Словесное древо

Ильичу Архипову для Н. Клюева. Пишите заказными.

133. И. И. ИОНОВУ

Осень 1919 г. Вытегра

Дорогой товарищ, я получил от Вас две тысячи рублей, окромя трех тысяч, которые

пошли в счет книги моей «Огненное восхождение». Я благодарен Вам за Ваше доброе

отношение как за материальную помощь, но меня несказанно радуют два-три слова в

Ваших письмах, в которых притаилась просто человечность, если не сказать

милосердие. Мои друзья, которые передавали Вам рукопись моей книги, люди очень

чистые и чуткие, уверяют меня, что Вам можно поведать не одни денежные

соображения. Они настояли на том, чтобы я обратился к Вам с настоящим письмом о

следующем: идет зима страшная, осьмимесячная гостья с мерзлым углом, с

бессапожицей, с неизбывным горем сиротства и беспощадного недуга моего. Волосы

становятся дыбом, когда я подумаю о страшной зимовке с соломенной кашей в

желудке, с невоплощенными песнями в сердце. Какую нужно веру, чтобы не проклясть

всё и вся и петь «Огненное восхождение» народа моего.

А между тем есть простое и легко осуществляемое средство поддержать жизнь мою

и не дать умереть песням моим.

Я не знаю от кого, кем и как, но из Петрограда должно быть сделано предложение

местному Вытегорскому исполкому изыскать возможность выдать мне паёк (за плату)

из упомянутого исполкома, а не из городской лавки, тогда я буду получать 25 ф. муки,

соль, немного масла, чай с сахаром, пшено и т. п.

Это так называемый комиссарский паёк, которым, надо сказать правду, зачастую

пользуются люди вовсе недостойные. В общем любопытно, и мне необходимо, —

узнать найдет ли нужным красная, народная власть уделить малую кроху «певцу

коммуны и Ленина», как недавно заявляли обо мне в Москве. Я очень страдаю.

Потрудитесь в спасение мое. Родина и искусство Вам будут благодарны. Жду ответа.

Адрес: г. Вытегра Олонецкой губ. Николаю Клюеву!

Н. Клюев.

134. С.М.ГОРОДЕЦКОМУ

Лето 1920 г. Вытегра

Возлюбленный мой!

Прочел в газетах твои новые, могучие песни и всколыхнулась вся внутренняя <так в

копии. — В. Г.> моя. Обуяла меня нестерпимая жажда осязать тебя, родного, со

страдной душой о новорожденной земле и делах ее.

Приветствую тебя от всего сердца и руки к тебе простираю: не забудь меня!

Так много пережито в эти молотобойные, но и слепительно прекрасные годы.

Жизнь моя старая, личная сметена дотла. Я очень страдаю, но и радуюсь, что

сбылось наше — разинское, самосожженческое от великого Выгова до тысячелетних

индийских храмов гремящее.

Но кто выживет пляску земли освободительной?!

Прошу тебя об ответе скорейшем. Поедешь ли вновь в теплые края, возьми меня!

Тебе там знакомо, а мне — чужая сторона.

161

Где Есенин? Наслышан я, что он на всех перекрестках лает на меня, но Бог с ним, -

вот уж три года, как я не видал его и строчки не получал от него.

Как смотришь — на его дело, на его имажинизм?

Тяжко мне от Мариенгофов, питающихся кровью Есенина, но прощаю и не сужу,

ибо всё знаю, ибо всё люблю смирительно.

Волнуешь ты меня своим приездом - выйдет ли твоя книга «Нефть» и где? Видел ли

ты мой «Песнослов»?

Трудно понимают меня бетонные и турбинные, вязнут они в моей соломе, угарно

им от моих избяных, кашных и коврижных миров. Но любовь — и им.

Всё в свое время придет. Если можно, то поклонись Анне Алексеевне.

И вненепременно ответь, желанный!

Адрес: гор. Вытегра Олонецкой губ., Николаю Алексеевичу Клюеву.

Жизнь тебе и крепость и одоление!

Н. Клюев.

135. С. А. ЕСЕНИНУ

28 января 1922 г. Вытегра

Ты послал мне мир и поцелуй братский, ты говорил обо мне болезные слова, был

ласков с возлюбленным моим и уверял его в любви своей ко мне - за это тебе кланяюсь

земно, брат мой великий!

Облил я слезами твое письмо и гостинцы, припадал к ним лицом своим, вдыхал их

запах, стараясь угадать тебя, теперешнего. Кожа гремучей змеи на тебе, но она, я

верую, до весны, до Апреля урочного.

Человек, которого я послал к тебе с весточкой, прекрасен и велик в духе своем, он

повелел мне не плакать о тебе, а лишь молиться. К удивлению моему, как о много

возлюбившем.

Кого? Не Дункан ли, не Мариенгофа ли, которые мне так ненавистны за их близость

к тебе, даже за то, что они касаются тебя и хорошо знают тебя плотяного.

Семь покрывал выткала Матерь-жизнь для тебя, чтобы ты был не показным, а

заветным. Камень драгоценный душа твоя, выкуп за красоту и правду родимого народа,

змеиный калым за Невесту-песню.

Страшная клятва на тебе, смертный зарок! Ты обречен на заклание за Россию, за

Ерусалим, сошедший с неба.

Молюсь лику твоему невещественному.

Много слез пролито мною за эти годы. Много ран на мне святых и грехом

смердящих, много потерь невозвратных, но тебя потерять — отдать Мариенгофу как

сноп васильковый, как душу сусека, жаворон-ковой межи, правды нашей, милый,

страшно, а уж про боль да про скорбь говорить нечего.

Милый ты мой, хоть бы краем рубахи коснуться тебя, зарыться лицом в твое

грязное белье, услышать пазушный родимый твой запах — тот, который я вдыхал,

когда, ты верил мне в те незабвенные сказочные годы.

Коленька мне говорит, что ты теперь ночной нетопырь с глазами, выполосканными

во всех щелоках, что на тебе бобровая шуба, что ты ешь за обедом мясо, пьешь

настоящий чай и публично водку, что шатия вокруг тебя — моллюски, прилипшие к

килю корабля (в тропических морях они облепляют днище корабля в таком множестве,

что топят самый корабль), что у тебя была длительная, смертная <с>хватка с

«Кузницей» и Пролеткультом, что теперь они ничто, а ты победитель.