Следователи

Первые вопросы каждому из четверых были одинаковы: где они находились вечером и ночью на 25 декабря?

— В ночь на рождество, — уточнялся вопрос.

Башкирцев ответил:

— Мне нет нужды отвечать на ваши дурацкие вопросы. Где мне надо, там и был.

— А я знаю, где я был? — усмехнулся Шариков. — Если в вытрезвителе, должны остаться документы.

Вячеслав Козочка спокойно ответил:

— Где был в ту ночь — надо вспомнить, пока не могу сказать.

Акоп Акопян возмущался, требовал прокурора района и грозился жаловаться Генеральному прокурору.

Но отвечать на вопрос все же пришлось. И началось... Один заявил, что был в семье, другой — на зимней рыбалке, третий — ездил к отцу в деревню, четвертый — не помнит. Им подсказали: разве вы не собирались в том году праздновать два рождества и два новых года? Кто-то «припомнил», кто-то по-прежнему все отрицал. Они противоречили друг другу, путались в ответах. И только когда им сказали, в чем их подозревают, все посерьезнели. «Гулять — гуляли. Но чтобы такое, о чем говорите, — нет, это невозможно. Вы что, товарищи дорогие, в своем уме?» — был смысл ответов.

Стали выяснять, как проходили другие «мероприятия». Снова путаница и противоречия. Когда коснулись махинаций с кузовами, допрашиваемые попытались сначала все скрыть, но потом были вынуждены сознаться. Установили, что незаконно продан «налево» не один кузов автомашины. Кроме того, «дельцы» получали деньги за подставных лиц, незаконно списывали бензин.

— В ночь на 25 декабря вы приглашали сержанта Малова принять участие в вашем загуле? — спросили Шарикова.

— Приглашали. Но он отказался. Сказал, что его не смогли подменить. Мы и уехали.

На очной ставке с этой четверкой Ровинский уверенно повторил свои показания, данные следователю. Все сходилось. Подозреваемые не отрицали, что заехали за Маловым, хотели взять его с собой. Палицына с ними не было. Все четверо ехали в машине Башкирцева, которую вел Ровинский. Малова и пальцем не тронули. Зачем? Дружки ведь. А про кузова сержант и не слыхал ничего. В баню с ними иногда ездил. Но убивать-то его за что?

И все-таки постепенно в этой «круговой обороне» удалось пробить брешь. Шариков признался, что как-то был у них разговор о том, что вот если бы банк ограбить — потом гуляй всю жизнь. «Но это же так, — добавил он, — в шутку, после кино американского. Но чтобы на самом деле убивать или грабить — не было такого». Одно время заколебался Башкирцев — ничего определенного на себя не брал, но заявил, что все расскажет, если признаются другие... А другие не признавались.

Время шло. Кончались определенные законом сроки следствия. Расследование загадочных и пока не раскрытых тяжких преступлений находилось на контроле в Прокуратуре СССР. И однажды в область сообщили, что к ним выезжает старший следователь по особо важным делам при Прокуроре РСФСР Владимир Иванович Олейник.

Прибыв в Пермскую область, Олейник прежде всего изучил все 34 тома уголовного дела. В шести из них содержались в основном так называемые объективные данные: протоколы осмотров мест происшествий, заключения медицинских экспертов и т. д. В остальных томах были собраны протоколы допросов подозреваемых, свидетелей — словом, материалы, изобличающие Башкирцева, Козочку, Акопяна и Шарикова. Много было материалов. Но когда Владимир Иванович захлопнул последний том, он вздохнул:

— Увы, свидетельская база равна нулю. Свидетелей много. И — свидетелей нет...

4

Опытные юристы знают: нет ничего сильнее, а порой и страшнее стечения обстоятельств.

Следователь по особо важным делам, ознакомившись с материалами дела, нашел, что те, кто вел следствие, не допускали недозволенных методов, добросовестно опрашивали свидетелей. И когда Олейник сделал вывод об отсутствии надежной свидетельской базы, он не сомневался в виновности Башкирцева, Козочки, Акопяна и Шарикова. Просто в показаниях подозреваемых и свидетелей было немало противоречий, в цепочках доказательств замечались разрывы. Их надо было устранить. Но по мере того как материалы изучались все более тщательно, разрывы эти не сцеплялись, а, наоборот, все увеличивались.

Подозреваемые действительно много лгали, действительно совершали крайне аморальные поступки. Желая как-то обелить себя, эти люди путались в показаниях, пытались кое-что скрыть и этим усиливали подозрения против них. Кроме того, сообщение Геннадия Ровинского о махинациях Башкирцева полностью подтвердилось. А опознание Шарикова потерпевшей? Как бы там ни было, она все же признала в нем человека, совершившего нападение на сберкассу. Все это запротоколировано, надлежаще оформлено и выглядит серьезной уликой.

И все-таки имеющиеся в деле противоречия никак не удавалось примирить. Следователь Олейник и из собственного опыта, и из опыта своих коллег отлично знал, как опасно в их работе, не рассеяв сомнений, пусть самых незначительных, пойти дальше. Это как в научном поиске: крошечная погрешность в исходных данных может увести на ложную тропу. Но там это чревато в крайнем случае материальными потерями. В правосудии — может обернуться ничем не восполнимыми человеческими страданиями. Поэтому опыт следователя говорил: если сомневаться, то до конца, до того момента, когда сомнения уже невозможны. Критическое изучение собранных материалов подсказывало В. И. Олейнику: по существу, надо начинать все сначала, в частности с выяснения некоторых вновь возникших вопросов.

Работников управления продолжал беспокоить «Макаров». Оружие в руках опасных преступников. Но сравнительно долгое время «Макаров» молчит. Почему?

«Может быть три варианта, — рассуждал Олейник. — Первый — пистолет утерян, или его владелец мертв; второй — совершено какое-то преступление, и владелец пистолета отбывает наказание; наконец, третий — преступник затаился, чувствуя, что он под подозрением. Но ни к одному из четверых обвиняемых ни один из вариантов не подходит. Не похожи эти люди на тех, кто готовит серьезное преступление. Скорее всего, настоящие преступники затаились, так как по независящим от них причинам не могут действовать».

Стали изучать все дела последних лет о разбойных нападениях и других подобных преступлениях. Одновременно заново анализировали показания свидетелей, в частности Носовой. Олейник имел с ней долгую беседу. Он выяснил, что первое описание налетчика она дала в тяжелейшем состоянии. По выздоровлении стала что-то уточнять. «Лицо преступника скорее продолговатое, а не круглое». «Но вы же говорили — круглое, что же вы, товарищ Носова?» — упрекнул ее следователь. Женщина смутилась: «Ну, может, и круглое». Где же истина? Одно уточнение рушило целую версию. Но... все начинать заново? И запетляла ложная тропка, уводя следствие в сторону.

В ходе знакомства с материалами дела у Олейника возник вопрос: почему Геннадий Ровинский, отбывавший наказание за воровство, вдруг решил покаяться? Совесть мучила? Нет, этот аргумент для «чистосердечного раскаяния» никак не подходил к Ровинскому. Тщательное изучение его биографии, а потом и личное знакомство убеждало: Ровинский — человек бесчестный, лгун, для него не существует никаких моральных норм. Почему же он вдруг начал разоблачать своего благодетеля Башкирцева? Месть? Тоже не было поводов. Тогда что же?