Слезы
Шрифт:
— Я не понимаю, зачем им это, — после долгого молчания тихо ответил Адриан. — Зачем они играют со мной? Даже по имени не зовут…
— Солнышко, — прервал его Томас, обратившись в стиле хозяев, и подмигнул ему, словно бы дразня, — но ты же спас их дочь, загородив её и приняв все пули на себя, и чуть на тот свет не отправился из-за этого. Конечно, они тебе благодарны.
Разумеется, управляющий знал, что дело не только в этом, но говорить не имел права. Да, хозяева были благодарны Адриану, но ведь вести себя подобным образом договорились ещё до того, как узнали о трагедии.
— Не бойся господина Джеральда, — неожиданно сказал Томас. — Он на самом деле
— Но почему?
— Не наше это с тобой дело. Мы ведь не знаем, что там произошло, но ходят слухи, что они что-то не поделили.
— Что могут не поделить хозяин и раб?
— То, над чем мы не властны… — ответил загадочно управляющий. — Чувства. Ты вот говоришь, что тебе не принадлежат ни твоя жизнь, ни твоё сердце… Но знаешь, сердце на самом-то деле не принадлежит даже самому свободному человеку на свете, потому что даже он не может повелевать им и своими чувствами. Не ведаешь, кого полюбишь, любить по приказу нельзя.
Томас боялся, что упомяни Адриан Даррена в разговоре с Джеральдом, тот, чего доброго, опять что-нибудь с ним сделает в порыве ревности, поэтому счёл своим долгом предупредить.
— Кстати, одна леди попросила меня передать тебе записку, — Томас улыбнулся и, достав из кармана конверт, протянул его молодому человеку.
«Адриан!
Я безмерно благодарна вам. «Любой бы поступил так» — скажите вы, но это не так. Юркой, подлой и лицемерной оказалась судьба. Буду молиться за ваше выздоровление. Любые трудности пусть не пугают вас.
Эйлин»
Констанция, когда заходила к Адриану, в первую очередь всегда обнимала его, называя ласковыми именами типа «солнышек» или «лап». То ли ей это нравилось и действительно хотелось, то ли для личной дисциплины сделала это обязательным ритуалом, но получалось у неё всё очень естественно, ни наигранно, ни лицемерно. Но самому юноше это жутко не нравилось, но он никак это не выказывал, боясь наказания. Джеральд, заходя с супругой (один стеснялся), всегда пытался учиться у неё, запоминая фразы, манеры, действия. Первый раз они побыли недолго. Муж наблюдал за женой, как та «сюсюкается» с его сыном, и поражался, как у неё это получается. Куда делась неловкость, куда пропало волнение?! В тот раз он смог сказать юноше несколько заранее заготовленных фраз, что-то вроде, как здоровье, какой это храбрый поступок — загородить собой человека от пуль, и так далее. Вылетев из комнаты и отбежав подальше от дверей, Джерри возбуждённо начал говорить, не дав жене ничего спросить:
— Дорогая, ты видела какие у него ресницы?! А глаза! Какой же он красивый!
Со стороны могло бы показаться, что он восхищается новорождённым внуком.
Нет, Адриан не капризничал, не жаловался, не злился, не обижался… Просто будто бы потерял интерес ко всему. Впервые в жизни он пожалел, что не умер. Как всегда, послушно выполнял всё, что ему велели, но больше никогда его губы не улыбались. И даже, если происходило нечто забавное, на его лице не появлялось даже подобия улыбки.
Мистер Джонсон сказал, что это шок.
— Наверное, ещё до ранения он был такой, стал после этой… пытки. Видимо, всё скапливалось, скапливалось, а последнее наказание бедняжка не выдержал. Будьте с ним очень добры и очень терпеливы. Постепенно-постепенно ваш сын придёт в себя.
Прошло несколько дней, и доктор разрешил Адриану выходить из дома. Гулять его водили Фил и Констанция. Джеральд
старался не попадаться на глаза сыну, хотя очень хотел. Ему было невероятно стыдно за себя и невероятно страшно за состояние несчастного, ведь неизвестно, как тот отреагирует. Да и ещё племянник не подпускает! Фил в открытую говорил дяде: «А-ну, пошёл вон отсюда!». Идею забрать Адриана, когда тот совсем выздоровеет, молодой человек так и не оставил. Если тёте он хоть как-то доверял, то Джеральду — нет.Конни ещё сильнее привязалась к Адриану, по-настоящему привязалась. Она с радостью за ним ухаживала, проводила с ним целые дни, ни на минуту не оставляя свою заботу, «нянчилась» с ним. Куда делась та властная леди с характером? Удивительно! Новоявленный пасынок пробудил в ней такую нежность и любовь, что та сама удивлялась. Конечно, она очень любила Эйлин и Геральдину и всегда была добра и ласкова с ними, но они ведь ей родные, а Адриан нет! Вот тебе «и только её», как когда-то госпожа сказала своей кухарке!
На работу временно приняли нескольких слуг, причём, выбирали нездешних, и все они были поражены красотой «молодого господина»…. Но ему было строго-настрого запрещено разговаривать с ними, потому что все боялись, что тот скажет им, что является рабом, а ни хозяйским сыном, как было всем видом показано. Новым работникам никто ничего не говорил, но разве будет хозяйка обращаться к слуге «солнышко» или «лапа»?!
— И явно там что-то не так! — судачили помощницы кухарки. — Кто он? До того красивый, что сердце замирает от одного взгляда на него. Но ведь видно, что был кто-то из южных в их роду!
— Какое ваше дело?! — пристыдила их кухарка. — Может, и не было никого, просто похож. Может, он решил, что загар нынче в моде! От теперешней молодёжи можно ожидать всего! И поди-разгляди, какой он. Они прячут его, как сказочного принца!
— Вот в этом-то ты права! — подхватила какая-то её товарка. — Один Бог знает, кто он такой, но то, что сказочно красив, это точно!
Так они и перемывали кости хозяевам. Констанция даже как-то пожалела, что согласилась нанять новых слуг.
Глава 5. Можно ли все исправить, или шанса уже нет?
Первые дни болезни, когда целыми днями лежал в постели, как прописал доктор, Адриан был ещё более или менее разговорчивым. Он думал, что всё, что происходит (что о нём так заботятся, так по-доброму обходятся и лечат), это — благодарность за спасение Эйлин, и, когда поправится, всё будет по-прежнему. Конечно же, молодой человек в глубине души мечтал, чтобы его били и унижали хоть чуть-чуть пореже, но порой и не верил, что этому суждено сбыться.
А тут такое дело. Адриан вроде как поправился, а прежней его жизнь не становится. Работать ему не разрешают, в его деревянную хижину не пускают, да и ещё комнату ему выделили! К тому же его начали одевать, как господского сына, не в рабскую, простую одежду!
Фил специально подобрал для брата гардероб. В семье считалось, что у него очень хороший вкус. Сын Фелиции сам одевался модно.
О том, кто он такой на самом деле, ему ещё не сказали, и это ввергало бедняжку в отчаяние! Адриан начал, как ему думалось, «что-то подозревать». Юноше казалось, что они специально с ним играют, чтобы потом ему было больнее, когда опять начнут издеваться. Ещё чувство вины, что этим своим «подвигом» их позорит, ведь из-за чувства благодарности им приходится нянчиться с каким-то жалким, ничтожным рабом. Ему было неловко, стыдно, он чувствовал себя, словно зажатый, задразнённый сверстниками подросток.