Смех дьявола
Шрифт:
Позже, 11 августа, наступила очередь Андре Ноэля, завлеченного в ловушку Трианглем. Партизаны, посланные казнить его, не ограничились казнью. Они сначала избили его, Вероятно, мстя за своих убитых или высланных товарищей, а когда, наконец, они решили его убить, предатель был неузнаваем. Они освободились от тела, бросив его в Гаронну.
Но Гран-Клеман был неуловим.
В Деймье Леа с трудом оправлялась от потрясения, вызванного смертью Камиллы. Каждую ночь она просыпалась в слезах, звала свою подругу. Мадам Ляривьер, укрывшая их с Шарлем, успокаивала ее, говоря ласковые слова. Леа
От мадам Ляривьер она узнала, что партизаны рассеялись, некоторые перегруппировались около Блазимона и Мориака. Добрая женщина не могла или не хотела ей больше ничего говорить, кроме того, что Камилла и Сифлетта были, кажется, похоронены в Ла-Реоле. Она согласилась передать Руфи письмо, в котором Леа просила доставить ей с принесшим письмо немного денег и одежды. Молодой паренек, отнесший письмо, вернулся в смущении, сопровождаемый Руфью. Она взяла его в оборот и заставила признаться, откуда послано письмо. Мадам Ляривьер страшно рассердилась, восклицая, что немцы вот-вот арестуют их и что надо немедленно скрыться. Руфь за большие деньги купила старый велосипед для Леа и усадила Шарля на сиденье, объясняя:
— Я, конечно, приехала бы за вами на поезде, но пути разрушены во время бомбежек.
Леа горячо поблагодарила свою хозяйку, которая с облегчением рассталась с ней.
Они добрались до Монтийяка на следующий день поздно вечером, так велика была слабость Леа и трудна дорога. Руфи удалось ввести их в дом незаметно для Файяра. Сильная лихорадка на два дня уложила Леа в постель. А Шарль, которому гувернантка запретила выходить, слонялся по дому, грустный и сердитый, постоянно спрашивая, где его мать.
Когда Леа смогла говорить, она рассказала монотонным голосом, не проронив ни слезинки, о смерти Камиллы в бою.
— Что стало с твоим дядей и сыновьями Лефевра?
— Я не знаю. Дядюшка Адриан не вернулся после визита Франсуа Тавернье. Я думала, вы здесь знаете об этом.
— Нет. Твоя тетка Бернадетта получила открытку от Люсьена, и это все. Мы знаем, что твой дядя Люк очень беспокоится за Пьеро, который, кажется, в Париже. После твоего отъезда пришло письмо от Лауры: я позволила себе прочесть его.
— О чем она пишет?
— Ничего существенного: что продовольственное снабжение парижан очень скверное, метро не работает, потому что нет электричества, пригороды почти ежедневно подвергаются бомбардировкам и что немцы все больше и больше нервничают. Твои тетки чувствуют себя хорошо.
— Это все?
— Да. Еще — она ждет тебя в Париже.
— Она не пишет о Франсуазе?
— Нет, но я получила письмо от твоей сестры. В течение трех месяцев она ничего не знает об Отто, который сражается в России.
— Он не вернется.
— Почему ты так говоришь?
— Мы все будем убиты, как Камилла, — ответила Леа, поворачиваясь к стене и натягивая на голову одеяло.
Руфь с грустью посмотрела на любимое существо. Что делать? Она чувствовала себя старой и беспомощной. Потрясенная смертью Камиллы, она не знала, как обезопасить Леа. Здесь она оставаться
не могла. Файяр в любой момент мог узнать о ее присутствии и донести. Руфь не знала достаточно надежного места в округе, где можно было бы спрятать Леа, большинство домов ее друзей было под наблюдением.Видя, что Леа лежит, не шелохнувшись, она решилась выйти из детской, куда девушка попросила поместить ее.
Вечером 15 июля, закрыв, несмотря на удушающую жару, все ставни и окна, Руфь и Леа сидели в кабинете Пьера Дельмаса и слушали по лондонскому радио Жана Оберле, говорившего об убийстве Жоржа Манделя полицией.
— После Филиппа Энрио это второй депутат Жиронды, убитый за несколько дней, — сказала Руфь, кончавшая перешивать из старого платья рубашку для Шарля.
— Тетушка Лиза, должно быть, особенно опечалена смертью Энрио, она так любила его голос.
Царапанье за ставнями заставило их затихнуть.
— Ты слышала?
— Да, выключи приемник.
Леа повиновалась, напрягая слух, сердце ее бешено забилось. Царапанье повторилось.
— Спрячься, я открою окно.
— Кто там? — тихо спросила Руфь.
— Жан Лефевр, — ответил приглушенный голос. — Мы ранены.
— Открой, скорее.
Оранжевое солнце только что скрылось за холмами Верделе, окрасив еще на несколько секунд поле в тот золотисто-розовый цвет, который делал его таким прекрасным перед летними сумерками. В этот момент свет обволакивал молодых людей, покрытых пылью и кровью, создавая нимбы над их головами. Леа, забыв о своей усталости, выпрыгнула в окно, в которое они, ослабевшие, не могли сами забраться. С помощью Руфи она втащила их в дом. Рауль потерял сознание.
— Он потерял много крови… Нужно бы вызвать врача, — промолвил Жан и тоже лишился чувств.
Руфь разразилась рыданиями.
— Не время плакать. Пойди за доктором.
Руфь быстро вытерла глаза.
— Но захочет ли он прийти? Все слишком боятся гестапо.
— Тебе не обязательно говорить, что, они ранены, скажи… я не знаю… что один из них поранился косой или топором!
— Но когда он увидит их?..
— Он же врач. Ясно, что они умрут, если им не помочь.
— Ты права, я иду звонить…
— Телефон работает?
— Да.
— Тогда чего же ты ждешь? Я иду за полотенцами.
В темноте гостиной Леа столкнулась со своей теткой Бернадеттой Бушардо.
— Что случилось? Я слышала шум.
— Раз ты здесь, помоги нам. Это Жан и Рауль, они ранены.
— О! Боже мой! Бедненькие.
— Разыщи полотенца и аптечку. Осторожно, не разбуди Шарля.
В кабинете Жан пришел в себя.
— …да, доктор, поместье Монтийяк, на холме налево… Скорее… — говорила Руфь в трубку.
— Он приедет. Это новый доктор из Лангона.
— Спасибо, Руфь. Как мой брат?
Обе женщины промолчали. Руфь подложила подушку ему под затылок.
Вошла Бернадетта с полотенцами и аптечной шкатулкой. При виде окровавленных молодых людей она зарыдала, как недавно Руфь.
— Прекрати! — крикнула Леа, вырывая полотенца из рук своей тетки. — Принеси мне кипяченой воды.
Приехал доктор Жувенель, он был очень молод, на вид — студент. Взглянув на раненых, он побледнел.