Слышанное. Виденное. Передуманное. Пережитое

Обухов тотчас же разбудил меня, мы все поднялись, составили совет: что предпринять нам? Дело неприятное: в три дня Волынский с компанией могут Бог знает что натворить в Москве! На острове Валаам не имеется телеграфа и переговорить с Москвой не придется никак. Очень вероятно, что Торговый банк под влиянием слов Волынского, Фейнберга, из боязни ухода паев в другие руки, сочтет невозможным ожидать нашего возвращения в Москву и возьмет паи Общества «Сталь», предполагая, что если бы там было что-либо не так хорошо, то я уведомил бы по телеграфу Найденова. Молчание мое и отъезд на Валаам сочли бы как знак полного благополучия в деле. Все это мне рисовалось возможным и допустимым: да, мы попались!

Позвали капитана в каюту, искренне все ему рассказали, в каких условиях очутились мы; причем попугали его, что, приехавши в Петербург, мы заявим прокурору о всем с нами проделанном этими бандитами и с помощью валаамских отцов, предполагая, что для них, монахов, будет неприятно наше заявление. Монах-капитан нас понял и, сочувствуя, дал совет: «Мы должны приехать на Валаам в четыре часа утра, если машина будет пущена полным ходом. Вы идите к настоятелю и расскажите ему все, что говорили мне, я думаю, он даст вам благословение на этом пароходе отправиться обратно, и вы успеете своевременно прибыть в Сердоболь к отходу поезда. Просил бы только вас не говорить отцу настоятелю, что ваша просьба исходит по моему совету».

Спать уже не пришлось: засел у манометра и смотрел, чтобы механик-монах не уменьшал давление пара.

Приехали в монастырь в четыре часа, как говорил капитан. Я и Мешаев бросились в монастырь к настоятелю-архимандриту. Он еще спал. Служка не хотел его будить, но мы настаивали, и он наконец решился пойти и разбудить архимандрита. После небольшого ожидания настоятель вышел. Подошли под благословение и ярко вкратце изложили свое положение и просили дать благословение на проезд обратно в Сердоболь на их пароходе, чтобы попасть к отходу поезда. Настоятель сделал несколько возражений и советовал лучше остаться: пароход мог опоздать к поезду, тем более что сейчас рано, народ спит еще, некому будет грузить дрова на пароход… Но все-таки он бы нас благословил, если бы мы заплатили 25 рублей за проезд. Немедленно вручили ему 25 рублей и еще дали столько же в пользу монастыря.

Успели зайти в собор и приложиться к святым мощам и оттуда побежали на пароход. Капитан, механик, матросы и нас четверо начали таскать дрова на пароход и скоро нагрузили нужное количество и тронулись в путь.

Всю дорогу волновались: доедем — нет? доедем — нет?

Ехали хорошо, стрелка манометра все время стояла на 100. Механик жаловался: «Так нельзя!» Но его и вообще всех монахов поблагодарили хорошо и приехали раньше, чем предполагали.

К поезду должны были приехать Волынский с компанией, нам было интересно посмотреть: какое произведет впечатление наше неожиданное присутствие здесь. Они не сомневались, что замуровали нас на Валааме на трос суток.

Выбрал я себе место весьма удобное, за тесовым сараем, откуда мне была видна дорога, по которой они должны приехать и не могли миновать сарая, под укрытием которого я находился, а потому неожиданный мой выход должен был произвести несомненный эффект.

Но это мне не удалось. Я не сообразил, что раньше они увидят пароход, стоящий около пристани, а это прежде всего должно их поразить.

Так и случилось: Меерсон первый заметил пароход, начал толкать рядом сидящего с ним Волынского, указывая на него; начали оба жестикулировать, махать руками, говорить с кучером, видно, сильно волнуясь; на лицах их появилось какое-то недоумение и испуг, а у Волынского лицо побледнело, голова ушла как будто в плечи, и я в этот момент вышел на дорогу. Кучер остановил лошадей. Я обратился к Волынскому: «Отдайте мои обратные железнодорожные билеты». Он поспешно, с испуганными глазами, видимо, сильно волнуясь, вытащил билеты из кармана и отдал мне, сильно толкнув кучера, чтобы скорее уезжал, как видно, опасаясь возможности с моей стороны испробовать свою силу на его спине. Было противно на такого труса смотреть и притом и смешно. Нужно сознаться, мне и хотелось огреть его как следует. На вокзале они куда-то исчезли, а также и в поезде их не видали, нужно думать, сидели в купе запершись и ни разу не вышли.

Поезд наш, как на грех, сильно опоздал прибытием в Петербург. Курьерские поезда, идущие в Москву, уже ушли, остался последний поезд пассажирский, если на него опоздаем, то придется остаться до следующего дня — этого не хотелось! Сели на лихачей, обещав дать хорошую прибавку, если не опоздаем на Николаевский вокзал к отходящему поезду. Приехали вовремя к третьему звонку и без билетов вскочили в вагон. В три часа дня на другой день были в Москве.

Быстро умылся, переоделся и поспешил в Торговый банк, чтобы застать Н. А. Найденова. На мое горе, извозчиков на их обыкновенной стоянке не оказалось, быстро пошел до первого извозчика; услышал, что меня обгоняет кто-то; я обернулся и вижу едущего В. А. Хлудова на своей неказистой лошадке, погруженного в думу, с устремленными глазами вниз, можно было думать, что он поглощен каким-то событием и весь отдался ему. Я кричу: «Василий Алексеевич! Василий Алексеевич! Остановитесь!» Наконец он вышел из нирваны, остановился, я сел с ним. Рассказал вкратце о всем виденном и пережитом нами и в заключение сказал: «Общество «Сталь» состоит из людей формации червонных валетов 12 , от них нужно бежать!»

32-12

Червонный валет — аферист, мошенник. Ср.: «“Это — отпетый человек. И какими-то теперь полна Москва. Прожились, изолгались, того и гляди очутятся из этих… как их теперь называют?” — “В червонных валетах”, — подсказал Палтусов» (Боборыкин П. Д. Китай-город // Боборыкин П. Д. Собрание романов, повестей и рассказов. СПб., 1897. Т. 1. С. 240). Словосочетание происходит от «звания романа П. Понсон дю Террайля «Клуб червонных валетов» и распространилось в Москве после нашумевшего дела о подлогах, мошенничествах и аферах, слушавшегося в Московском окружном суде в феврале-марте 1877 г. См.: Клуб червонных валетов: Уголовный процесс. М., 1877.

Василий Алексеевич схватил меня за руку и взволнованным голосом сказал: «Что вы, что вы! Разве так можно говорить! Там участвуют великий князь Петр Николаевич, Ротштейн, друг Витте, и еще много солидных людей, а вы позволяете себе так говорить!» Я умолял его послушать меня и быть осторожным с ними: «Если мое обследование вас не удовлетворяет, то организуйте комиссию с лицами опытными, учеными и честными, не жалейте на это денег, не будьте так доверчивы!»

«Вы же знаете, — ответил с горячностью Василий Алексеевич, — я сам там был с доктором Богушем, а он знающий геолог, его обмануть нельзя. Кроме того, было все обследовано всемирно известным профессором-геологом из Вены, и тот тоже, по вашему мнению, мошенник?» — и т. п.

Сдвинуть его с этой точки зрения мне не удалось. Потом оказалось, что в то время, когда я ездил в Тулмозеро, его, бедного раба, окрутили оставшийся в Москве Фейнберг со своими компаньонами по спиритическим сеансам, где духи предсказали Василию Алексеевичу большой успех. Василий Алексеевич попал на большую сумму, с ним также доктор Богуш, внесший все свои сбережения; В. И. Якунчиков, Н.П. и К. П. Бахрушины, С. В. Перлов и еще многие, фамилии которых забыл.

Я не скрывал ни от кого результатов своей поездки в Тулмозеро и всем интересующимся Обществом «Сталь» сообщил все свои наблюдения и утверждал, что все дело построено на мошенничестве. И не сомневаюсь, что мои рассказы воздействовали как холодный душ на некоторые горячие головы, взвинченные разными небылицами об ожидаемых громадных дивидендах, что-то вроде 30 %, которые и были выданы в первый отчетный год Общества «Сталь» из денег, как говорили, полученных за паи от В. А. Хлудова.

Профессор Мешаев доставил мне свой доклад, написанный кратко и сжато в виде письма, но из него было видно, что там проделывается.

Вокруг меня возгорелась борьба — я ясно это чувствовал. Начали ходить разные слухи, стремящиеся меня компрометировать: говорили, что все сведения, распускаемые мною об Обществе «Сталь», делаются с целью завладеть этим делом для Торгового банка, а самому стать во главе его. И еще много других намеков, относящихся, как я ясно понимал, ко мне. Но они так были сформулированы, что не было возможности придраться к ним и потребовать объяснений. Приходили доброжелатели, как, например, управляющий Московским отделением Волжско-Камского банка Нагаткин, уговаривавший меня не настаивать на своем мнении: «Вы даже идете против такого авторитета, как знаменитый ученый из Вены» — и т. п.

Фейнберг посетил меня несколько раз, намекая, что я мог бы хорошо заработать, если бы я не упрямился, туда опять поехал бы, хотя бы с профессором Мешаевым или с кем мне угодно… Даже мой приятель по совместной работе в Среднеазиатском товариществе и по веселому препровождению времени Н. И. Решетников пришел и уговаривал меня обязательно туда поехать, с предупреждением, что за это могут заплатить паями общества «Сталь» на сумму 200 тысяч рублей. Наконец пришел профессор Мешаев с просьбой вернуть его доклад, так как он познакомился более обстоятельно с литературой о залежах руды в этой местности, находит выводы свои скоропалительными и тоже советовал мне с ним поехать туда.

Мой коллега по службе в Большой Кинешемской мануфактуре Иван Иванович Казаков записался на 200 тысяч рублей паев Общества «Сталь», уговоренный своим родственником С. В. Перловым, которого он очень любил и уважал, считая его за большого дельца и за знатока людей. Казаков за паи деньги не успел еще внести, благодаря задержке ликвидации своих процентных бумаг. Был очень обескуражен моими сообщениями о положении дел в Обществе «Сталь». Не знал, как ему быть: внести деньги, а вдруг мои сведения верны — потеряешь деньги! А не внести и отказаться от паев, а мои сведения окажутся неверными, останешься в дураках и, кроме того, огорчишь Перлова своим недоверием к его опытности, что может послужить охлаждению между ними. Упрямая голова Казаков никак не мог выйти из этого тупика. Он сильно волновался из-за своей нерешительности и не имел возможности установить, кто же прав — я или С. В. Перлов. Начал меня обвинять в самомнении и позволил себе надо мною поиздеваться. Я, огорченный и рассерженный, ему ответил: «Вы решили взять паи, то и берите! Мне ваших денег не жалко, но жаль будет, если такой почтенный и опытный коммерсант наденет на себя неподходящий колпак на утеху Ротштейна и его присных!»