Слово о граде Путивле

– Я сердцем слышу твой зов, – объясняла она.

Днем Сорока брал с собой удочку, чтобы все думали, что идет рыбачить. Ванька не хотел, чтобы кто-нибудь узнал, где и с кем он встречается. Ему казалось, что чужой взгляд может разрушить чудное наваждение, в плену которого находился юноша. Однажды кто-нибудь толкнет его в плечо, скажет: «Очнись!» – и окажется, что нет никакой Анютки, всё это ему приснилось. Слишком всё было хорошо, чтобы быть настоящим. Только обвенчавшись с Анютой он бы успокоился. Поэтому сегодня и ждал девушку с таким нетерпением: она должна была сообщить ответ отца.

Анютка пришла с хмурым лицом. Она остановилась рядом с юношей, сказала:

– У тебя клюет, подсекай.

Он подсек карася, снял с крючка и бросил в воду. Не глядя на девушку, Ванька спросил упавшим голосом:

– Отказал, да?

– Кто? – не поняла Анютка.

– Отец твой. Не хочет, чтобы ты за меня вышла?

– Чего ему не хотеть?! – возразила девушка. – Он рад меня сдыхаться. Говорит, вымахала кобыла здоровая, того и гляди, в подоле принесет.

– Значит, он согласен? – обрадовался Ванька.

– Ну, не совсем…

– Как это не совсем?

– Приданого у меня нет. Он говорит, что такую никто не возьмет. Кому охота нищету плодить?! – рассказала Анютка.

– Не надо мне никакого приданого! Мне нужна только ты и больше ничего! – искренне заявил Ванька.

– Да? – все еще не верила Анютка. – Не пожалеешь потом?

– Нет! – заверил Ванька.

– Ну, тогда пойдем к нам. Тятя и братья ждут тебя.

Анютка жила в курной избе, которая стояла на лесной поляне возле родника. Рядом с избой был сарай, разделенный на несколько отделений, закрываемых крепкими деревянными решетками, видимо, для содержания медведей. Сейчас все отделения пустовали.

Внутри полутемной избушки за столом сидели тринадцать мужчин и что-то пили. Судя по запаху, настоянную на травах медовуху. Двенадцать человек были остроголовы, коренасты, широкоплечи, коротконоги, длинноруки и заросшие густыми волосами, отчего напоминали то ли медведей, то ли обомшелые, выкорчеванные пни, и так похожи друг на друга, что Сорока догадался, что это отец и братья Анютки. Сидевший во главе стола, скорее всего, был отцом, хотя больше походил на старшего брата остальных одиннадцати. Тринадцатым был молодой попик в рваной рясе и с небольшим медным крестом на замызганном льняном гайтане. Попик сидел по правую руку от главы семейства, как важный гость. Хотя он был худ и высок, остроголовость и густоволосость подсказывала, что попик родственник сидящим за столом.

Ванька Сорока перекрестился на иконку в красном углу. Она была так мала и закопчена, что юноша не смог разглядеть, чей лик на ней изображен.

– Господи Иисусе, помилуй нас! – поприветствовал Ванька, поклонившись в землю.

Все сидевшие за столом что-то промычали в ответ.

– Садись, гостем будешь, – указал отец на место за столом напротив себя.

Анютка поставила перед Ванькой деревянную чашу и отошла в угол у двери. Сидевший справа от Сороки брат налил ему в чашу медовухи, зачерпнув ее ковшиком из ведерной братчины, стоявшей на столе.

– Ну, за твое здоровье! – провозгласил отец и выпил залпом.

Выпил и Ванька. Медовуха была очень вкусная, он сроду такой не пробовал. И сразу почувствовал, как тепло от хмеля растекается по всему телу, делая его мягким, податливым, наполняет глаза, которые начинают видеть всё более светлым и приятным.

Сидевший слева брат заглянул в Ванькину чашу, убедился, что осушена до донышка, и кивнул отцу.

– Если пришел, значит, готов взять Анютку без приданого, – сказал отец. – Я правильно понял?

– Да, – ответил Ванька.

– Только есть еще одна закавыка: мы завтра уходим отсюда. Тебя с собой, сам понимаешь, не возьмем, нам лишний рот ни к чему, самим бы прокормиться, и Анютку просто так не оставим, всё-таки не чужая. Так что или ты сегодня женишься на Анютке и живи с ней, где хочешь, или вон бог, – указал отец на икону, – а вон порог! – направил руку на дверь.

– Я женюсь сегодня, – согласился Ванька.

– Ну, раз так, забирай ее, – сказал отец.

Он вылез из-за стола, взял из красного угла закопченную иконку.

Ванька и Анютка встали перед ним на колени.

– Мир вам да любовь! – перекрестив их иконой, благословил отец и спросил у попика: – Так вроде бы?

– Сойдет и так, – ответил попик. – Пойдемте во двор, там обвенчаю вас.

Венчание длилось недолго. А может, и долго, просто для Ваньки пролетело, как один миг. Священник взял Анютку за руку и передал ее мужу со словами:

– Отныне и навеки она твоя. Поцелуйтесь.

Ванька радостно припал к губам жены. Он все еще не верил, что Анютка принадлежит ему.

Поп дал им чашу с медовухой:

– Пейте.

Муж принял чашу, отпил первый, передал жене. Она отпила и вернула мужу. Так они выпили по очереди три раза. Потом жених допил и бросил чашу под ноги, и вдвоем начали топтать ее со словами:

– Пусть так под ногами нашими будут потоптаны те, которые станут сеять между нами раздор и нелюбовь!

Жена первой наступила на чашу, значит, будет главенствовать в семье. Муж не возражал, даже нарочно промедлил, чтобы она опередила. Потом один из братьев подал Анютке платок, и она повязалась им, спрятав волосы.

– Ну, пойдемте к столу, – позвал всех в избу отец Анютки.

Стол оказался накрытым всяческими яствами. Тут тебе и мясо жареное и вареное, тут тебе и рыба всякая, тут тебе и пироги, тут тебе и братчина вновь доверху наполнена медовухой и еще одна с пивом. Непонятно было, откуда всё взялись, ведь в избушке, кроме стола, лавок, полатей, очага и поставца возле него, больше ничего не было, негде было спрятать столько еды. Ванька решил не ломать над этим голову: в каждой избушке свои погремушки.

Молодоженов посадили по главе стола, отец сел возле невесты, попик возле жениха, и пир пошел горой. Братья поднимали тосты за молодых, похабно подшучивая. Анютка относилась к их шуткам спокойно, а Ванька первое время стеснялся, краснел по-девичьи, но потом привык, перестал обращать внимание. Сорока с нетерпением ждал, когда вновь закричат: «Горько!», и он сможет припасть к губам своей жены, напиться их сладости и опьянеть сильнее, чем от медовухи. К ночи он так опьянел от медовухи и поцелуев, что уже не мог подняться с лавки. Жена и ее братья помогли ему выбраться из-за стола, вывели во двор.