Слова на букву М

– Чего?

– Морфия, и побольше.

Лихой коммивояжёр развернул кожаную книгу с ампулами, быстро отыскал нужную, затем шприц, а Мориарти и Дарвел тем временем готовили руку больного к инъекции, замечая, что она действительно вся исколота. После кое-как сделанного вливания стало видно, что страдания Холмса прекратились и он погрузился в глубокий сон.

Мориарти осторожно вынул из колыбели какой-то белый лоскуток, обтёр им свою шею, голову, ладони, потом, под насмешливым взглядом Тайфера, брызнул какими-то духами и положил сложенную вчетверо тряпочку на подушку Холмса, прямо под нос тому. Ребёнка он всё-таки разбудил. Молодая женщина, шатаясь, вышла из темноты, взяла младенца к груди, не обращая внимания на вставшего подле неё ней постороннего человека.

Ранним летним утром в безвестном доме на одном из подъёмов к одной из вершин швейцарских Альп Шерлок Холмс проснулся, оттого что его раненые руки кто-то взялся обрабатывать то ли йодом, то ли растворённым в воде перманганатом калия, то ли перекисью водорода, то ли джином, но истинным ужас заключался не в этом, а том, что его заклятый враг профессор Мориарти сидел у его изголовья. Впрочем, вид у злодея, чья верхняя одежда до сих пор сушилась на верёвке, был настолько домашним и безобидным, даже жалким из-за синяка на щеке, а самообладание Холмса всегда вызывало изумление, так что последний, мгновенно вспомнив события прошлого дня, спросил хладнокровно:

– И что это было - вчера, у Рейхенбаха?

– А вам никогда не хотелось умереть?
– подумав, задал встречный вопрос Мориарти.

– Нет. ... Правда, если бы я вдруг оказался вами, я не стал бы с этим жить.

– Да, взгляни вы на себя моими глазами, вы бы точно...

– Если в ваших глазах я заслуживаю смерти, почему вы не воспользовались шансом?

– Убийство - это ваша навязчивая идея? Моя ненависть к вам, похоже, куда цивилизованней. К тому же сейчас у меня есть более сильный и жестокий враг, чем даже вы, и наоборот, а самое занятное, что это один и тот же человек, ну, или организация (вам ведь так больше нравится?) - в лице человека...

Под этот разговор Дэниел Дарвел безмятежно поливал пунцовые петунии, разросшиеся в глиняном кашпо под странным стенным украшением - козьим черепом с посеребрёнными рогами. Илай Тайфер разложил товар из своего рюкзака перед содержателями дома.

– Кто-то третий пытается уничтожить нас обоих?

– Я не назвал бы его третьим. Он - выражаясь поэтично - альфа и омега комбинации, в которой вы так слепо застряли.

– Это Моран? (синяк явно от приклада).

– Моран тоже в связке, и у него есть своя инициатива, но не с него всё началось.

Холмс погрузился в размышления. Зацепки он видел в словах "связка" и "комбинация"; они неизбежно и вскоре привели его к одном образу.

– Это - четвёртая сабля?

– Продолжайте, - лениво поощрил Мориарти.

– Если герб вашей шайки - буква "М", составленная из четырёх скрещённых сабель, то напрашивается предположение, что есть кто-то четвёртый, о котором я пока ничего не знаю, но почти уверен, что его фамилия начинается на "М", как у остальных: у вас, у Морана и у покойного Милвертона. На меня он охотится по очевидной причине, на вас - желая занять ваше место на троне преступности. Я прав?

– Отчасти.

– Уточните!

– Не хочу. Вы всё равно до него не доберётесь.

– Так вы говорили и о себе самом.

– И разве ошибался? Вы что, надели на меня наручники? или уложили в гроб? или узнали обо мне что-то существенное?

– Всё что мне нужно знать о вас, я знаю.

– Угу. Только напрасно вы и ваш...... так безоговорочно вписали меня в сабельную "М".

– ... Мориарти - это псевдоним?

– Естественно.

– По-вашему, это важно? Ещё Шекспир сказал, что роза пахнет розой, хоть розой назови её, хоть нет, а от вас из-под любого имени разит кровью и...

– Это запах ваших бинтов. Он вам подходит.

– Кто четвёртый!?

– Думайте сами. Его вы знаете лучше, чем меня, и уж точно - чем я - его.

В уме Холмса побежала каталожная колонка антропонимов на букву "М", сверху вниз, потом снизу вверх, уже медленней, рывками; на глазах - если можно так сказать о внутреннем зрении - из слов выпадали буквы, в основном заключительные; на новом спуске колонка казалась бессмысленной россыпью графем, держался до конца только Мортимер, но вот его имя наполовину осыпалось, а мерцающее МОР взорвалось тусклыми искрами, а во тьме замаячило что-то невнятное и устрашающее, напоминающее о прошлой ночи.

– Профессор...

– Я не желаю говорить об этом выродке. ... Давайте лучше расскажу о себе, а то досадно даже, что человек, более всех на свете озабоченный моей персоной, располагает столь скудной и превратной информацией. Подозреваю, что это вас разочарует, но начну с того, что я вовсе не математический гений; я лишь сын математического гения. Наукой этой я занимался в угоду другим и с помощью сильного, упорного руководителя, остававшегося в тени. Да, я защитил диссертацию в восемнадцать лет, и тогда-то, выступая с благодарственным словом к учёной комиссии я внезапно понял, как мне отвратительно всё это: эти люди, эти правила... Всё, что было во мне, отторгало всё, что было вокруг. Я знал математику, но не имел к ней никакого отношения, кроме подобия идиосинкразии. Да, мне дали кафедру и толпу студентов, но я не мог думать о работе. Бывало, на глазах у семидесяти человек останавливался на каком-то уравнении и не мог понять, ни что делать дальше, ни что значат все эти закорючки. Моё увольнение стало вопросом недолгого времени, и покинул Кембридж я почти счастливым.

– А ваш отец к тому времени успел умереть?

– Нет, но ему было безразлично, что со мной происходит.

– Великому, как вы сказали, математику, была неважна научная карьера его сына и воспитанника!?

– Я вовсе не назвал моего отца каким-либо математиком. Он был ничем не примечательным лордом, а вам нужно всё-таки больше внимания уделять словам на букву "М". <