Слюни

Никаких звёзд, никаких надежд

– Как всё прошло? – спрашивает Ева, когда я забираюсь к ней в машину на парковке делового центра с кучей офисов, но, взглянув на меня, замолкает, понимая всё без слов.

Ева заводит двигатель, и вот мы уже выезжаем на проезжую часть. Движемся по направлению к центру города, как мне кажется. В голове туман. Собеседование и отказ.

Ева спрашивает:

– Всё так плохо, да?

Ева смотрит на дорогу, потом снова на меня. А потом говорит, как можно мягче:

– Не думай об этом, ладно?

Но мне кажется, что, произнося эти слова, она обращается скорее к себе самой. Успокаивается так.

Поднимаемся в горку, останавливаемся на светофоре, хотя тот горит зелёным светом. Движение транспорта замерло. Пара грязных колдырей, шатаясь, плетутся по проезжей части. Водители других машин сигналят им: ноль внимания. Солнце поворачивается, садясь за многоэтажными домами. Слепит нас. Передаю Еве солнцезащитные очки, она благодарит меня. Надевает их, не отрывая взгляда от дороги. Когда нам предстоит выбрать, куда ехать дальше, Ева спрашивает меня, куда я хочу. Не отвечаю. Долго смотрю на неё. Ловлю собственное отражение в чёрных стёклах её очков. Они предают ей какой-то сюрреалистичный вид. Ева улыбается – робкой, неуверенной улыбкой. Как если бы сомневалась: правильно ли поступает. Как если бы боялась меня разозлить.

– Я поняла, – говорит. – Поедем…

А я думаю: пусть это будет сюрпризом, или хотя бы чем-то, что мне просто понравится, но не произношу этого. Я вообще больше не хочу говорить. Ни с кем. Никогда. Не сейчас точно. В итоге мы едем за город. Дорога пустая, вечер среды. Или понедельника. Мне плевать. Все дни слились в один ДЕНЬ. Уже давно, когда я пошёл на первое собеседование. Когда я родился. Вот то, что я понял за то время, что шатаюсь без дела: выходишь из одной вагины, всю жизнь входишь в другие вагины в попытке отыскать свой дом.

Все автомобили едут в противоположную сторону. Я бездумно переключаю музыку, даже не вслушиваясь ни в тексты, ни в мотивы. Если кто-нибудь вдруг решит написать саундтрек к моей жизни, то в нём непременно должны быть использованы такие слова, как: "пизда", "саблезубый плоскогруд", "мороженщик", "лизать звёзды" и "козьи саки". Песню следует назвать: Никаких звёзд, Никаких надежд.

Ева предпринимает попытку втянуть меня в разговор. Она рассказывает о том, как прошёл её день на работе, и это почему-то вызывает у меня острое желание завыть.

Я делаю останавливающий жест рукой.

– Без этого. Прошу тебя.

И тогда Ева спрашивает:

– Как ты хочешь провести выходные?

– Я просто хочу, чтобы были тихие, спокойные выходные.

Чего точно никогда не будет, так как по выходным все соседи в доме, где живёт Ева, гудят, как будто завтра конец света. Бухают и поют песни богу всех неприкаянных.

Ева говорит:

– Можно сходить к моим друзьям, ты знаешь их. Хорошие люди. Мы праздновали вместе Новый Год.

Я помню, как кричал на неё в новогоднюю ночь за то, что она выглядит слишком красивой, слишком доступной в платье, которое сам же выбрал для неё. Мне показалось, что один тип, пьяный, разглядывает её. Я собирался кинуть в него стулом, но Ева остановила меня. Все напились и смеялись, не воспринимая мой срыв всерьёз. Помню, как пытался вызвать такси, но ни одна машина так и не доехала до турбазы, на которой мы были.

Я не спрашиваю, кого именно из этих людей она имеет в виду.

– Знаешь, чего бы я хотел в эти выходные? Забраться на самое высокое здание в этом грязном городе с арбалетом и стрелами. Устроиться на крыше удобнее, выбрать наиболее подходящую точку обзора. Чтобы было видно площадь. Или какой-нибудь проспект. Прицелиться и расстрелять сердца всех, кого только увижу. Там, внизу. Я делал бы это до тех пор, пока какой-нибудь молодчик не проделал бы в моей голове дыру размером с дыню. Но знаешь, что меня останавливает? Все крыши в этом городе закрыты. Они под замком, чтобы туда не забрались пьяные студенты. Чтобы они не разбились. Я проверял.

– А ещё, – говорит Ева, – у тебя просто нет арбалета.

Она ведёт машину. Дворники со скрипом сметают снег с лобового стекла. По радио звучит песня, слова такие: "Солнце садится, начинает темнеть. Моё сердце червиво, хочу умереть". Даже когда смеркается, Ева остаётся сидеть за рулём в очках.

Она шепчет:

– Прости.

А потом громче:

– Мне так жаль, что я не могу помочь тебе.

Я хочу сказать, что это не её вина, но почему-то молчу. Просто прибавляю громкость, хотя уже ничего не слышу. Замечаю, как по горящим фонарным столбам, перепрыгивая с одного на другой, скачет Дух. Преследует меня, не желая отставать. Ухмыляется.

Мы сворачиваем к аэропорту, паркуемся подальше от главного входа, но не выходим из машины. Работники в наушниках, одетые в комбинезоны и жилеты, обклеенные светодиодной лентой, подгоняют трапы, возят багаж пассажиров на маленьких смешных машинках. Я ищу среди них того, кто отгоняет птиц с взлётной полосы, но такого нет.

У нас на глазах с грохотом, свистят шасси, садится самолёт. Я думаю о том, что если бы не служба в армии, то вряд ли бы я когда-нибудь полетал на самолёте.

Ева предпринимает последнюю попытку растормошить меня.

– В какую компанию ты пробовался сегодня?

Как будто я проститутка, которая предлагает себя всем подряд.

На собеседованиях меня часто просят назвать три моих сильных качества.

Я образован (Высшее техническое образование).

Я дисциплинирован (Служба в вооружённых силах по призыву).

Я мотивирован (Обучение работе по профессии).

Я отчаянно хочу стать частью общества.

Но Куклы не умеют складывать факты.

Ева спрашивает:

– Скажешь, что за должность?

– Это так важно? – спрашиваю в ответ.

Она задумывается. Потом говорит:

– Нет. Вообще-то нет.

На обратном пути мы попадаем в пробку, так как какой-то автомобиль слетел с проезжей части. Рабочие грузят скомканную груду металла и увозят на эвакуаторе. Темноту разрезают яркие сигнальные огни. Возле машины скорой помощи толпятся медики. Несколько встречных машин тормозят на обочине. Полицейские разгоняют людей.

В прошлый раз, когда мы ездили с Евой смотреть, как взлетают самолёты, она чем-то разозлила меня. Не помню. Но я кричал на неё всю дорогу домой. Я требовал остановиться машину, высадить меня, а то я выпрыгну на ходу. Ева молчала, а я орал на неё, называя самыми худшими из слов. Когда мы всё-таки добрались до дома, она долго не могла отпустить руль, а когда решилась, её руки тряслись, как заведённые. Не знаю, что на меня нашло. Вероятно, мы чудом не угодили в такую же аварию. Кажется, Ева спросила тогда, не хочу ли я поработать контролёром в аэропорту? Им как раз требовались сотрудники на полставки. Меня такой вариант, разумеется, не устраивал. Это было совершенно неприемлемо для человека с высшим образованием. По-моему, всё и так понятно.

Собеседствование

КОМПАНИЯ: "НУТРО В ГРУДИ или ВНУТРЕННОСТИ В СЕЙФЕ".

Слоган (добавленный мной, как покорным слугой своей профессии, настоящим фанатом деревообработки): открути этой суке голову, чтобы посмотреть, что у неё внутри. Это загадка. А вот варианты ответа: пустота, тупость, закладка, северное сияние, морж или другая сука? Ну а если говорить серьёзно: в один из дней посещаю производство, занимающееся изготовлением матрёшек. Крупное, но древнее, как мир. Чахлое. Функционирует ещё со времён Союза. Кукла, женщина за сорок, проводит мне экскурсию по предприятию. Я отнекиваюсь, делая вид, что смущаюсь, хотя на самом деле только по одному её кабинету (обшарпанному, холодному, серому) понимаю: я не хочу проводить здесь ни минутой большего того времени, что уже провёл здесь. Кукла говорит, что кроме матрёшек компания производит шахматы, деревянную посуду "под старину" и бильярдные кии.