Слышимость

Я оставил аудиоспектакль, но все равно ничего толком не услышал, потому что зашумел водой – а делать громче мне не захотелось. Я выхватывал какие-то обрывки, но общего смысла не понимал – и только отмечал, что у диктора очень красивый хриплый голос и что имей я такой голос, я был бы счастлив.

За окном бушевал ветер, тучи выглядели еще тяжелее, прогибались, тянулись к крышам, но двор оставался все таким же светлым и как будто смеялся над непогодой.

Я вспомнил о жуке и удивился – за весь обед я о нем ни разу не подумал! Вспомнил его броню – зеленую, с переливами – вспомнил, как он не хотел лететь с крыши – а мне не впервой было выпускать бронзовку с крыши. С крыши бронзовка летит как звезда – закачаешься. Сияет, огнем горит.

Вспомнился мне поход в террариум – в Москве, с дедом – вспомнились огромные, жуткие жуки – носороги, скарабеи. В террариуме и без того было душно, а я еще и от испуга весь вспотел – не жуки, а чудовища. То ли дело – майский, бронзовка, июньский-малыш, с мохнатым воротничком. Главное – не думать, что когда-то они были личинками и лежали в холодной весенней земле; и тогда все будет отлично.

С яблони соскользнула, цепляясь когтями за ствол, кошка. От ветра у нее шерсть стояла дыбом. Она перебежками добралась до клумбы под окном, влезла в самую ее гущу.

Я как раз закончил – выжал губку, ладонью сгреб в раковину брызги, вытер руку о штаны. Подошел к окну и дернул форточку.

– Туся! Кыс-кыс!

Мне в лицо ударила тугая струя сухого воздуха, по столу поползли салфетки.

Кошка выглянула из волнующейся клумбы, прищурилась. Юркнула куда-то вниз, а потом вдруг взмыла к форточке, точно ее подбросили – и заскребла лапами, втискиваясь внутрь.

Я сделал приглашающий жест.

– Милости прошу.

И добавил строго:

– Только не на стол.

Кошка презрительно посмотрела на меня, сжалась, как пружина, и прыгнула сразу на пол, к холодильнику. Тут же выпрямилась и пошла в коридор, нервно подергивая хвостом.

Я шагнул за ней, обогнал и с торжествующим видом прыгнул в столовую – закрыв за собой.

– Прошу меня извинить.

Дед спал в кресле – с книгой на груди. Рот его был приоткрыт, и в нем поблескивали неярко серебряные коронки. Дед никогда не храпел, но почти всегда во сне тоненько свистел носом – и на этот раз тоже.

Тикали часы, столовая была залита светом – и в широких лучах плавали пылинки. За окном было совсем ясно, небо синело, далекие купола ослепительно сверкали. Только ветер здесь был такой же – по улице неслись волны пыли, кусты в палисаднике складывались вдвое – и посреди всего этого стоял прямо на дороге мальчик из дома напротив. Он был младше нас с Витькой, и мы с ним не общались – обычно он бегал в ватаге таких же мелких, но тут почему-то был один.

Он приседал на одну ногу, заводил назад правую руку и швырял вверх по диагонали камень с привязанной к нему лентой из аудиокассеты. Камень давал широкую дугу, лента, сияя, тянулась следом, ложилась ровным, как у кометы, хвостом. Мальчик подбегал к камню, подбирал его и снова бросал – в обратную сторону.

Ветер трепал ему волосы, футболка надувалась на манер колокола.

У меня даже в носу защекотало – так мне захотелось тоже покидать камень с пленкой. Я положил локти на подоконник и следил. Мальчик кидал и кидал, кидал и кидал – по одной и той же траектории – и всякий раз завороженно следил за лентой, задрав подбородок – а потом, когда ветер стал еще сильнее и кусты совсем легли, он вдруг бросил камень в траву и стал прыгать – он разбегался по дороге и подпрыгивал, поджимая тонкие ноги к животу. Сперва я не понимал, в чем суть, но потом заметил, что прыгает он только в одну сторону – по ветру, для разгона раз за разом возвращаясь назад – и прыснул со смеху, даже дед забурчал что-то сквозь сон.

Мальчик надеялся, что ветер его… подбросит? Пронесет? Не знаю, на что он там надеялся, но лицо у него было одновременно и сосредоточенное, и испуганное – прыгая, он приседал к самой земле, и в воздухе у него футболка задиралась до подмышек. И руки он растопыривал в стороны – только что не махал.

Вскоре он, видимо, устал – потому что сел на корточки у дороги и какое-то время просто сидел, глядя в конец улицы. Потом выпрямился, снял ботинок и запрыгал на одной ноге – вытряхивая ботинок на дорогу. Потом обулся, нашел в траве камень и пошел к дому, волоча камень за собой – за ленту. Открыл калитку палисадника, устало взобрался на крыльцо, позвонил в звонок.

Ветер как будто стал еще сильнее – по дороге прокувыркался газетный лист. Но небо оставалось чистым и прозрачным – и лист светился под солнцем.

Дверь, наконец, открылась, мальчик подтянул за пленку камень и исчез.

Я отошел от окна – было скучно и отчего-то грустно. Я шагнул к деду, заглянул ему в рот, посчитал серебряные зубы – те из них, что были видны. Тяжелые дряблые веки едва заметно вздрагивали, можно было разглядеть, что зрачки под ними ходят туда-сюда. Деду что-то снилось.

«Что ему может сниться?» – подумал я.

Я пошел в свою комнату, еще раз заглянул под кровать в поисках жука, сел за стол, посмотрел в окно – сияющий по-прежнему двор был готов сорваться и улететь вместе с яблоней, теплицей и сараем, тучи вдалеке все были как ощипанные, из них хлестало ливнями – раскрыл библиотечную книгу, зевнул и перевалился со стула на кровать.

И все это время я думал о том, что может сниться деду. Работа в школе? Армия? Университет? Свадьба? Потом я подумал, что ему может присниться следующее: он, мальчик, ходит по столовой, смотрит в окно на дорогу, на дом напротив. Дед всю жизнь прожил в этом доме – этот дом построил его отец, мой прадед – и за столько лет в нем ничего почти не изменилось.

Дед смотрит в окно, за окном – ветер. Он идет в комнату, которая теперь моя, садится за стол, смотрит во двор и видит сарай, яблоню, высокую траву. И тут тоже ветер, но кроме ветра – тяжелые мрачные тучи, и из них вдалеке сыпется дождь.

А двор все-таки сияет и светится.

У меня даже дыхание перехватило – так здорово я придумал.

В доме – тихо. Постукивают часы. Вскрипнет вдруг и замолчит половица. Свистит, гудит за окнами ветер, шуршит по стеклу плющ. Комната озарена золотым светом.

Я отвернулся к стене, уткнулся лбом в толстый, пыльный ковер, поджал ноги и уснул.

Снился мне рыцарский турнир – точь-в-точь из подаренного Витькой «Айвенго». Хрипели кони, трещали под ударами щиты, кололись в щепки. Блестели доспехи. Мечи высекали искры. Только я все видел как через туман – хотя был в самой гуще. Что-то случилось со зрением – глаза щипало, даже жгло, они слезились. Я стоял посреди сверкающей бури и, не останавливаясь, тер их.

Потом буря стала стихать, сквозь сон я услышал, как хрустнули часы, как мяукнула в коридоре кошка. Я нащупал рукой край покрывала, обернулся им, туманные фигуры рыцарей растаяли, и я погрузился в забытье.