Случайному гостю

— Как насчёт удовольствия от мороженого? — спросил я.

— Согласна, — пропищала дама. — Слово сказано.

— Слово услышано… — послушно ответил я. — Посмотри в своём кармане, — изрекла Доротея. Охлопав их все, я вытянул из заднего давешнюю бумажку из календаря Адвента, в ладони моей она ожила, кривые буквы быстро вылиняли, проступила карта — «Шесть Посохов». И подпись — Fuchs [142] .

— Незаслуженный успех… — мрачно протянул я. — Чего-нибудь получше не нашлось?

142

лиса

— Не теряй надежды, дурачишка, — заметила Доротея. — Что может быть лучше, в конце-от концов? Между прочим, если ты намажешь этим ноги, ты пойдёшь быстрее, значительно.

Я понюхал отвратительную на вид мазь.

— Детский жир, соловьиные языки, вербена? — спросил я у Доротеи и снял носки, она вздохнула.

— Сало, воск, смола — и только. Говорю тебе — мажь ноги, поскорее.

В холодной ночи запел Рог.

— Тебе пора, — помолчав и прислушавшись, сказала Доротея. — Если ты хочешь успеть…

Я вылез из палатки прочь — в холодную, пахнущую гарью тьму. Опухшая, красноватая луна катилась по измазанному дымом небосводу.

Глина действительно меньше липла, и ногам стало теплее. «Грязь боится запахов», — подумал я, вспомнив смрад зелья И смачно шлепнулся оземь. С неба на меня обрушилась тьма. И снег.

«Ведь наверное не вернусь, — подумал я, освобождаясь из липкой жижи. — Кому же отдадут кроссовки?»

Мама по случаю «достала» настоящий Адидас, правда навырост — по моим впечатлениям, навырост должен был наступить к весне.

Надо мной, сгустком истинного мрака, с белёсо выпирающими черепом и горящими нехорошим светом глазами, стоял конь, ноздри его пыхали струями тумана; Всадник, восседающий в испанском седле, был ветх — кости его светились сквозь лохмотья, доспехи источила ржавчина, обруч в длинных и редких прядях выглядел погнутым.

За спиною Северного ветра теснилась не предвещающая ничего хорошего свита. Дым стлался вокруг них, не смея беспокоить всадников. Я встал, грязь отваливалась от меня с явным огорчением.

— Теперь я не касаюсь земли, — провыла тень. — По твоей милости.

— Ты первый начал, — бесцветно ответил я. Всадник перегнулся через луку седла и протянул ко мне длинные костлявые пальцы, кабошон сверкнул красно — кровью, истекающей из старой раны.

— Ох-хх-х, — просипел мне ветер. — Дети-дети… с ними столько проблем. Да-с-с-с. Ты теперь в моём мире, мальчик мой… И он прикоснулся пальцами к моей груди. Сердце бухнуло и глаза застлало красным.

— Ты непросто сходишься с людьми… как и я, — просипел он. Он пошевелил пальцами, и частица меня вылетела прочь облачком пара.

— У тебя хорошая память, — продолжил он заставляя сердце моё трепыхаться где-то в шее. — И дар, о-о-о, такой дар! Как кссстати! Ты не вернёшшьсся к своим глупым курам, я осставлю тебя здессь. Иссследую… Разомкну.

Он потянулся ко мне ещё раз, от его манжет несло сажей и каким-то затхлым духом.

«Мне не нравится этот запах, — подумал я. — Очень! Фу! Мерзость!»

Что-то произошло. По пальцам, по перстню, по обрывкам камзола Всадника пронеслись белые искры. Он вздрогнул, громыхнув наручем о кирасу, отдёрнул руку. Конь под ним выпустил из ноздрей чёрные клубы гари вперемешку с искрами, прянул, взвился на дыбы и, мотая мордой, издал пронзительный и неприятный крик. Всадник покачнулся в седле, взмахнул рукой. Запахло марганцовкой.

Внутри тумана, обволакивающего копыта лошадей Халлекина и свиты, полыхнуло белое пламя.

— Аой! — нечеловечески взвыла свита. — Выссссокая кровь! Не касссайссся….!!!!

Всадник изумлённо потряс рукой и уставился на меня, пустоглазо рыская взглядом — На тебе знак! Но как… как такое возможно? Стой!

Я отступил на шаг, ещё на один, поскользнулся, ухватился руками за какой-то корень, сунул его зачем-то за пазуху, выпрямился и, набрав полные пригоршни земли, начал швырять ими в Охоту.

— Я прошу помощи у Юга и Востока! — визжал я. — У земли и воды, ибо они есть начало и конец. Я преломляю вам Путь, во имя Матери матерей оставьте меня! Отстаньте!

Из грязи и хлябей показалось нечто вроде тоненьких щупалец, слепозмейками шаря по суглинку, они ухватили за изножия нескольких коней и пса — животные обезумели, и в попытках освободиться сбросили нескольких — двух? всадников; касаясь земли и издавая крики, похожие на визг, конники превращались в листья — мокрые, бурые, гнилые листья.

В свите воцарилась паника.

Я, оскальзываясь, побежал назад. Луна укрылась за клочьями туч, и на долину спустилась мгла. Далеко впереди неясно сверкали несколько огоньков — в караульне на городских воротах, на колокольне кляштора, и в Ратуше — под самой крышей, еле заметная красная точка. Гости, прохаживающиеся меж мирами, озаряли себя зелёным мерцанием. Было слышно, как у ворот кричит ночная стража и грохочут трещотки. В темноте шумела Олтва, ещё не пленённая.

— У тебя в кармане свет, — внезапно сказала бабушка у меня в голове. — Но пользуйся же!

Я пошарил в кармашке и нащупал монету. Достал, чуть не уронив, обнаружил что талер слабо сияет в ладони.

— Lucunda lux tu gloriae!!! — попросил его я. — Ну пожалуйста!!! Послушайся же…

И он ответил мне, услышал, понял — настал Свет. Мгла отступила — на половину шага.

Позади меня раздался визг.

Из тумана, бешено рассыпая искры на повороте, явился крошечный трамвайчик. Вожатый его, известный кроликоподобный тип, теперь в «кашкетке» прямо на парик с косицей, затараторил сходу:

— У тебя ведь есть билет? Да? Тебе ведь выдали его? Скорее залазь. Я еду только до поворота! Да!

Дуга трамвая высекла из тумана зелёные искры.

— У нас почти что кончилось время, а путь неблизкий, бежать, бежать, бежать, — тарабанил мой провожатый, песка в его часах было совсем чуть — крупинки. Он выхватил билетик у меня из рук, лязгнул компостер. Я поспешно вскочил в трамвай. Следом за мной ворвался ветер.

— Отдай мнее! — рычала буря и голосили все тысяча имён холодных вихрей. — Отдааай негодяй! Отродье! Сссволочь!.. — и он хватил меня по спине чем-то похожим на кнут. Я пролетел носом вперёд в конец вагона и едва смог смягчить падение. — Силенция! — крикнул я и начертил на стекле руну-протектора, слюной и грязным пальцем — плюнуть на проблему всегда выходило у меня идеально. Всадник зашатался, взвыл и оскалил подозрительно длинные зубы. Нас основательно тряхнуло, я вывалился прочь. Трамвай повернул и покатился дальше, вдоль горы. Через мгновенье он растаял в воздухе; вместе с Всадником, типом, руной и куском моей рубашки.