Сломанный солдат

Музыку на улице сделали громче. Можно было практически ощущать вибрации воздуха в такт песне. Я с ворчанием открыл глаза и сел на краю кровати, спустив ноги на холодный пол. Через некоторое время глаза привыкли к темноте, и во мраке проступили очертания моей комнаты. Встав, я босиком подошел к распахнутому окну. Молодая луна плыла по небу, сопровождаемая цепочкой крохотных седых тучек. Серп луны касался далекого светящегося небоскреба, высившегося над жилыми зданиями, – значит уже было около трех часов ночи. Оставалось примерно шесть часов до официального старта военных сборов. У машины, припаркованной за общежитием, из которой лилась музыка, танцевали, если это можно было так назвать, несколько человек, изредка выкрикивая слова песен в пьяном угаре. Их темные фигуры, пошатываясь, кружились вокруг друг друга, иногда сталкиваясь и неуклюже падая на землю. Под утро эти ребята отрезвеют и вернутся домой, в то время как мне придется ехать на север Москвы словно на заклание. В каком-то смысле я завидовал им. Завидовал этой беспечности, неограниченной никем и ничем.

Я захлопнул окно, практические полностью заглушив звуки, доносившиеся с улицы, и приоткрыл дверь комнаты в коридор, предоставляя воздуху хоть какую-то возможность циркулировать ночью. На носках подошел к кровати и плюхнулся на нее, сбросив на пол простынь и горячую подушку. Лучше уж спать на голом матрасе. Гораздо тяжелее было избавиться от мыслей, мельтешащих в голове. Все они сводились примерно к одному: завтрашний день будет таким же ужасным, как и весь последующий месяц.

Прошло около часа, прежде чем мне все-таки удалось заснуть.

Проснулся я в семь часов утра, когда солнце только поднялось над зданиями. Небо еще не успело сбросить с себя остатки прошедшей ночи, утренние облака, окрашенные на востоке в розовые и оранжевые цвета, плотными сгустками облепили линию горизонта, внушая обманчивые надежды на развитие пасмурной погоды. Моя форма, выстиранная и выглаженная с вечера, ждала меня, сложенная на стуле у письменного стола. От одной мысли, насколько неудобно будет носить в такую жару китель и штаны из плотного материала, мне стало дурно. О берцах и говорить было нечего.

В наидурнейшем расположении духа я вышел на улицу, беззвучно миновав дремлющего охранника у турникетов. Утренняя прохлада обволакивала меня с ног до головы, лаская грудь сквозь полураспахнутый китель. Времени было более чем достаточно, а потому на пути к метро я позволил себе свернуть с большой дороги к скверу неподалеку от общежития. Сквер этот появился вокруг крохотного пруда, у которого порой можно было видеть рыбачащих мужиков, хоть это и было формально запрещено. В тени деревьев, поросших плотным строем вокруг водоема, создавшим естественный навес, можно было посидеть в тишине и попытаться унестись мыслями прочь от затхлого города. Людей вокруг еще почти не наблюдалось, разве что утренние бегуны проносились мимо, заткнув уши наушниками. Легкий ветерок теребил листву над головой, от чего рябь разбегалась по поверхности пруда, разгоняя мелких темных рыбок, с осторожностью подплывающих к берегу. Я полюбил это место с тех самых пор, как переехал из кампуса. Посреди города, кишащего вечно куда-то спешащими людьми, которые порой сами не знали причин своей спешки, этот клочок земли, полный спокойствия и гармонии, был для меня чем-то вроде островка, куда всегда можно было убежать от надоевшей суеты. С удовольствием я просидел бы здесь весь день, читая, слушая музыку, думая о чем угодно, кроме сборов. Будут ли выдаваться такие моменты там? Я представил себе маршировку по раскаленному асфальту, ползание в грязи на стрельбищах, бесконечные подтягивания, работу на военном аэродроме под палящим южным солнцем, и тут же тоска окатила меня с новой силой. Суть сборов была проста, да, и по сути участие в них означало добровольную продажу самого себя в рабство на месяц ради получения одной единственной бумажки, которая, возможно, мне никогда бы и не пригодилась.

По каменным ступеням, поросшим густой травой и мхом, я спустился к пруду и склонился над ним, глядя на свое колеблющееся отражение. Рыбки, плававшие у поверхности, едва завидев меня, кинулись в рассыпную. Я поднял плоский камень с земли и запустил им блин. Ударившись о водную гладь несколько раз, камень пошел на дно, оставив за собой разрастающиеся круги, вскоре затронувшие и мое отражение. Словно загипнотизированный увиденным, мыслями я вновь унесся в недалекое прошлое, из которого до меня стал смутно доноситься знакомый голос.

– Забыл снять с предохранителя, Уваров. Сильнее жми! Да что же ты, Иван, как баба, жми сильнее!

Шел снег. Пушистые хлопья ложились бесшумно на мокрый асфальт, тая на глазах. За окном небо стремительно темнело, покрытое сумеречным блеском на западе и заволоченное на востоке бархатной тьмой, усыпанной редкими холодными звездами. Если прислушаться, можно было уловить далекий лай собак, ищущих пристанища для ночлега на грядущую сырую ночь. Это был один из тех вечеров, коими полнится жизнь физтеха во время зимней сессии, когда только сдав один зачет или экзамен, уже нужно было начинать готовиться к следующему.

Майор обходил ряды парт, за которыми по одному стояли с автоматами в руках студенты, готовые по команде броситься разбирать их. Скорость определяла многое – какую оценку ты в итоге получишь за семестр и сколько потенциальных врагов ты успеешь убить на поле битвы, если вдруг оружие твое, по какой-то причине, нужно будет разобрать и собрать заново. Многие справились весьма успешно, заслужив искреннюю, хоть и скупую похвалу старика. Заветная галочка напротив фамилии, отмеченная быстрым движением в журнале, означала успешно сданный зачет и, казалось, разделяла собравшихся на мужчин, научившихся, как им и подобает, обращаться с оружием, и мальчиков, молокососов, не достойных зваться мужчинами, вынужденных с поникшей головой покинуть кабинет, опозоренных, с надеждой вернуться на пересдачу и восстановить свое доброе имя перед лицом майора и всей военной кафедрой.

С торжественно-презрительной улыбкой, растянувшейся на лице, покрытым морщинами, майор наконец подошел ко мне. Он знал, что этому студенту галочки не достанется ни сегодня, ни на пересдаче, ни на любом другом из грядущих занятий. Он знал, и я чувствовал это всем своим нутром, словно жертва, ощущающая на себя взгляд хищника, затаившегося поблизости и приготовившегося броситься на нее, – он знал, что я не сдам этот зачет. Он чувствовал во мне инородный объект, проникший на территорию военной кафедры по ошибке или по воле случая, и не заслуживающий находиться здесь.

– Ну что ж, голубчик, – язвительный блеск, сверкнувший из глубины его прожженной порохом души, опалил мой слух, – показывай, на что способен.

Уже будучи готовым к провалу, я резко нажал большим пальцем на защелку, чтобы отделить магазин. Удивительно, но обычно упрямая защелка без возражений сдвинулась с места, великодушно позволяя мне продолжить. Ничего себе! Проверка наличия патронов, отделение шомпола, снятие крышки ствольной коробки, отделение пружины и затворной рамы, – все прошло гладко и почти молниеносно, чему я не переставал поражаться. Мои руки действовали быстро и четко, отделяя детали одну за другой, отбрасывая извлеченные из автомата части на парту.

– Семнадцать секунд, – процедил майор, стиснув зубы и уставившись на показания своего секундомера, как и я, не в состоянии поверить в случившееся. – Хоть и чересчур небрежно, – он указал на содержимое пенала, частично разбросанное у меня под ногами.

– Я сдал! – только и удалось мне выговорить, осознание реальности произошедшего только стало доходить до меня.

– Да, но лишь на удовлетворительно. Хотя что-то мне подсказывает, здесь больше везения, чем опыта, – короткая пауза.

Тайная дума отяжелила чело майора, занесшего ручку над журналом. Ничто не мешало ему заставить меня разобрать автомат повторно, дабы исключить влияние случая на результат зачета. Пусть у него и не возникало такого желания с кем-либо из сдававших до меня. Пламя разочарования и недовольства, разгоравшееся в его сердце, давало знать о себе неистовым пульсированием вены на его виске.

– Так уж и быть, – все же объявил он. – Зачет ты сдал, но я хочу чтобы ты зарубил себе на носу: на сборах тебе так вряд ли повезет. А пересдачи там, сам, наверное, понимаешь, не будет, – и он без слов двинулся к следующему студенту, черкнув напротив моей фамилии кривую галочку.

Пронесло. Неизвестная мне сила, добрая или злая, а, быть может, действительно, лишь изменчивое везение, – что-то в тот день позволило мне пройти испытание, которое, согласно всем здравым и надежным прогнозам, должно было положить конец моей погоне за военным билетом в стенах института. Все мои сокурсники знали и ждали этого, я морально готовился к этому, – но нет! Инородному объекту в моем лице было позволено остаться на военной кафедре до поры до времени.