Служу России!

Признаться, я несколько растерялся. Понятно, что именно она пришла за той самой табакеркой, которая никак не выходила у меня из головы. Кто-то же должен был её забрать. Я очень надеялся, что это будет мужчина. Впрочем, Апраксин же говорил, что вещица — для некоей дамы.

Очень не хотелось воевать с женщинами, хотя я прекрасно понимал, что порой они бывают столь коварны и жестоки, что могут выполнять обязанности мужчин… Я не о какой-то постельной пошлости, но знавал таких женщин, которые поистине были воительницами. Они, если и не имели отношения к военному делу, то своим характером и поведением зачастую давали фору практически любому мужчине.

Вот и эта Мавра казалась не дамой, а, скорее, спецагентом под прикрытием. И все равно, мой план уже мысленно пересматривался. Бить женщину? Нет, нельзя. Особенно в этом времени, особенно мне, который никогда не поднимал руку на женщину. Ну кроме только той эсэсовки в Берлине… Но она наставляла на меня пистолет, вот первой пулю и получила.

— Чем я могу быть полезным вам? — с обезоруживающей улыбкой спросил я.

Я чувствую, когда нравлюсь женщинам. Вот и эта девушка несколько смутилась, стараясь не прятать свои глаза, выглядеть безмятежно, но не сильно-таки это у неё получалось.

Говорят, что не бывает некрасивых женщин. Нет, бывают. Возможно, это дело исключительно вкуса, но не в меру широкое лицо Мавры, как и не совсем умело замаскированные оспины на этом лике, девушку привлекательной отнюдь не делали. А ещё она была полна. Полнота бывает разной, порой даже и весьма привлекательной. Но не в этом случае, когда ожирение явно выглядит болезненным.

— Вам передали вещь, которая адресована мне, — выдавила заученный текст Мавра.

— Могу ли я узнать имя столь очаровательной, обворожительной особы? А уже после поговорить о вещице? — спросил я.

Пусть не сразу, но Мавра смогла понять суть комплимента, и её лицо несколько покраснело.

— Сударь, позвольте мне остаться не представленной вам. Прошу простить меня, — явно нехотя произнесла Мавра.

Если она мне не представляется, то, выходит, рассчитывает, что я её не узнаю? Или же при следующей встрече, если таковая состоится, станет уже сильно поздно думать о чём-то, так как подарочек от Апраксина будет вскрыт, прочитан и сожжён. И тогда игра в инкогнито может восприниматься не более, чем флиртом на маскараде.

Нет, так не будет. Сегодня Мавре придется признаться и кто она и для кого старается.

— Как вам будет угодно, сударыня, — изобразив некоторое разочарование, отвечал я. — Вот только я не ношу с собой те вещи, которые могут оказаться дорогими, а то, что некий господин может подарить столь очаровательной особе, не может быть чем-то пустяшным!

Я говорил, а девушка всё морщила лоб, стараясь понять, о чём это я говорю, в чём смысл.

Жаль, но мои наработки по одариванию женщин комплиментами, видимо, опережают своё время. Это, как если бы я своей возлюбленной Нине в 1944 году сказал, что она «прикольная». Вот уж забавно… Представил, как Нина начала бы осматривать себя, кто и в какое место её уколол.

А вот Мавра сочла мою улыбку, посвящённую возлюбленной и собственной прошлой жизни, очередным эпизодом флирта и вновь на некоторое время смутилась. Но все же взяла себя в руки.

— Это весьма предусмотрительно с вашей стороны. И всё же как я могу забрать вещицу? — теперь уже Мавра показывала, что она не особо довольна.

— Если не сочтёте за труд, то я скажу вам, в каком трактире остановился. Вечером я буду там. Или же пожелаете, чтобы я взял вещицу завтра утром на службу? Тогда нам бы надлежало встретиться с самого утра, чтобы я успел расстаться с вещью, и она не препятствовала несению моей службы, — сказал я, а Мавра удивительно умными глазами посмотрела на меня.

В какой-то момент она отринула свою девичью скромность, хотя девицей вряд ли была, учитывая то, что должна была когда-то состоять в любовной связи с гольштейнским герцогом. Вот же этот герцог, отец Петра Ульриха, вероятного наследника российского престола! Герцог был особым ценителем женских прелестей, гурманом, раз смог разглядеть в этой женщине что-то привлекательное.

Впрочем, может быть, это как раз тот случай, когда женщину любят не за внешность, а за какие-то иные качества. Смогла же Мавра Шувалова устроить при дворе и своего мужа, и родственников супруга, особенно Ивана Шувалова, одного из основных фаворитов Елизаветы Петровны.

— Я приду к вам на постоялый двор. Уж простите, внутрь заходить не буду. Будьте любезны ожидать меня у входа не позднее восьми часов пополудни, — сказала девушка, изобразила что-то вроде книксена, развернулась и ушла.

Подождав, когда Мавра на десяток-другой шажков удалится, я проследовал за ней. Да, так и есть: два казака её сопровождали и стояли в стороне, не отсвечивая. Обстоятельства дела немного усложнялись. Не стоило думать, что близкая подруга Елизаветы, её, по сути, агентесса, будет ходить без силового сопровождения.

Уже через минуту увидел я и Кашина, который проследовал за Маврой, изучая свою цель. На этом я мог их оставить. Теперь должен сработать Кашин с сотоварищи. Мне нужно знать адресата. Да, это Елизавета Петровна, я почти в этом уверен. Но… Мало ли.

За то, что я сделал для сержанта, как и для остальных оставшихся в живых бойцов плутонга, они теперь были готовы за мной хоть в огонь, хоть в воду. Я показал такое отношение к солдатам, которого они ни у кого не смогли бы найти в эти времена.

Кроме того, мои бойцы прекрасно понимали, что те богатства, которыми уже владели и солдаты, и Кашин, пусть, конечно, в меньшей степени, чем я, — это всё не просто так. И сам сержант мне об этом говорил, мол, если я хочу что-либо сделать для своих же солдат, то я не должен бояться говорить о проблемах, а они, чем смогут, всегда помогут.

Когда люди повязаны кровью, когда они выкарабкались из серьёзнейших передряг, выхода из которых, казалось бы, нет… Когда люди повязаны общим преступлением, а то, что мы частично облегчили сундуки Лещинского — это преступление… Так вот когда существуют нормальные отношения, без унижения, оскорблений, но при этом не потеряна и субординация… Вот это всё вкупе даёт мне возможность говорить, что пусть не много, но людей для особых тайных дел я нашёл. Мало того, этим тайным делам, исподволь или даже напрямую, я их обучаю.

Мне нужно было самому себе ответить четко на вопрос, зачем я все-таки преступаю через моральные принципы и организовываю всю эту операцию. И ведь этот вопрос, если я не найду на него конкретного ответа, будет сопровождать постоянно, точить, заставлять сомневаться.

И, слава КПСС, или Богу, ответы есть.

Самое главное для меня — возвышение. Я должен становится больше, чем есть. Дальше только по протекции. Миниха? Вряд ли. Бирона? Еще более смешно. Он уже составил протекцию такую, что я не знаю, как распорядится двумя обещанными тысячами рублей на покупку поместья. А покупать придется. Это уже могут счесть за неуважение к трону.