Сладкий привкус яда

– Я люблю ее… Это просто безумие! Я думаю о ней все время. И страшно ревную ее к тебе!

– Пустое, приятель! Я бы мог в мгновенье вылечить твою ревность…

Наш разговор напоминал коктейль – темы смешались, и их фрагменты выскакивали в неожиданных местах. Нам хотелось говорить обо всем сразу. Остановить наш сбивчивый разговор смогла только вторая бутылка шампанского. Пока Родион медленно, врастяжку осушал очередной стакан и в комнате воцарилась тишина, я взмолился, пытаясь вернуться к главной теме.

– Ты хоть в двух словах расскажи – как вы добрались? Где палец потерял? Столешко жив-здоров? А я вас недобрым словом вспоминал, когда в высотный лагерь поднялся. Ни провианта, ни кислорода…

Родион при этих словах нахмурился.

– Вот как?.. Значит, Никифору было очень худо, раз он выгреб из палатки все запасы. Бедный парень! Можно только догадываться, что ему пришлось пережить.

– Как это понять? Ты не знаешь, что с ним? Разве все это время вы не были вместе в Хэдлоке?

Родион начал рассказывать – очень подробно, в деталях, и я, не перебивая, слушал его почти сорок минут. Вкратце суть его рассказа сводилась к следующему.

Едва Родион и Столешко вышли из третьего высотного лагеря к седловине, как им пришлось внести серьезные коррективы в наш сценарий. Погода была жуткой: ураганный ледяной ветер, почти нулевая видимость. Они страховали друг друга попеременно. Родион, шедший в связке первым, ползком перевалил через седловину, острый заснеженный гребень, и начал спуск по ледовой стене. Никифор еще поднимался на седловину, потому Родион не мог его ни видеть, ни общаться с ним голосом. Когда веревка заканчивалась, Родион дважды дергал за нее. Этот сигнал означал: веревка выбрана до конца, я встал на самостраховку, можешь продолжать подъем. Затем таким же сигналом Никифор давал Родиону команду на продолжение спуска.

Первые минуты работа у гребня шла нормально. А потом случилось нечто необъяснимое. Родион, висевший над пропастью, выбирал веревку на себя, страхуя подъем Никифора. Почувствовал два коротких рывка – значит, Никифор, закрепившись под гребнем, давал Родиону «добро» на спуск. Работая «кошками» и ледорубом, Родион шаг за шагом стал спускаться. На веревку он старался сильно не налегать, чтобы без особой нужды не утомлять Столешко. В какой-то момент веревка прекратила свободно скользить вниз. Полагая, что она зацепилась за камень, Родион осторожно дернул ее на себя. Это не дало никакого результата. «Я хотел загрузить ее всем своим весом, – рассказывал Родион, – повиснуть на ней, не цепляясь за лед «кошками», но словно ангел-хранитель подсказал мне, чтобы я предварительно завинтил в лед страховочный крюк».

Он не пожалел пяти минут на работу с ледовым крюком, зато спас себе жизнь. Пристегнувшись к крюку, Родион повис на веревке, оттолкнулся ногами от стены и вдруг почувствовал, что веревка вырвалась из плена, и он вместе с ней полетел в пропасть.

На это должен был немедленно отреагировать находящийся вверху Никифор – сжать веревку в руках, застопорить ее жумаром, намотать ее вокруг себя, словом, любой ценой остановить скольжение, но ничего подобного не произошло. Падение продолжалось, наверное, две-три секунды, но это время показалось Родиону вечностью. Динамический удар, резкая боль от ремней, впившихся в тело, и Родион повис на своем крюке, к которому заблаговременно пристегнулся.

Придя в себя, он стал тянуть веревку на себя. Она пошла подозрительно легко, будто на ее противоположном конце ничего не было. «Он сорвался!» – с ужасом подумал Родион. Конец веревки достиг карниза. Сворачиваясь в спираль, веревка пестрой змейкой полетела вниз. Родион почувствовал удар по голове, смягченный капюшоном пуховика, что-то звякнуло. Не веря своим глазам, Родион подтянул к себе карабин вместе с ледовым крюком, привязанные к концу веревки.

Он не мог понять, что это значит. Если бы веревка перетерлась о гребень, то Родион держал бы в руках ее рваный, лохматый конец. Если бы вдруг лопнула страховочная обвязка на груди Никифора, то Родион притянул бы обрывки обвязки к себе. Но карабин с крюком… Странная, необъяснимая гирлянда. Выходило, что Никифор зачем-то сам отстегнулся от веревки, подвергая свою жизнь смертельному риску, и закрепил ее конец на крюке. Который, кстати, не выдержал Родиона.

– Я был в шоке, – рассказывал Родион. – Не помню, сколько времени я висел над пропастью. Ветер, холод. Я голос сорвал, пока звал Столешко.

Спускаться по отвесной ледовой стене без помощи напарника – почти гарантированная смерть. Подняться на гребень вообще немыслимо. Понимая, что бездействие приведет к летальному исходу в ближайшие часы, Родион отстегнулся от спасительного крюка и, вбивая в стену ледоруб и зубья «кошек», медленно пошел вниз.

Стена была бесконечной. Темнело. Родион чувствовал, как мороз лишает чувствительности пальцы рук и ног, проникает под пуховик, как быстро иссякают силы и в баллоне заканчивается кислород. (Тогда он и отморозил мизинец, а позже началась гангрена. В Дели ему ампутировали одну фалангу.) И наступил такой момент, когда зубья «кошек» лишь оцарапали лед, и клюв ледоруба чиркнул по стене… Он упал спиной на пологий заснеженный склон, вывихнув руку. Рюкзак спас его позвоночник от перелома. Замерзая, он долго лежал на снегу как мертвый. Откуда взялись силы, чтобы вырыть берлогу размером с гроб, – он сам не знает.

Очнулся утром. Долго ковырял непослушными пальцами снег, чтобы выбраться на воздух. Газовая горелка осталась у Столешко, и Родиону пришлось есть всухомятку – жевать порошковый кофе, сосать сахарные кубики и грызть, словно леденцы, ледяные пластинки, которыми были покрыты облизанные ветрами сугробы. Локтевой сустав распух и очень сильно болел. Рюкзак с «железом» пришлось оставить. Родион взял с собой лишь остатки провианта и рассовал пакетики с концентратами по карманам пуховика.

Еще четверо суток он спускался к реке в ущелье Хэдлок, к одноименной деревне, еще не потеряв надежду встретить там Столешко. Он пытался разгадать, что произошло с ним. Какие обстоятельства могли заставить опытного альпиниста отстегнуться от страховки? Уронил в пропасть свой рюкзак и попытался спуститься за ним, торопливо закрепив веревку на крюке? Или вдруг ему стало плохо, прихватило сердце, и он испугался, что ему не хватит сил удержать Родиона, из последних сил отстегнулся, ввинтил крюк…

До Хэдлока Родион не дошел нескольких километров. Его нашли на пашне местные крестьяне. Монах из Хэдлока выходил его, отпаивая настоем из целебных трав и обкуривая ароматным дымом. Через пару дней Родион пришел в себя. Он стал расспрашивать об альпинисте из Украины по фамилии Столешко. Монах подтвердил, что неделю назад в деревню спустился альпинист европейской внешности. Он был очень слаб и взволнован, спрашивал, не появлялся ли здесь высокий светловолосый альпинист. Отрицательные ответы крестьян его очень огорчили. Он не остался в Хэдлоке, несмотря на уговоры, и в тот же день пошел куда-то по берегу реки. Больше его не видели.

Монах очень точно описал внешность этого альпиниста, и у Родиона не осталось сомнений: это был Столешко. Тяжелый камень свалился с его плеч. Никифор жив! Он ищет его!

Было желание немедленно пойти вдоль русла реки в надежде догнать Никифора, но Родион все-таки решил, что благоразумнее остаться в Хэдлоке, а не запутывать свои следы по многочисленным ущельям и деревушкам горного Непала. Прошло несколько дней, но Никифор в деревне не объявился, и Родион решил, что Столешко, не мудрствуя лукаво, прямиком устремился поближе к цивилизации, в Катманду, где спокойно дожидался своего выхода на сцену.

Мы разговаривали до хрипоты, насухо очистив бар, и расстались, когда было уже далеко за полночь.

Глава 36 ВАЛЬПУРГИЕВА НОЧЬ

В банкетном зале на втором этаже хозяйского дома, по соседству с мастерской, собрались человек двадцать пять, хотя Татьяна отправила как минимум сорок приглашений.

– Ждать никого не будем! – сказал князь, хлопнул в ладоши и первым сел во главе стола в большое старинное кресло из черного полированного дерева. Все остальные места были свободны, и каждый гость волен был сам определить свое место за столом. Но сдержанной суеты не было, публика оказалась воспитанной, никто не торопился сесть поближе к князю. Преодолевая некоторую заминку, Родион взял под руку Татьяну и вместе с ней устроился где-то посредине. Игорь Петрович Хрустальский, которого, насколько мне было известно, никто не приглашал, тотчас оказался рядом, склонившись, поцеловал Татьяне руку, вручил ей шоколадку и с реверансами принялся гладить стул, стоящий рядом с Родионом.