След
Шрифт:
– Да не реви ты - прощён!
– рявкнул Юрий.
– Толком докладывай, чего тебе ведомо!
– Почему кланяться-то нельзя?
– чисто пьявицей впился взглядом в младшего брата Иван.
– Да потому, что чуть ли не кажный день кои-то люди бегут в Тверь к великому князю из Великого Новгорода!
сопли, насупился и испуганно замолчал.
– Да говори ты!
– Новгородцы-то не сажают Михайловых наместников по сговору с вами! Вот что!
– выпалил Борис.
– От люди! От люди!
– всплеснул руками Иван.
– Ещё что?
– Говорят,
– Бориска поднял глаза на Юрия.
– Ну так?
– А великий князь говорит: я им того не спущу! И Юрия, |мол, достану копьём!
Юрий метался по горнице, ухватил возле печи калёный железный прут, коим угли ворошат, согнул его впополам и в бешенстве кинул на пол.
– «Не узнает до дела, не узнает до дела!» - видать, передразнил он Ивана.
– Да Сашка ещё… - начал Борис и запнулся.
– Что Сашка?
– Да Сашка-то ему все про Константина Романыча… ну про удавленника-то обсказал. Тоже он сильно гневался! Нет, мол, говорит, закона над ними!
– Я сему месту князь!
– отчего-то припомнив батюшкины слова, топнул Юрий ногой.
– То моё дело - кого давлю, кого милую! Здесь он мне не указчик! Да и другое, пустое все говоришь! Я к новгородцам-то не напрашивался - сами позвали!
– Впрочем, при этих словах Юрий так злобно и загнанно взглянул на Ивана, что ясно стало, чья то задумка.
– Альбо мы виноваты, что ты им люб?
– вроде бы недоуменно пожал плечами Иван.
Разумеется, перед Бориской-то нечего было лукавить - по недоумству не стоил он того. Однако лукавство-то, знать, в саму кровь вошло, в само дыхание. Не то ли дыхание Иваново на века заразило кремлёвские стены?
– Ага, а Михаил Ярославич-то так и говорит, - заметил Бориска и замолчал.
– Что говорит?
– крикнул Юрий.
– Да не мямли ты!
– Кто, говорит, Великому Новгороду люб, тот всей Руси враг. Мол, всегда так было, а ныне так наипаче!
– Ладно, ну войной придёт, ну побьёт, дале то что? Что он мне сделать-то может? Чай, я здесь по праву князь! По праву! А то - все пустое!
– А вот и не пустое, - осторожно возразил Бориска.
– Он Сашку вокняжить хочет!
В горницу, точно с неба, пала звенящая тишина. Лишь теперь вполне прояснились новые обстоятельства, и обстоятельства те были ужасны. Ныне речь шла не о вразумлении и даже не о наказании братьев, но о самой их жизни и смерти.
– Что-о-о-о?
– задущенно протянул Юрий,
– Да то и есть, - важно кивнул Бориска.
– Поставлю, говорит, на Москве Александра!
То была опасность, какой и не ведали!
– Бона!
– визгливо крикнул Иван.
– Против братьев своих? Бона!
– А Сашка-то что ж?
– спросил Юрий,
– Да что ж Сашка? Чай, он мне не докладывал… - Борис пожал плечами и прибавил не без злорадства: - Ан видно, что радый.
– Так и знал я! Надо, надо было его удавить, змеёныша!
– Юрий тяжко опустился на лавку.
– Ты, Бориска, говорил ли про то кому?
– Иван так взглянул на младшего брата, что и
– Да что ж я?
– Борис испуганно заморгал глазами.
– Чай, не для того бежал, чтобы болтать лишнего!
– Ой ли?
– Истинный крест, Иван!
– Да и бежал ли ты?
– Ну дак Михайло Ярославич послал, так я и бежал, спешил вон!
– запутался Бориска.
– Ладноть, - в редкой улыбке показал зубы Иван Данилович.
– Молчи, слышь, Бориска! Да пока не разъяснится на небушке, ты уж из терема-то, слышь, Бориска, ногой не ступай… Да и я об том обзабочусь…
Однако видать, такой уж городишко затейный: в кремнике пукнули, по всей Москве завоняло.
Да ведь и Тверской на сей раз не в горячке, а со всей серьёзностью подошёл к предприятию. Надо полагать, задумав своей волей вокняжить третьего из Даниловичей, прежде он нашёл в Москве и сторонников Александра.
Да и как их не найти - такой год неурядный выдался! Мол, не простит нам Господь такого беспробудного непотребства! И все теперь, чего б худого ни сделалось, в строку Юрию числят! Он один, мол, и виноват! Ванька и тот чист перед ними!
Эх, людье ненадёжное! Кабы год-то иной выпал да с примыслом, так, поди, славу пели, хоть бы и семерых чужих князей удавил, а ныне-то вон как нехорошо обернулось. Насторожилась Москва, затаилась до смертной жути, альбо и в самом деле ждёт Александра, чтоб под него перекинуться!
Эх, люди, ну, люди!
До того Юрий стал пуглив и мнителен в эти дни, что самым ближним, самым верным из бояр при встрече так грозно и пристально вглядывался в глаза, что и наичестнейшие перед ним сильно смущались. Да разве глазами вызнаешь истину, разве без пытки правды дознаешься? Но до того уж все вокруг стали уклончивы, что и пытать не знаешь кого? Хоть всех и пытай! Да все, все, поди, и склонны к измене, ишь, как под взглядом-то рдеют, точно девки на выданье!
А вот старик Протасий Вельяминов, что все ещё оставался тысяцким, так тот прямо и заявил Юрию:
– Рать-то я выставлю. Да боюсь, станут ли биться те ратники, Юрий Данилович?
– И так поглядел, собака, что тут бы за бороду и притянул бы его к небесам.
– Как то, биться не будут?
– крикнул Юрий.
– Думай, что говоришь-то, Протасий!
– Вот и думаю!
– аж щеками от обиды затряс старый хрыч.
– Народ-от прежней Михайловой милости не забыл!
– Милость для тебя моё унижение?
– возмутился Юрий.
– Про унижение не ведаю. То твоё дело, князь. А вот то, что прошлый-то раз Москву не пожёг, хоть и мог, - то ли не милость явил нам великий князь, - твёрдо ответил тысяцкий.
Хоть стар да норовист Протасий. И языкат. Отцом ещё ставлен в тысяцкие. Не сковырнёшь его попросту - многие из бояр, да и весь люд московский за ним, их волей и крепок. Хоть и князем ставлен, а силу-то взял, считай, как выборный!
«Да уж не он ли и есть главный Александров потатчик?» - изумился догадке Юрий.