Случайному гостю

По-новому открылось мне, что означает выбить дух. Я лежал через «дорогу» от будущей Почты, время от времени ощущая свет её странных окон — несуществующих в этом мире, но очень надёжных. Место будущего почтамта обозначал белый орёл — хоть и прозрачный, но выглядящий вполне импозантно и гипсово. «Дважды подделка», — подумал я, сел и шмыгнул носом. Было очень холодно, у меня болела спина, выдыхать было трудно. В Городе кричали бирючи.

Неожиданно из мрака надвинулся фонарик — сначала мутная точка, затем огонёк, и вот показалась старушка в салатовой «мантилье», несущая перед собой фонарь «летучая мышь».

— Я так рад вас видеть! — прохрипел я из лужи.

— Нечего тут валяться, в болоте, яко свиня! — отрезала бабулька. — Тебя ждут дамы! Вставай!

Грязь плотоядно чвакала у нас под ногами.

— Вместо того чтобы спать дома, у грелки… я, старая женщина, вылавливаю всякое… дер… от… из луж! — продолжила она, семеня к будущему углу будущей Коперника.

— Я бы хотел отдохнуть, — проныл я, плетясь следом, — хоть бы согреться. Может, мы зайдём к вам?

Старушка споткнулась, чуть не выронила фонарь, выругалась и звучно плюнула во тьму.

— У меня не убрано! — решительно заявила она.

— Какие старые слова, — мрачно сообщил я. Грязь и мгла выслушали меня благосклонно. — И когда вы прибираетесь? — спросил я, разглядывая дыры в салатовом покрывале. — Весной?

— Не каждой, — мрачно произнесла старушонка и остановилась. Откуда-то налетел ветер и покачнул фонарь. Жёлтое, тёплое на вид, пятно качнулось, захватывая пространство вокруг. Мы стояли наискосок от мрачного вида особняка из серого камня и красных кирпичей; во всём доме светилось одно единственное оконце — на чердаке.

Дверей видно не было. Никаких.

— Послушай внимательно и не паясничай, — прошипела старушенция мне, снизу вверх, тряся фонарём. — Знаю, ты хочешь вернуться, — я одобрительно пискнул, она подняла руку предостерегал — Знаю, что он завязал тебе путь, а ты вернул ему сполна. Ха! Такой Воин и побит старушками с мальцом! А ведь он в своём праве — охотиться за тобой, ибо ты его… кххмм, — поперхнулась бабулька и переступила с ноги на ногу. — В общем, давай меняться. Что дашь за возвращение?

— Сначала покажите, что есть у вас, — надулся я, — обещать может каждый…

— Я говорю только то, что знаю, — оскорблённо прошмакала старушка. — И…

— Я тоже всегда так говорю, — обрадованно заметил я, — когда вру, особенно.

— И ничего подобного, — буркнула бабуля, — я… — и тут на нас сверху рухнула буря. И Охота.

Я извлёк из кармана талер. Свет, правда несколько потускневший, залил Окольницкий шлях.

— За это, — прокричала надтреснутым голосом старушка. — Я открою дверь.

Почти на голову мне свалилось нечто увесистое, мокрое. — Важно бежать… Обогнать… успеть… — сказал белый заяц у моих ног — он был весь в крови и одно ухо у него было оторвано. Ветер вокруг издал злобный хохот и как-то сгустился.

Лицо у старушонки сделалось хищным, верхняя губа приподнялась, глазки налились тьмой и сделались цвета камня гагата — путеводителя к большим бедам. Бабулька издала короткий звук — будто тявкнула.

На всякий случай я взял зайца на руки. Шерсть его стала густо-багряного цвета — словно камзолы из дома на Ормянской. — Проси её об услуге, — натужно прохрипел заяц. — Побыстрее.

— А дверь? Дверь как же? — потрусил я куняющего зверя.

— Двери тут открываю я, — прикрыв плёночками глаза, заявил бывший брелок. — Ты не забыл заклинание?

— Я прошу об услуге! — развернулся я по щиколотку в грязи. — Слышишь ли ты меня и понимаешь ли?

— В общем-то и слышу и понимаю, — сказала выбирающаяся из кучи хлама лиса. — Но повиноваться я не обязана!

Заяц слабо пошевелил лапами и ткнул меня острым и жёстким пальцем в верхнюю губу, точка от пальца Эстер налилась теплом и запульсировала.

— Но ввиду обязательств, принятых отнюдь не перед тобой, внимательно слушаю и обязуюсь помочь, — не сбавляя темпа, закончила лиса и потёрла морду лапой. — Это несомненно, ибо невозможна.

— Только так с вами и надо, — мстительно заявил я ей и пошёл к дому.

В круг неясного и зыбкого света ворвался столб пыли и обрёл очертания Всадника…

— Лучше не говори о том, что тебя не касается: услышишь то, что тебе не понравится, — сказал он и с размаху пнул лису сапогом, она взвизгнула, отлетела к стене дома и, с силой ударившись о неё, сползла вниз рыжей грудой.

— Ты бы оставил всё это, — сказал я, мысленно ощупывая дом — дверь даже не предвиделась. — Жадность тебя обманет…

— Мы помним тебя, — скрежетали кирпичи неохотно. — Помним, но не понимаем…

— Не говори о том, о чём тебя не спрашивают! — высокомерно просипел Всадник и лишился зуба, звякнув о латы, он шлёпнулся в грязь.

— Несоблюдение гигиены полости рта, — значительно сказал я, — ведёт к необратимым последствиям…

Свет начал меркнуть, монета в моей руке стала чуть теплее — за пределами круга в яростной и клубящейся мгле было слышно, как хищно гогочущая Охота доламывала трамвайчик, одинокие синие и зелёные искорки падали то справа, то слева.

— Отдай мне её, — просипел Всадник, — флейту, мою. Отдай жжеее, она не твоя. Я требую! — и на всей улице, в её немногочисленных усадьбах, захлопали ставни и заскрипели флюгера. Мгла приблизилась — ещё на половину шага.

Всадник всматривался в меня пустыми серыми глазами, обруч на его челе впитывал спасительное мерцание.

— Отдай… — повторил всадник.

— Я не отдаю, я меняюсь, — буркнул я, заяц у меня на руках пошевелился и кашлянул кровью. — Вещь выбрала меня волей случая, что есть закон.

Тёплое пятнышко над моей губой пыхнуло жаром.

— Хитрый хам, — недовольно изрёк Всадник и дёрнул плечом.

— Это что, письмо без подписи, — осведомился я, — или уже поющая телеграмма?

Заяц в моих руках пошевелился и издал тоненький свист. По ногам моим пробежал лютый холод и в левое колено впилась пираньей боль. Я скривился.

— Кто нагл, тот теряет, кто невежда, тот раскаивается, — прокашлял Всадник.

— А кто страшится — спасётся, — закончил я, — немедленно верни мои слёзы…