склад декораций приятели даже не старались. Сейчас они стояли под мелко моросящим дождем и пытались договориться, куда, вернее, к кому можно пойти, чтобы отвести душу. Кандидатуру Михалыча отмели сразу - его старенькая мама друзей из театра не жаловала. Родственники Зямы против гостей ничего не имели, но поить всю ее многочисленную родню никто не хотел. Петя жил один и сейчас, глядя на освещенные надеждой лица приятелей, лихорадочно пытался подобрать аргументы, чтобы не тащить компанию домой. Нет, против одноразовой акции он ничего не имел, но устраивать у себя филиал театрального клуба по интересам категорически не хотел. А к этому все и шло. Спас его незнакомый пацан, нахально дернув за полу куртки:

– Дядя, купи билет на стриптиз. Дешево отдам.

– Иди ты.
– замахнулся на него Михалыч.
– Нажрались уже, бля, стриптизом по самые помидоры.

Наглое дитя отскочило, но не сдалось:

– Ну тогда продайте билетик.
– Пацан, по всей вероятности, сопоставил своих собеседников с надписью "Служебный вход" и скорчив жалобную физиономию, протянул: - Один, на премьеру. Так хочется на "Ревизора" пойти... У меня деньги есть, честное слово. На завтраки копил...

Михалыч ответил на великом и могучем, упомянув и самого мальчика, и его маму с бабушкой, и завтраки. Юный бизнесмен все понял и умчался искать других покупателей на свои услуги.

– Михалыч, ну зачем ты так с ребенком?
– попытался урезонить приятеля Петя.

– Да задрали, бля, все эти пионэры. Крутятся вокруг театра, канючат. "Продайте билет, бля. Купите билет". Вон, пусть в очередь становятся, если так приспичило.

Оглянувшись, Петя увидел ощетинившийся зонтами хвост очереди, уходящей за угол к билетным кассам. До Пети дошло, что с изнурительной предпремьерной гонкой, постановкой света и сдачами спектакля он пропустил что-то действительно важное.

– И давно это здесь?
– он кивнул в сторону очереди.

– Уже неделю. Прикинь, они и ночью стоят. Спрос на "Ревизора" как на Стаса Михайлова.
– заржала Зяма.

– Вы молодцы, смеетесь. Радуетесь жизни. А мне вот жить не хочется.
– рядом с приятелями остановился печальный, как распорядитель на похоронах, Ломакин.

О том, что Паша не хочет быть крокодилом Геной, знал уже весь театр. Своими жалобами он так всем надоел, что с Ломакиным старались не сталкиваться в коридорах и по возможности не здороваться. Но сейчас была совсем другая ситуация. У Ломакина была собственная двушка с прекрасным видом на реку и круглосуточным магазином на цокольном этаже. Поэтому приятели наперебой стали утешать несчастного Пашу. Особенно старалась Земфира.

– Поймите, мне Хлестаков снится каждую ночь. Я все мизансцены выучил, пока за кулисами прятался. Ладно, Липский. Но почему Василиса, почему не я?
– Ломакин разрыдался в подставленную Земфирой обширную грудь. Зяма кивнула Михалычу и, бережно подхватив Пашу под руки, вдвоем они повлекли актера в сторону дома.

– Ребята, я к вам чуть позже подойду. Я тут это... софит забыл выключить!
– крикнул им вслед Петя и, чуть подождав, двинулся к билетным кассам, на ходу пытаясь вспомнить, как зовут кассиршу, которая уже несколько месяцев строит ему глазки.

*****

Кассиршу звали Людмила и Пете пришлось уламывать ее целый вечер. К Ломакину он не попал, зато разжился десятью билетами на балкон и одним в партер, но только на послезавтра. Люда клялась, что зал на сегодня полностью раскуплен. Петя довел ее до дома и чмокнув в щечку, рванул к себе, на ходу подсчитывая будущие барыши. Даже если учесть расходы на кофе и пирожное для Людмилы, завтрашний день обещал неплохой навар.

Утром Петя проспал и перед работой так и не успел распродать билеты, о чем сильно переживал. В панике он позвонил Ломакину, у которого сегодня не было репетиции. На удивление, Паша сразу откликнулся и согласился. Только встретив Ломакина у служебного входа, Петя понял, что послужило причиной такой отзывчивости. На руке у актера повисла Земфира, улыбаясь во все тридцать два зуба.

– Ты не опаздываешь?
– покосился на нее Ломакин.

Встрепенувшись, Зяма ойкнула и убежала работать.

– Как ты?
– спросил Петя, украдкой передавая билеты актеру.

– Нормально.
– пожал плечами Паша. Потом подумал и добавил: - Я сегодня понял одну простую вещь. Когда крокодил ты сам - это не страшно. До меня это дошло, когда я этим утром проснулся в одной постели с Зямой.

*****

– Как не надо Деревянко!? А завтра? Но почему? Она ведь вам понравилась на сдаче спектакля.
– Семен Аркадьевич выслушал ответ и запинаясь от негодования, выдохнул в трубку: - Это произвол! В конце концов сейчас не советское время, чтобы запрещать...
– он замолчал, слушая собеседника и все больше багровея. В конце концов режиссер швырнул телефон на стол и долго сидел в сгущающихся сумерках.

До премьеры оставалось два с половиной часа. Семен Аркадьевич вспомнил, что сейчас должна приехать Лиля и усилием воли заставил себя встать. Все равно ему придется разрубить этот узел и лучше это сделать до приезда жены.

В гримерке у Деревянко неожиданно нашелся Липский, развалившийся на диванчике как большой сытый котяра. Семен Аркадьевич обрадовался, что актера не придется разыскивать по всему театру, а то и городу. Василиса улыбалась, гримируясь перед зеркалом. Комната была полна цветов, на вешалке висели правильно пошитые костюмы, без липучек и веревочек. Во всем чувствовалась особая предпремьерная атмосфера, радостная и немножко напряженная.

– Я вот что хотел сказать, - пробормотал режиссер, собираясь с силами.
– Василиса, ты только не обижайся. Сейчас позвонили из министерства... Понимаешь, там перед театром телевизионщики. Причем не только наши, но и столичные... Короче, нам запретили Хлестакова - женщину. Сегодня будет играть Арсений.

Потом Семен Аркадьевич пытался объяснить что-то про финансирование и программу "Театр - школе". Тщетно. Скандал, который Василиса закатила худруку, был слышен и в дежурке служебного входа, и в театральном буфете. На защиту мужа встала приехавшая не вовремя Лиля. Досталось и ей. Помог Липский, который сгреб Василису в охапку и утащил в гримерку. Форейторов отослал рыдающую Лилю домой и остался караулить Липского, нервно поглядывая на часы. Торопить актера он боялся.