Служу России!

— И вы были вынуждены ему уступить. Вместо того, чтобы добром сопроводить этого гвардейца до места назначения, узнать, кто он, где и с кем проживает… Вы отдаёте себе отчёт, Толь, ведь императрица могла наградить его сразу и генеральским чином! С неё останется. И что интерес к герою со стороны Бирона — это и наш интерес! — отчитывал Остерман даже не своего человека, а порученца союзника.

Связка Остерман — Лёвенвольде была весьма сильна и при дворе, и за его пределами. Остерман знал, что возлагаемая Бироном надежда на Ягужинского, назначенного генерал-прокурором, как на человека, способного противостоять им, Лёвенвольде и Остерману, не оправдалась. Знал, что сейчас герцог Бирон ищет иных таких людей.

И вот, когда Ягужинский стал сильно сдавать по болезням, когда Бирон ещё не вытянул из небытия фигуру Артемия Волынского, появляется некий гвардеец Измайловского полка, который не так давно воевал под командованием Миниха и был им же послан в Петербург.

— Передайте своему господину, что я сильно обеспокоен тем, чтобы не произошёл союз между Минихом и Бироном. Этот гвардеец мог бы стать поводом для их сближения, — сказал Остерман с задумчивым видом.

— Но… примирить Миниха и Бирона невозможно! — с чувством воскликнул порученец.

На секунду повисла тишина, которую можно было бы даже счесть и оскорбительной.

— В этом мире нет ничего невозможного, когда на кону стоит власть! Нельзя исключать никаких вариантов развития событий, — поучал принесшего новости Андрей Иванович.

Быстро написав письмо своему союзнику графу Лёвенвольде, Остерман отпустил порученца. При этом, как и положено, наградил его сразу двадцатью рублями. Невесть что, но эта информация не стоила большего. Но она не стоила и меньшего. Тем более, прозвучали намёки, что если и дальше Толь будет приносить важные новости, то суммы вознаграждения могут увеличиваться.

Остермана нельзя было назвать самым богатым человеком России, впрочем, никто доподлинно и не знал, сколько у него денег. Да, Андрей Иванович не был таким скупердяем, как один из богатейших людей России кабинет-министр Головкин. Но и выпячивать своё богатство Остерман никогда не спешил.

Порученец графа Лёвенвольде ушёл, а Андрей Иванович вдумчивым, удивительно аккуратным движением порвал бумагу, на которой уже был набросан план на ближайшую неделю. Внутреннее чутьё одного из главных интриганов Российской империи говорило о том, что весьма непрост может быть этот визит гвардейца к императрице.

Государыня сильно падка на все блестящее, особенно на золото. Кроме того, если этот гвардеец ещё и русский, то на фоне усиливающегося глубинного противостояния засилью немцев, измайловец может достаточно быстро возвыситься. Это же должен понимать и герцог Бирон.

Никогда Андрей Иванович Остерман не действовал быстро и решительно. Все его поступки, все его интриги были всегда исподволь, практически незаметными. Так что и теперь Андрей Иванович решил, что нужно лишь издали присмотреть за гвардейцем, понять: может быть, он, Остерман, нынче дышит на воду, а гвардеец собою ничего не представляет? Так… Вспыхнула звездочка, да сразу и погасла.

Задумавшись, он даже повёл рукою, будто пытался поймать исчезающую звёздочку. Поймать и под лупу.

Однако ж важно понять, а чем же наградила государыня такого героя. Если измайловец получил хотя бы чин майора, то он уже становится определённой фигурой. Тем более, что, как Андрей Иванович понял из рассказа Толя, проявлял несколько глупости и наивности, но был при этом даже и слишком молод.

— Молод. Статен… Пригож и мужественен… А что если… — недобрая ухмылка появилась на лице, а морщины задумчивости на лбу несколько разгладились.

В голову непотопляемого интригана пришла одна, как ему показалось, интересная мысль. Идея эта может и изрядно напугать саму императрицу, и вновь сделать Андрея Ивановича Остермана нужным для российского престола. Может быть, даже его спасителем — хотя это уж и вряд ли.

— И невозможное возможно! — произнёс Андрей Иванович и с энтузиазмом стал разрабатывать новый план на следующую неделю.

Он решил быстрее написать бумаги, а после начать действовать. За гвардейцем нужно проследить. По крайней мере, важно убедиться, не начал ли Бирон очередную игру. С графа-курляднца станется, ведь он истинно неугомонный.

— Был бы еще и умным Бирон, так горе было бы всем нам! — вслух озвучил свои мысли Остерман. — С таким-то рвением… Все не уймется курляндец. И явно с этим гвардейцем что-то задумал… Но что? Узнаем, вряд ли нечто сложное.

Сложив листы бумаги, Остерман отпил уже давно холодный кофе, поморщился, «родил» еще одну морщину на своем многомудром лбу и направился к своему человеку, ответственному за оперативную работу.

Шальная мысль пришла в голову Остермана, да и не одна, нужно только выяснить, является ли гвардеец тот человеком Бирона или Миниха.

Глава 2

Я не могу дождаться возвращения домой (где бы он ни был), в кровать, невротичный, плохо питающийся и жалующийся, какая дерьмовая погода.

Курт Кобейн

Петербург

20 июня 1734 года

Проснулся я с первыми петухами. Удивительно, что в Петербурге так много петухов! Нет, ни в коем разе я в данном случае не применяю уголовную лексику. Птиц здесь много. Более того, из приоткрытого окна я даже услышал мычание коровы. Вот так, в центре столицы Российской империи пасутся коровы, кричат петухи, бегают курицы… И это нормально.

Я встал и, оставаясь в одних штанах по типу лосин, решил размяться. Если этот предмет гардероба меня уже переставал смущать, так как был практически полностью покрыт сверху камзолом, то сейчас я и вовсе воспринимал своё одеяние как какой-то элемент спортивной формы. В будущем и мужики, и девушки в занимались в этих самых тайтсах в спортивном зале — и нормально, никого не смущало.

Три подхода по тридцать отжиманий, немного нагрузки на пресс. Приседания, причём, на одной ноге, держась за стену. Бой с тенью — примерно сотня ударов по мужику, которого я только представлял перед собой. Это была зарядка, которая должна начинать каждый день. А вот где тренироваться всерьёз — это большая проблема!

Когда я уже и сам думал выглянуть из-за двери и крикнуть, чтобы принесли какое-нибудь ведро с водой, чтобы умыться, в дверь постучали.

— Ваше благородие, это Кашин! Вы тама? — услышал я из-за двери.

— Тама! — усмехнулся я и подошёл к двери.

Я убрал приставленный к дверному проёму стул, предварительно сняв с него жестяной поднос, открыл дверь. Если бы ночью кто-нибудь рвался в мою комнату, то грохот от падения стула и жестяного подноса обязательно разбудил бы меня, и я смог бы хоть что-то сделать в свою защиту.