Слипер и Дример

понятиям от древнего сокращённого «ката-клизма») наш в меру мохнатый друг, задержав вдох,

будто на флюорографии, чиркает последней в мире спичкой и…

— Ааааааааааааааааааааааа! — Загрибука взвился в воздух гагаринской ракетой.

27

— Шо такэ? — Дример приподнял Шапку-Невредимку над бровью в тот момент, когда наш

псевдокосмонавт бесславно окончил свой первый полёт и брякнулся в траву, громко и натужно

пукнув.

— Фи-и-и, профэссор! Что это вы надумали тренировочными полётами заниматься без приказа

ЦПУ? И что за выбросы в атмосфэру? — Дример подтянул грязно-травяные штаны и уёжился в

серую футболку под кенгурятиной.

— Ыть, челобрече, что ты понимаешь?! Да я такое увидал! Одна искра, блин… Одна искорка,

катет мне в гипотенузу, а от неё цепная реакция! Весь Лес к чертям собачьим мелкой крошкой

разнесло! И я стою посреди всего этого Великим Ноем, оставшимся в пупе этого великого бардака

несусветного, и нытьё моё — не чета волчьей опере зимней.

— Спи уже, чурчель летучий! Не буди зверьё! Ну, кошмарик вязучий приснился, с кем не

бывало. — Тут Дример оглянулся тоскливо. — Звезда вот взойдёт, протрём зенки, да и созовём

кворум для обсуждений. А покуда спи, несуразный.

— Дык вещий сон-то! Не хухры с мухрой! — Загрибука наборщился и опустил до земли

загребущие ручищи.

— Верю охотно. Кстати, мухры надо бы набрать, а то курево скоро кончится. Да только что

нам, Загрибыч, сейчас извилину напрягать? Отдохнуть нужно, сил набраться от земли. Похрапи

немного, успокойся. Два раза одна и та же бомба в сто пудов никуда ва-а-а-аще не падает в

течение одной кальпы — ты ж в курсе! Так что больше кошмар этот тебе сегодня не приснится.

Уж. Типа.

— Успокоил, блин с компотом, усатый нянь, — Загрибука недоверчиво зыркал по сторонам.

Дример опять надвинул Шапку-Невредимку на глаза, поудобнее завернул руку под голову

приёмом «ухом в локоть» (не путать с древним боевым приёмом «локтём в ухо») и затих в траве.

— Словно кокон Бом-бам-дировщика, — поёжился Загрибука, глядя на завёрнутого в серую

свитерюжную кенгурятину Дримера. В воздухе было совсем не жарко, и не июль вовсе, и не

пальмы кругом даже. Так что сидеть и трястись особой жажды у него не было. И он тоже,

покряхтев, улёгся вторично за эту ночь и теперь уже без тревог «придавил уши» до самого

рассвета.

Лес мирно спал, и только вечно простуженная Муколитическая тварь всё время будила

слишком близко расположившихся соседей надтреснутым кашлем и сипом отёчных лёгких. Ну и

нефиг! Курить надо бросать!

В то же самое время Слипер бодро шагал под палящим солнцем, немного нервничая из-за

нового попутчика, который шнырял по зарослям с довольным урчанием.

— Прррелессстно! Прррелессстно! — то и дело слышалось из растительной околодорожной

неразберихи.

28

Потом вдруг из внезапно образовавшегося сбоку выхода вываливался Башкирский Котяра,

путался под ногами и тут же нырял в случайно возникший с другой стороны вход.

Ага! Я вижу, что внимательные читатели уже спотыкнулись о моё «в то же самое время» в

начале этого абзаца. Ну как же! Пока Дример с Загрибукой спят в мёрзлой болотной ночи, Слипер

тут под солнышком средь бела дня оттаптывает километры невесть-откуда-взявшимися-в-этой-

глуши кроссовками фабрики «Красный Треугольник». Но я не оговорился. День и ночь сменяли

друг друга в Лесу не как положено в приличных лесопарковых насаждениях, деля сутки

налопопам, но как попало уж кому куда и чем на душу придётся. А вот на чью душу что пришлось

— зависело от личного времени каждого из братьёв. Ещё в далёком не знаю каком году

человеческий детёныш по имени Алик со странной фамилией Ёп-штейн, которую при желании

можно перевести как Первый-Камень-Брошенный-В-Огород, вскормленный отнюдь не

доблестной, такой же человеческой, как и он сам, цивилизацией, открыл вопиющий факт: время —

штука настолько круто-туто-светная, настолько несусветная круть, что д[о]лжно ей себя вести так,

как Великий Степной Дух решит с перепугу. А это значило, что все мы с вами, и кое-кто с ними,

живём совершенно отдельно друг от друга, и всё, что нас объединяет, — тикающее устройство,

визжащее по утрам, которое заставляет нас пребывать в иллюзии общности восприятия

окружающего мира. Это я так витиевато и научно об обычном будильнике тут распространяюсь.

На самом же деле (ёктить, как же я всегда хотел посмотреть именно на это «самое же дело») всё

обстоит гораздо запутаннее. И каждый из нас, или из них, живёт в своём личном времени, пытаясь

безуспешно пристроиться под вращение вокруг звезды планеты, на которой волею судеб оказался

в Пути.

Слипер не помнил ни о будильниках, ни об астрономии ничего конкретного, поэтому доверял в

этом вопросе исключительно светилу, которое проливало свой свет над Лесом и подсказывало,

когда настал срок шагать, икать и молоть языком, а когда — повалиться на что-нибудь мягкое и

смотреть сны, бе-бе-бекая губами. Над головой у него сейчас было светлее, чем в операционной,

поэтому наша парочка бодро приближала стопы своих ног к заветной цели, нисколько не

беспокоясь, что день весьма затянулся. Дни и ночи в Лесу имели свойство ненормированно

удлиняться или укорачиваться в зависимости от только ему, Лесу, известных причин. А так как

эти самые причины у Леса никто не удосужился спросить, они остались в статусе «инкогнито»,

или, по-босяцки, «а чё я сделал-то?». Башкирский Кот к исходу третьего часа ныряния в кусты,

учуяв запах подпалённых пельмешек, издал победоносное урчание и ломанулся было вперёд. Но

Слипер приложил тут же палец к губам и произнёс таинственно:

— Цыц!

— Тс-с-с! — повторила за ним ныкающаяся в верхних ветках Зверогёрл. — Тс-с-с! —