Слава Богу! Они все снова мертвы!

У человека, попавшего в руки инквизиторов, практически не было шансов спастись. В средневековом трактате для инквизиторов "Молот ведьм" говорится о том, как используя различные уловки склонять людей делать признания или точнее самооговоры ради вроде бы спасения, которые прямиком вели жертв истязаний, чаще всего женщин на мученический костер.

То есть признание и покаяние были важными атрибутами судебного процесса инквизиции, но к спасению они не вели. Получается, в этой системе отсутствует понятная нам логика - зачем применять пытки, мучить, подвергать ужасающим страданиям человека, добиваться у него признания, потом биться, выбивая с него покаяние? То есть прикладывать массу усилий - а потом просто спокойно отправить еретика на костер. Зачем это нужно было делать? Не с простым человеком, не с несчастной женщиной или мужчиной вели кровавый и беспощадный спор заплечных дел мастера в ужасных застенках Святой инквизиции, а с великим и могущественным языческим духом земли. И если узник упорствовал, то пыткой ломали палачи именно силу этого злобного и непокорного сверхъестественного существа, властителя земли. Видя мужество узника, палачи сокрушались почти искренне и переживали о том, что в данном месте слишком силен дух противоречия, своевольный дух свободы и радости. Ломать, гнуть, и добиться того чтобы дух отступился, а узник освобождаясь от сил зла, произнес только лишь слова признания во всех мыслимых и немыслимых грехах и за несовершенное им великое зло, но приписываемое или совершенное духом зла. И после признания, покаялся бы, спасая свою душу. Каждый раз, когда очередной еретик признавал свою вину и признавался в своих прегрешениях против церкви и людей и раскаивался в совершенных злодеяниях, силе земного духа наносился ущерб. И наоборот сила власти и энергии инквизиторов становилась всё более мощной. 

Бернард, известный авторитет инквизитор в ординарной глоссе к канону "Ad abolendam, О praesenti" утверждает, что для доказательства вины необходимо одно из трех: 1) Очевидность проступка. Так, например, открытая проповедь ереси, открытая угроза: "Ты больше не выздоровеешь", после которой наступила порча. 2) Закономерные доказательства свидетелей. 3) Личное признание вины. Ежели каждое из этих условий само по себе достаточно для того, чтобы считать обвиняемую явно подозрительной, то сколь очевиднее вина при совпадении худой молвы с уликами чародеяния и сосходящимися между собой показаниями свидетелей. Ежели уличенная не сознается в преступлении, то она передается светской власти для сожжения. Ежели она признается, то она или передается названной власти для смерти, или пожизненно заточается. Если судья будет действовать вышеуказанным способом при судопроизводстве и обвиняемую заключит в тюрьму на некоторое время, при отсутствии очевидных улик, но при наличии сильного подозрения, то она, сломленная тяжким заключением, признается. Такое поведение судьи можно назвать лишь справедливым.

Барон Унгерн ответил англичанину:

– Во многом вы, безусловно, правы, уважаемый сэр Маккиндер. Опыт инквизиции имеет для нас сейчас важнейшее значение. Справедливости ради отметим, что подобными методами пользовалась не только инквизиция, но и царский режим у нас в стране тоже. Раскаяние преступника было одной из задач политического сыска. Человеку никогда не позволяли уйти из застенка с высоко поднятой головой. Его не только пытали, но и всячески унижали, ломали. "Бесстрашие", "упрямство" каралось сурово. Человек был обязан не просто признать свою вину, но и каяться, униженно просить о помиловании. При этом мало кого интересовала его искренность, важно было формальное покаяние.

Сам акт помилования обставлялся как театральное действо, чтобы осужденный почувствовал себя уже одной ногой в могиле. Самый известный случай – несостоявшийся расстрел петрашевцев, наложивший тяжкую печать на ум и сердце Достоевского. Но это устойчивая традиция – власть любила такие спектакли.

В 1723 году бывшего вице-канцлера Петра Шафирова возвели на эшафот и заставили положить голову на плаху. Палач размахнулся и вонзил топор рядом с головой. Только после этого Шафирову было объявлено, что казнь заменяется ссылкой. С виднейшим сановником времен правления Анны Иоанновны и Анны Леопольдовны Остерманом поступили в 1742 году еще более изуверски. Он был приговорен к колесованию. На эшафоте ему объявили, что императрица Елизавета Петровна всемилостивейше заменяет колесование отсечением головы. Голова на плахе, взмах топора – и оглашение второго указа: вечная ссылка в Сибирь. И опять тот же мотив, не столько истребить самого человека, сколько истребить, подавить в нем некое могущественное начало, которое способно противостоять власти.

В этот момент разговор был прерван. В хату вбежал казак и сообщил о том, что дозорные оповестили о том, что на горизонте появилась вражеская флотилия.

***

Флотилия медленно приближалась к острову. Атаман и Маккиндер вместе срочно провели последний перед битвой совет с командирами подразделений. Теперь пришло время сражения. Подойдя на расстояние, с которого уже можно было вести по острову огонь, корабли остановились и начали обстрел берега из пушек, ружей и пулеметов. С острова был открыт встречный огонь.

Маккиндер из своего укрытия увидел в бинокль, что на борт одного из кораблей вышел молодой человек и, расстелив на палубе коврик, уселся на него, достал из потертой сумки древний манускрипт и стал его видимо читать вслух. Во время чтения молодой человек, размахивал руками и раскачивался в такт своему чтению. Сначала ничего не происходило, но потом англичанин заметил, что на небо набежали тучи, стало намного темнее. Из глубин моря стал наползать огромной непроницаемой массой сизый туман, который как одеялом постарался прикрыть корабли от глаз бойцов, защищавших остров от нападения вражеской флотилии. Через некоторое время туман над кораблями настолько сгустился, что прицельную стрельбу по ним вести стало невозможно с острова.

А между тем с кораблей весь остров просматривался идеально, и губительный огонь на противника лился с неуменьшающейся силой. Маккиндер громко выругался и стал искать взглядом своего товарища по пребыванию на данном острове Джа-ламу. Но в убежище его не было. Тогда Маккиндер решил выйти наружу и постараться всё же найти калмыцкого ламу. Ему срочно было необходимо посоветоваться с ним по поводу того проявления действия колдовства, свидетелем которого он только что стал.

А это было именно колдовство, в этом у Маккиндера не было никакого сомнения. К сожалению, в этом не было теперь сомнения и у прочих защитников острова. Они с ужасом смотрели на англичанина и ждали, что он в этот момент им скажет. Но пояснить им он ничего не мог. И когда Маккиндер направился к выходу из укрепленного помещения, казаки с тревогой посмотрели на него и один из них спросил:

– А ты, батюшка, уж не сбежать ли надумал?

Маккиндер сразу ответил:

– Я хочу посмотреть, куда подевался мой товарищ, калмыцкий лама. Он должен был нас защитить от вражеских чародеев, а сам исчез. Чародея этого вражеского, что мороки на нас насылает разные, я и сам могу приструнить, но у этого калмыка сил и опыта для этого дела явно больше моего будет.

В укрытии наступила тишина, а потом один из казаков сказал:

– Батюшка, пойдем вместе на поиски, я тебе проводником послужу, так нам всем спокойнее будет.

Маккиндер согласился и тут он открыл дверь во двор и почти сразу же увидел, что Джа-лама сидит рядом с входом. Калмыцкий лама развел костер и перед ним на скатерти лежали самые различные ингредиенты для жертвоприношения. Калмык с пением заклинаний бросал в огонь различные травы и порошки, а также и тела каких-то странных мелких существ и продукты питания. Получалось, что он не зря терял время и собрал во время своих прогулок по острову огромное количество необходимых для проведения магического действия препаратов и теперь творил некие, одному ему известные заклинания. Воины, находившиеся в укрытии сразу же толпой стали рваться к дверям. Чтобы посмотреть на то, что делает чародей. Но Джа-лама, грозно посмотрев на казаков, сказал: