Сладкий привкус яда
Шрифт:
– Опять мимо, – ответил я. – Ты заказал шесть бухт по пятьдесят метров, итого – триста!
– Невелика ошибка, – пробормотал Хрустальский. – Сто, триста…
– И последнее, – уже в совершеннейшей тишине произнес я. – Ты не можешь не знать, где и при каких обстоятельствах погибла твоя мать.
У кого-то заурчало в животе. Родион, словно превратившись в соляной столб, возвышался над столом с рюмкой в руке. Татьяна, казавшаяся в сравнении с ним маленькой и хрупкой, уже сидела расслабленно, подобно Филе, и катала шарик из хлебного мякиша. Водитель месил свои потные руки и скрипел кожаной курткой, обсыпанной перхотью. Хрустальский перестал ходить и, сунув руки в карманы, застыл за спиной
– Да! – вдруг громко и вызывающе сказал Родион. – Да, я не знаю ответа на твой вопрос, хотя это может показаться странным. Я не помню ни про репшнур, ни про наш разговор двадцать седьмого февраля. Ну, и что это доказывает? А ничего! Вот рядом с тобой сидит представитель прокуратуры, и у него нет ко мне вопросов. Вокруг нас сидят люди, которым плевать на то, что я помню, а что забыл… По большому счету, им плевать на то, кто я: Родион Орлов или Никифор Столешко. Потому что меня признал отец, и у меня есть паспорт на имя Родиона, и потому именно я, физическая субстанция, стоящая сейчас перед тобой, унаследую состояние князя Орлова и буду распоряжаться усадьбой, а значит, и судьбой каждого, кто присутствует в этом зале. Я правильно говорю, друзья мои?
– Правильно!
– Правильно!!
– Правильно!! – завопили гости.
И началось что-то невообразимое. Проливая водку из рюмок, толкая друг друга, грохоча каблуками, к Родиону со всех сторон кинулись те, кто отдал свою судьбу в распоряжение физической субстанции. Водитель угодил под ноги главного жандарма, поскользнулся на лощеном паркете и упал, обливаясь водкой. Жандармская жена, толкая Родиона грудью, чмокала его своими мясистыми губами куда попало. Филя, опоздавший пробиться ближе, использовал свой рост и, стоя на цыпочках, тянул руку с рюмкой поверх голов:
– Святославович! Дружище! Меня, пожалуйста, не забудь!
Хрустальский, пританцовывая вокруг толпы, широко улыбался, отчего напоминал ящерицу. Он пытался растащить в стороны дворника и начальника охраны и пролезть между ними.
– Роман Святославович! – голосил он, плечом оттесняя чью-то задницу. – Да что ж вы мне на ноги наступаете?.. Роман Святославович! У меня есть выход на прекраснейший дом престарелых под Пензой для вашего батюшки… Да дайте же с человеком о деле поговорить!
– Зачем же так далеко? – оторвавшись от щеки Родиона, возразила жандармша. – Можно в нашу больницу. Один укольчик – и все…
– Да что вы в самом деле! – пристыдил женщину водитель. – Пусть живет! Его надо просто изолировать, чтобы он никому не успел попортить кровушки.
Строители, давно не видевшие столько водки сразу, пили ее бокалами, наполняли их здесь же, рядом с кишащей толпой, и пили снова. Рыжий болгарин с круглым и желтым, как блин, лицом не выдержал испытания халявой, и его стошнило водкой. Согнувшись, он громко рычал, поливая свои ботинки мутной жидкостью, а его коллеги, смеясь, ободряюще хлопали по спине. Повариха, вырядившаяся как матрешка, стояла в дверях зала и, прихлопывая в ладоши, пританцовывала на месте, будто в зале играла музыка и мы все танцевали. Татьяна, которую страждущая толпа едва не затоптала, ушла со своего места и теперь стояла рядом с Палычем, и глаза обоих были очень похожи, будто они стояли у гроба своего общего родственника. Садовница не проявляла признаков бурной радости либо по непониманию происходящего, либо по другим причинам, скрытым в потемках ее души. Она достала сигарету, вставила ее в золоченый мундштук и отошла к распахнутому настежь окну.
Мухин, почесываясь,
без смысла перекладывал с места на место приборы рядом с собой. Потом он стал ковыряться в зубах, потом ослаблять узел галстука и застегивать пуговицы пиджака, через минуту – все наоборот.– Завтра утром ко мне, – негромко сказал он. – Расскажешь все, что знаешь об этом Столешко.
– Лучше послезавтра, – ответил я, прикрывая губы бокалом.
– Почему послезавтра?
– Первое апреля, – ответил я. – Вы получите письмо с приглашением от князя… И тогда я вам обо всем расскажу. Так будет лучше…
– Хорошо, – подумав, согласился следователь.
У меня стала кружиться голова – не столько от выпитого, сколько от того, что я увидел и услышал в этом зале. У меня сжималось сердце при мысли о князе. Несчастный старик! Как он все это переживет? Какой несмываемой грязью выпачкана его светлая душа!
Я вдруг почувствовал такую острую жалость к старику, что ноги сами понесли меня к выходу из зала. Выбежав в коридор, я заглянул в мастерскую. На кожаном диване, отгородившись от двери мольбертом, словно ширмой, громко сопел крупнотелый охранник, лежащий на официантке. Он приспустил с себя камуфляжные форменные брюки, и его белые, покрытые редкими волосками и розовыми прыщиками ягодицы студенисто раскачивались, а официантка, расставив рыхлые молочные колени и приподняв раскрасневшееся лицо, смотрела в расписной потолок невидящими глазами и издавала частые отрывистые звуки: «А! а! а! а!..»
Я с грохотом захлопнул дверь, кинулся вниз и без стука влетел в кабинет. Князь с лицом цвета седины, в расстегнутой косоворотке, сидел в кресле и, морщась, массировал грудь. Перед ним на корточках стояла Татьяна и медленно вводила в набухшую вену старика иглу шприца.
– Что? – ахнул я, замерев посреди кабинета.
– Вызови «Скорую», – не двигаясь, произнесла Татьяна.
– Не надо «Скорой», – жестко приказал князь и осадил меня взмахом руки. – Не тростись, как дергунчик, сейчас пройдет… Ах, вероломцы! Облыжные люди! Пригрел змеиный клубок на своей груди…
Слышал ли он о том, как ему готовили дом престарелых или больницу – не знаю, но в этот момент я испытал величайший стыд, словно был виновен перед князем, совершив какой-то омерзительный поступок. Слова застыли у меня в горле, тяжелый взгляд князя прибивал мои ноги к полу, связывал руки, и я стоял истуканом, не в силах поднять глаза.
– Родька-то там как? – спросил князь. – В подпол от позора еще не провалился?.. Твоя игла, камочка, печет, как жигало, и рука занемела… Готовь приказ на завтра: всех вон с усадьбы! Всех в замшелое болото! Оставляю только Палыча да вас обоих.
– А садовницу? – напомнил я.
Князь исподлобья глянул на меня, закряхтел, когда Татьяна вытянула иглу из его руки, и согласился:
– Конечно… И садовницу.
– Не торопитесь, Святослав Николаевич, – сказала Татьяна, заворачивая шприц и обломок ампулы из-под дигоксина. – Приказом вспугнем преступника, и он сбежит безнаказанным. Пусть пока все идет своим чередом. Еще день-два, и мы его возьмем под белы рученьки.
– Пусть будет так, – не стал возражать князь. – Ты у нас командуешь парадом… А вы, смотрю, уже снюхались? Жениться надумали?
Мы с Татьяной промолчали. Я продолжал пялиться на письменный прибор, стоящий на столе, а Татьяна перебинтовывала князю руку.
– Ну да, – по-своему растолковал Орлов наше молчание. – Жениться не долго, да бог накажет: долго жить прикажет. Я не подстегиваю. Но до моей смерти… Смотрите у меня!
И он почему-то только мне погрозил пальцем.
Дверь неожиданно распахнулась, и на пороге объявился Филя. Он зашел в кабинет так вольно, словно это была его квартира, и быстро подошел ко мне.