Слово о граде Путивле

– Как с тобой хорошо, лада моя! – поцеловал напоследок девушку в губы, сказал Олекса Паук. – Не спеши замуж выходить. Вернусь из похода, жену в монастырь отправлю – детей больше не рожает, зачем она мне?! – и посватаю тебя. Пойдешь за меня?

– Не знаю, – честно призналась Дуня.

Она никак не могла прийти в себя. Ведь только недавно любила Владимира, а теперь нет для нее дороже мужчины, чем Олекса.

– С отцом твоим я сам поговорю. Мне он не откажет, – уверенно произнес воевода. – Ты только дождись меня. Будешь ждать?

– Не знаю, – соврала девушка. Еще и как будет ждать, но постеснялась признаться в этом.

– Ну, мне пора, дел еще много, – заторопился Паук.

Он ушел, а Дуня долго лежала в сладкой истоме. Она бы так и заснула здесь, но подкрался овинник и зашептал ей беззвучно крамольные мысли: в печи угольки горящие остались; можно отнести парочку к бане; загорится баня, парочка вскочит из нее голая – и попадется людям на глаза. Заодно Дуня узнает, кто разлучил ее с князем. Самому овиннику поджечь баню не позволяла боязнь ночной росы. Если у него промокали ноги, сразу начинал чихать, из-за чего печь в овине постоянно тухла и сильно дымила.

Евдокия достала из печи два красных уголька, а из стожка прихватила пучок соломы. В бане было тихо, наверное, уснули. Дуня положила угольки на солому под углом бани, раздула их и убежала в поварню.

Там кипела работа: одни мыли посуду; другие раскладывали по сосудам и корзинам оставшуюся нетронутой пищу, чтобы отнести в ледники и погреба; третьи готовили на утро похмелье – мелко резали холодную баранину и соленые огурцы и смешивали их с перцем, огуречным рассолом и уксусом. Руководила всеми работами ключница Авдотья Синеус. Как ни старалась Дуня проскользнуть в поварню незамеченной, ключница сразу набросилась на нее:

– Ты где шлялась, лентяйка?! Все работают, а она гуляет!

– Живот у меня заболел… – жалобно залепетала Дуня.

Авдотья заметила синие полукружья под глазами девушки, обратила внимание на помятую одежду с прицепившимися соломинками. От мужа ключница знала, что князь Владимир не равнодушен к Дуне. Она недолюбливала Кривую, но девушка делала приятно ее молочному сыну, поэтому Авдотья сменила гнев на милость:

– Иди в углу приляг, пока не полегчает.

Не успела девушка лечь на лавку в дальнем углу поварни, как во дворе послышались крики «Пожар!», потом забили в полошный колокол. Горела баня. Занялась она дружно и почему-то сразу со всех сторон. Горела ярко и быстро, как будто сухая была, и не мылись в ней сегодня поутру. Дверь бани кто-то подпер палкой снаружи.

Олекса Паук прибежал на пожар одним из первых. Увидев, что дверь бани подперта палкой, воевода крикнул:

– Там князь Владимир! – и кинулся в огонь.

Паук успел открыть дверь, вошел, кашляя, задыхаясь от дыма, в предбанник. Тут ему на голову упало горящее бревно с крыши, сбило с ног. Олекса сумел-таки выбраться из-под бревна, но надышался дымом и потерял сознание. Холопы вытащили его из огня за ноги. У воеводы сильно обгорели голова, спина и руки. Бороды и волос на голове почти не осталось. В бреду Паук продолжал хрипеть: «Там князь Владимир!..»

Князь Владимир склонился над ним, произнес:

– Здесь я, Олекса!

Воевода на миг пришел в себя, увидел князя, улыбнулся, потом закашлялся и затих без чувств.

– Быстро несите его в мой терем и знахаря позовите! – приказал Владимир холопам. – Передайте знахарю, если вылечит, награжу, а нет – голову сниму!

– Мужик крепкий, выкарабкается, – сказал ключник Демьян Синеус.

– Если выздоровеет, дашь ему село Кукушкино на кормление, – приказал князь ключнику.

– Княжья воля – закон, – пробурчал Синеус, которому не нравилось, с какой легкостью Владимир Игоревич раздает добро. – Значит, нового тиуна не надо туда назначать?

– Значит, не надо, – согласился князь.

– А новую баню придется строить, – сокрушенно покачав головой, сказал Синеус.

От бани осталась только каменка. На другие постройки огонь не успел перекинуться, его залили водой.

– Сделаешь ее больше старой и полки пошире, – распорядился князь и пошел в свой терем.

– Пожар накануне – дурная примета. Так и войско все сгорит, – пробурчал ключник. – Да разве князей отговоришь?!

Дружинники, которые стояли рядом и слышали его слова, разом перекрестились: старый ворон мимо не каркнет.

13

Утром, отслужив заутреню и позавтракав, объединенная рать снялась в поход. Горожане провожали их, стоя на забралах. Крики мужиков и детей, плач баб, ржание лошадей, скрипение тележных колес, звон колоколов смешалось в один надрывный, протяжный гул. Князья ехали первыми. За ними следовала конная дружина, потом ковуи, потом пешие ратники, в основном ополченцы, и замыкал обоз с оружием и съестными припасами. Многие ополченцы ехали в обозе на телегах. Одной из телег, запряженной черно-пегой понурой кобылой и нагруженной сухарями, правил Сысой Вдовый. Это была телега бабы-ведьмы, продававшей корову. Поскольку хозяйка исчезла из острога, ее имущество перешло князю. Кобыла хотя и казалась нрава тихого, никого к себе не подпускала, брыкалась и кусалась с таким ожесточением, что ее решили пустить на мясо. Сысою Вдовому, нанявшемуся обозником, предложили ее шутки ради, намериваясь, посмеявшись, заменить на другую. Как ни странно, кобыла, принюхавшись к нему, сразу присмирела и дала себя запрячь. Случилось это потому, что Сысой взял с собой тулуп, ранее принадлежавший хозяйке кобылы.

Князь Владимир проскакал мимо ведьмы, стоявшей у дороги, не обратив на нее внимания. По ночам он видел другую женщину, свою ожившую мечту. Она не обиделась. Главное, что на его шее висел данный ею узелок. Пока князь не расстанется с этим узелком, все беды минуют его и любить будет только ведьму.

Внезапно на чистом небе появились темные тучи. Они быстро неслись с юга, со Степи. Вдалеке громыхнул гром и блымнула молния. Неожиданное приближение грозы народ счел дурной приметой. Кое-кто заторопился по домам, чтобы подготовиться к дождю.

Побежала домой и ведьма, которая знала причину появления грозы. Для вызова дождя в нужное ей время, ведьма запасла жаб и ужей. Они хранились в сенях ее избы в горшках, накрытых крышками. Кошка перевернула один из горшков, жабы и ужи оказались на воле и притянули грозу. Ведьма быстро собрала их в горшок, накрыла его крышкой. И сразу небо очистилось от черных туч, опять ярко засветило солнца. Народ счел это хорошей приметой: сперва будет туго, но потом наладится.

Когда хвост рати скрылся за поворотом лесной дороги, в Путивле наступила такая тишина, словно град вымер. Люди молча стояли на забралах, не решаясь расходиться. Княгиня Ефросинья Ярославна вытерла слезы шелковой лазоревой ширинкой с золотыми каймами и кистями, жестом позвала Ярославу и начала спускаться с забрала. На голове у княгини была кика с челом и переперами, разукрашенными золотом, жемчугом и драгоценными камнями. Из-под перепер, ниже ушей, спадали до плеч жемчужные шнуры, по шесть на каждой стороне. По краю всей кики шла жемчужная поднизь, а подзатыльник был сделан из соболиного меха. Шею украшала золотая цепь с большим крестом, отделанным финифтью, и двумя образками, уши – длинные золотые серьги с искрами – маленькими драгоценными камешками, руки – зарукавья золотые с жемчугом, а пальцы – четыре золотых перстня: на левой руке два с лалами, на правой – два с опалами. Рубаха на Ярославне была из бебера – дорогой белой шелковой ткани особой выделки – с рукавами, вышитыми золотом и унизанными жемчугом. Поверх рубахи – алый атласный летник с зеленым подольником и золотыми вошвами с вытканными серебряными цветами и птицами, к которому пятью золотыми пуговицами было пристегнуто черное ожерелье, вышитое золотом и унизанное жемчугом. На ногах – червчатые сафьяновые чеботы, вышитые золотом и украшенные лалами. Голову княжны украшал открытый золотой венец в виде терема, украшенный драгоценными камнями и жемчужной поднизью. В ушах были серьги из грушевидных изумрудов, просверленных насквозь и с двумя вставленными в дырочки жемчужинами, на шее – два мониста, одно жемчужное, другое в виде золотой цепи, с которой свисали короткие тонкие золотые цепочки с маленькими крестиками, на руках – зарукавья в виде золотых змеек с изумрудными глазами, а пальцы два золотых перстня с яхонтами. Рубаху она надела из полосатой тафты, лазорево-белой; летник – из червчатого алтабаса с серебряными и золотыми узорами в виде единорогов среди деревьев, вошвами из синего аксамита с вышитыми серебряными листьями и подолом из лазорево атласа; черное ожерелье – на трех пуговицах из крупных жемчужин и вышитое серебром и украшенное сердоликами; а чеботы – из сафьяна, унизанного жемчугом. Ефросинья Ярославна, несмотря на то, что надолго, а может, и навсегда прощалась с мужем, большую часть утра потратила на выбор наряда себе и дочери. Это был один из немногих случаев, когда простой люд увидит княгиню и княжну. Каждую деталь их наряда будут долго обсуждать, рассказывать о нем другим. По наряду оценят величие или слабость князя Игоря Новгород-Северского.

У забрала их поджидала колымага, которая отвезла в женский терем на княжеском дворе. Княгиня и княжна переоделись попроще, помолились в крестовой комнате за Игоря, Владимира и Олега. Потом Ефросинья Ярославна отослала дочь ее теремок заниматься рукоделием и вызвала к себе ключницу Авдотью Синеус.

– Кто тут голову морочает князю Владимиру? – напрямую спросила княгиня.

– Евдокия, матушка, дочка седельщика Касьяна Кривого, – ответила ключница. – Она у нас в светлице работает златошвеей.