Слезы

На самом деле юноша, не будь рядом Филиппа, никогда бы не решился заговорить на эту тему с хозяином, но знать ответы очень хотелось, это казалось ему необходимым. Настолько измучилась его душа в догадках и сомнениях. Это отнимало уверенность в завтрашнем дне. Отправят ли опять в «большой дом на окраине ранчо» или будут играть дальше всё в эту же игру, лаская добрыми словами, окружая заботой… Или господин Филипп все же заберёт его?

— Прости меня, — меж тем снова сказал Джеральд и сделал шаг, чтобы обнять его, но Адриан отскочил назад как ошпаренный.

— Ты чего делаешь? — громким шёпотом, рассерженно прошипел дяде Фил. — Разве можно так резко? Нервы ты ему трепал изо дня в день, постепенно, а исправить решил так просто за один раз? Думаешь, твоё «прости» — это чудодейственный бальзам, который тут же в одну секунду всё исправит? Ан нет! Так не бывает! Отстать от него…

Джеральд низко опустил голову. Он смотрел вслед молодым людям, и сердце его сжималось в груди. Все надежды рухнули в нём. «Нет, ничего не исправить, — прошептал отец сам себе. — Надо раньше было думать… Он никогда не назовёт меня папой… Даррен навсегда останется для него отцом…»… И Джерри был прав — Адриан безумно скучал по Даррену, но никому про это не говорил. Он вырастил его и навсегда останется для него отцом…

Глава 6. Маленькие сокровища

Констанция усадила Адриана на скамейку, то есть, заставила его сесть, а сама зачем-то пошла в дом.

Подходила к концу вторая неделя после ужасного события. Раны от пуль уже зажили, раны от «пыток» — тоже. Вот только душа почему-то всё ещё болела. На спине остались шрамы, на сердце — тоже. Но с тела они, может быть, сойдут, а вот с сердца? Вряд ли… Вся жизнь Адриана была сломана. Что ждёт его дальше? Он не принадлежит самому себе. Страх перед господами стал для него привычным. Юноша от всего сердца, от всей своей души был им благодарен, но от страха избавиться не мог. Хозяин тогда перевязал ему руку, госпожа спасла от позорного столба, омыла его раны… Ему становилось стыдно, когда вспоминал об этом, стыдно, оттого что сейчас не может элементарно даже улыбнуться им. Но он боялся… Сколько раз господин Джеральд бил его? Кто знает, что на уме у господина? Как отнесётся к тому, что раб вдруг решит просто улыбнуться им? Что ему в голову придёт? В памяти воскресли образ большого дома на окраине ранчо, лица Ларри и Берти… Глаза защипало от слёз, в душе что-то заныло… Адриан не мог понять, что с ним. Он жил в постоянном страхе, не мог догадаться, почему хозяева вдруг стали к нему так добры и ласковы, и почему-то не верил, что это только благодарность… Молодой человек им вообще не верил. Он уже почти ни во что не верил, потеряв веру в добро… Неверие, стыд, беспомощность и постоянный страх… Адриан закрыл лицо руками и заплакал…

— Солнышко моё, ты плачешь? — вдруг ласково спросила Констанция, подсев рядом. И она погладила по голове.

Ему стало стыдно за себя и, быстро вытерев глаза, он ответил:

— Нет… Нет… Я… я так просто…

— Золотце моё, — Конни, конечно же, ему не поверила, догадавшись по глазам, и попыталась прижать его к себе одной рукой.

Он вздрогнул, но позволил обнять себя.

— Ты чего это? Тебя кто-то обидел?

— Нет-нет, госпожа… Всё хорошо… А я неблагодарный раб…

Конни тихо засмеялась, но по-доброму:

— Как же всё может быть хорошо, если ты плачешь? И никакой ты не неблагодарный… Зачем ты такое про себя придумываешь?

— Я не придумываю… Это так и есть…

— Радость моя, я понимаю, тебе очень и очень тяжело сейчас… Не в моей власти облегчить твои страдания, — она, нехотя, выпустила его из объятий и посмотрела ему в глаза. — Я могу сказать тебе только, что я очень тебя люблю. И это правда. Верь мне. Доверься и ни о чём не думай. Всё будет хорошо. Обещай мне, что постараешься…

— Обещаю, госпожа…

— И не называй меня госпожой!

— Но… но как я осмелюсь? Как же мне вас называть?

— Мамой.

— Мамой? — удивился Адриан. — Ну, это будет с моей стороны верхом хамства и неуважения.

Она вздрогнула. Один раз он случайно назвал её так, за что получил. Кто мог подумать тогда, что, спустя совсем немного, Конни будет сама просить его называть себя матерью?

— Прости меня, пожалуйста, я, не подумав, сказала. Я не имела права этого требовать от тебя… Это надо сердцем чувствовать, чтобы назвать меня мамой. Как хочешь называй, только не госпожой. Я очень люблю тебя, как сына. Тебе это, конечно, странно слышать… — и тут залаяла собачка. — Так я ж тебе Люсинду привела и забыла совсем!

Женщина наклонилась, подхватила любимицу и протянула её Адриану, мысленно благодаря собачку за то, что та её перебила, тем самым лишив возможности объясняться:

— На, держи! Она к тебе пришла!

— Спасибо, — молодой человек улыбнулся, ласково принимая Люсинду.

— Скоро приедет леди Фелиция.

Он очень обрадовался в душе, но показать это постеснялся.

— А потом, — продолжала Конни, — мы поедим в особняк у океана… Фил хочет, чтобы… чтобы ты поехал с ним. А ты? Ты хочешь уехать к нему?

Адриан, — чего там скрывать? — хотел бы этого, но разве были у него воля и право хотеть что-то самостоятельно от хозяев?

— Я — ваш раб. Где вы, там и я.

Констанция не нашлась что ответить. Ей было неприятно это слышать. С того самого момента, когда муж признался ей, Адриан перестал быть для неё рабом, он стал ей пасынком, приёмным сыном, хотя по закону, конечно же, оставался тем, кем и вырос. Сама этого не понимая, женщина радовалась тому, что подвернулся повод общаться с ним, не думая, что позорится. Если раньше Адриан ей нравился, и леди хотелось быть к нему ближе, но стыдилась этого, то теперь она могла открыто, не виня себя за это, общаться с ним, заботиться, дарить тепло и любовь. Да, слышать такой его ответ ей было неприятно. Но что «приёмная мама» могла сказать? «Ты не раб»? Но как это объяснит? Сказать о том, чей он сын, должен его отец.

— Я люблю тебя, — произнесла Конни.

Но мог ли Адриан поверить в её слова? Конечно, нет… Как так — любить раба?

Уже по-осеннему холодный ветерок пронёсся по земле, взъерошив траву, уже начавшую постепенно желтеть, и первые-первые опавшие листья чуть-чуть подлетели и снова упали. Как и сердце Констанции. Будто бы дух Алиссии что-то шептал ей тревожное. Она давно умерла, но этот сад всё ещё помнил её, хоть смутно, но помнил её и сын.

— Можно мне пойти в деревянный домик, в который сэр Гарольд нас переселил? — неожиданно неуверенно попросил он.

— Нет, конечно. Что тебе там делать?

— Я хотел забрать кое-что оттуда…

— Ах, — рассмеялась Конни, — а я подумала, ты хочешь опять туда переселиться! Ну, пошли!

С этими словами леди поднялась со скамьи и подала руку юноше, но тот, естественно, сделав вид, что не понял, не принял её. Хотя ему не стукнуло и двадцати лет, хотя и пережил такой кошмар, он чувствовал себя не уютно, когда посторонняя женщина обращается с ним, как с маленьким ребёнком.

Констанция вздохнула, в какой раз испытав горечь в душе. Они направились в рабскую лачугу, а мысли уносили леди далеко-далеко. Он шёл за ней, так покорно, так робко, но всё же в то же время казался далёким, чужим, не её, и это угнетало несчастную мачеху. Ревность и скрытая зависть к Алиссии, как ночные хищники, закрались в сознание, и Конни сама испугалась своих чувств. Она попыталась отделаться от них, посмотрев на того, чьей матерью так страстно желала стать, но юноша даже не заметил взгляда, как и не замечал любви.

Они пришли в дом. Адриан взял с полочки платок, подарок сэра Чарльза, и два выстиранных, аккуратно сложенных бинтика. Это были его сокровища, единственные вещи, которые ему принадлежали.

— Солнышко, а это тебе зачем? — спросила Конни, рассматривая бинты. — Ужас, ещё и постирал. Выкинь их.

Он покраснел.

— Ну, они мне нужны…

— Зачем? — засмеялась она. — Давай я их тебе поглажу…

— Спасибо… но… Мне кажется, лучше не надо. От горячего они могут испортиться…

— Да я пошутила. Откуда они у тебя?