Слезы Вселенной
Шрифт:
Левченко молчал.
– Хотя это днем, – продолжил полковник юстиции, – сейчас, конечно же, прохладнее.
– Я, пожалуй, пойду, – произнес Левченко, поднимаясь, – если вы не против.
– Не против, только ответьте мне сначала на несколько вопросов.
Левченко опустился, но без особого желания.
– Это гараж? – спросил Гончаров, показывая на здание хозяйственного назначения.
– Гараж, – ответил его собеседник. – Там три хозяйские машины стоят, и еще один автомобиль для хозработ: если какой груз привезти или вывезти мусор. А еще там мастерская, бытовка, места хранения разного инструмента…
– Автомобиль
– Он самый, – кивнул Левченко. – Но только его там нет: он уже третью неделю в ремонте. Там проблемы с двигателем. Его разобрали. Там под замену практически все: маховик, шатуны, поршневые кольца… Сначала решили заменить детали, заказали их даже, а потом решили, что это не выход – лучше поменять весь двигатель. Заказали – теперь ждем. На следующей неделе обещали машину вернуть. Я хозяину сказал, что тачку надо продавать сразу после ремонта и брать новую… Ну, может, не совсем новую, но только не такую древнюю – этой уже почти пятнадцать лет…
– Новая, конечно, лучше, – согласился Гончаров.
Он снова посмотрел на звезды, а потом на сидящего рядом мужчину.
– Николай Васильевич… Я тут недавно по делам посетил колонию под Оленегорском… Простите, забыл представиться: полковник юстиции Гончаров. Так вот, пришлось мне побеседовать с осужденным, неким Партыко. Его имя всплыло в рамках нового расследования одного старого дела. Помните такого?
Левченко молча смотрел перед собой.
– Должны помнить: ведь вы в одном отряде были?
– В разных, – возразил собеседник. – В каждом отряде почти сто человек. Что, я всех должен помнить?! Но с ним мы встречались в рабочей зоне. Корешами не были, но здоровались.
– А он о вас очень хорошо отзывался… Кстати, он очень помог нашему расследованию. Опасный преступник, который рассчитывал на срок давности, задержан. Я посоветовал Партыко написать ходатайство об условно-досрочном, а я поддержу. Но Геннадий отказался по причине того, что ему и на зоне по кайфу. Не знаю, правда, кому там хорошо… И Партыко, хотя и в авторитетах теперь, тоже хотел бы оказаться на воле… Его теперь называют не иначе как Гена Джага… Джага ведь означает «нож» – не так ли?
Левченко молчал.
– А вообще, это звучит даже романтично, – продолжил Игорь почти весело, – у меня когда-то была пластинка Луи Армстронга, а на ней песня, которую я слышал многократно: баллада о Мэкки Ноже.
Гончаров обернулся к сидящему рядом мужчине и тихо произнес нараспев:
There are some who are in darkness And the others are in light…
Потом снова посмотрел в сторону гаража и произнес уже спокойно, как стихи:
У акулы зубы остры, Нипочем их не сочтешь. А у Мэкки нож как бритва, Только где он, этот нож?
– Хорошая песня, – согласился Левченко, – только мне другие нравятся – про любовь и дружбу. Огромное небо одно на двоих. Слышали такую? И вообще, можно мне уйти? Меня просили вернуться, потому что ваши коллеги приказали далеко не уходить: у них могут появиться новые вопросы.
– Вот я их и задаю. Как вы попали сюда на работу? Ведь с судимостью в такие места не попасть вообще.
– Так и на стройку не брали. Узбеков всяких берут и тех, которые и работать-то не умеют, и по-русски не понимают.
А мне отказ. Грузчиком на рынке без оформления вкалывал. А участковый все время пристает, когда, мол, на работу устроишься. Сам он помочь не может. Но я на рынке встретил знакомого – вместе общевойсковое командное заканчивали. Он в сорок пять лет вышел на пенсию подполковником. Квартиру приобрел на армейские жилищные сертификаты. Жена, двое детей… На рынок за мясом заехали. Все у него замечательно. Сказал, что у крутого бизнесмена работает водителем, пообещал и меня устроить. Не обманул. Взяли меня сюда разнорабочим… Потом Ложкарев уволился, и мне предложили совместить…– А где оформлены?
– В фирме Сорина числюсь системным администратором. Но, если надо, я смогу и на том месте трудиться. Я же еще до училища получил профессию радиомонтажника и даже почти год работал по этой специальности…
– А здесь вы выполняете приказания Евгения Аркадьевича или его жены тоже?
– Если она попросит, то и ее просьбы исполняю. Но она сама редко ко мне обращается напрямую. Вероника Алексеевна просит мужа, а он уж мне отдает распоряжения. Но если кто-то из персонала говорит о какой-то проблеме: кран течет или дымоход в камине засорился, – то я, естественно, помогаю…
– Тут есть еще один въезд на территорию. Свет там не горит сейчас.
– И свет не горит, и камеры отключены… Обрыв. Не так давно старое дерево упало… Дерево распилили. Все было исправно, а сегодня…
– Ключи от вторых ворот у кого?
– У охраны, разумеется, потому что только они могут впускать кого-то и выпускать. У меня тоже есть дубликат, но я каждый свой выезд или въезд через эти ворота должен с ними согласовывать.
– Они вам звонят напрямую?
– Звонят или при встречах говорят.
– А Вероника Алексеевна звонит или вы ей звоните?
– Не понял. Зачем мне ей звонить?
– Да-да, – согласился Гончаров, – я имел в виду Люсьену Максимовну… Просто оговорился, простите.
– С Люсьеной у меня личное, и не надо туда лезть, – сказал Левченко и тоже посмотрел на звезды.
Гончаров поднялся:
– Пойду, пожалуй.
Он направился к будке охраны.
– Прощайте, – произнес ему вслед Левченко.
– Да увидимся еще, – ответил полковник юстиции, не оборачиваясь.
Глава девятнадцатая
Сорин посмотрел на бильярдный стол, на котором уже была выставлена пирамида. Подошел к столу и взял лежащий на нем кий.
– Сколько раз давал себе слово не играть в карты на деньги, но сегодня не сдержался. Много не проиграл, но все равно обидно. Единственная игра, где все зависит от твоего мастерства, – это бильярд.
– А шахматы? – напомнила Вероника.
– И шахматы, – согласился Евгений Аркадьевич. Он наклонился над столом, прицелился и разбил пирамиду, намереваясь положить свояка в левую дальнюю лузу.
Но шар не прошел и застрял между бортов.
– Кому-то подстава, – оценил позицию Сорин. – Но поскольку я играю один, то сейчас аккуратненько положим сюда один за другим восемь шаров – и конец игре. – Он накатил один шар, оставив его у лузы, потом второй. Потом положил кий на сукно стола и вздохнул: – Скучно как-то.
За стеклянной стеной, завешенной шторой, прозвучали шаги. Дверь открылась, и вошли две женщины – супруга Ничушкина и Марина Сергеевна. За ними следовал Альберт Семенович.