Смерть догоняет смерть

В щель я просунул пачку "Беломора".

– Самвелыч?

– Конечно, я, Миша.

– Слушай внимательно. Сегодня же увольняйся.

– Не отпустят.

– Знаю, сразу не отпустят. Говорят, ты лучший специалист.

– Говорят...

– А иначе бы я с тобой не играл. Сразу не отпустят, знаю. Коси на потерю зрения. Ошибись пару раз. Из хорошего в плохого превратиться всегда легче, чем наоборот. Рано или поздно тебя уволят.

– Но у меня контракт, я потеряю много денег. Да и зачем, помилуй, мне увольняться?

– Слушай, ты, придурок! Не строй из себя целку. Порву. До горла. Понял, сука? Кумекай, Самвелыч, дело-то клевое, фарт к тебе сам просится. Короче, долго тут сидеть нельзя. Кишка вылезет, да и вертухаи сегодня сволочные. Когда тебя уволят, я узнаю. Сразу же поедешь в город и там снимешь хату. На десятый день жди меня на трассе, в пяти километрах от города. У большого кедра. Принесешь мне прикидку. Ксиву тебе все равно не достать, лучше не светись.

– А если тебя не будет?

– Придешь на следующее утро. И так всю неделю. Потом можешь канать на все четыре стороны.

– Ты не боишься?

– Чего?

– Что я вовсе не появлюсь.

– Нет, Самвелыч, это тебе надо бояться и пуще мамы родной беречь стекляшку. А если ты об этом забудешь, то тебе напомнят, но я не советую. Свою долю, половину кристалла, получишь, когда сделаешь два бриллианта.

Сынок, мне стало не по себе. Своими руками разрезать чудо, уничтожить Подарок скупой природы. Будь ты проклята, человеческая сущность! Я спросил:

– А вдруг ты вовсе не придешь?

– Тогда жди меня через год, два, три, пять, десять. Приду. Выкинешь антраша, достану тебя из могилы.

– Где гарантия, что ты не отправишь меня туда раньше?

– Чудак, кто же мне обработает цацки? Все, до встречи...

Через месяц, устав пересматривать мои отбраковки, меня действительно уволили, а уже 30 января я поджидал моего Мефистофеля, так втайне я назвал Михаила. В сорока метрах от трассы, укрывшись в ельнике, я мерз до сумерек, напялив на себя все возможное: и мои, и его вещи.

Он явился на пятый день. Злой, но веселый. Отобрав у меня шубу, толкнул на снег.

– Ну вот, Самвелыч, со свиданьицем! А ты боялся...

– Как добрался, Миша?

– По-всякому. Знает только сибирский зверь да тайга, а кто-то не узнает никогда.

Он нехорошо засмеялся и вцепился молодыми зубами в протянутый мною шматок сала. Он был голоден, ел с остервенением.

– Давно не кушал, Миша?

– Пять суток. Когда ноги делали, "мясо" вертухаи подстрелили. Сам едва ушел.

– Ты не один?

– Я ж говорю, замочили его. А-а-а, да ты...
– Он усмехнулся.
– Замнем для ясности. Давай-ка я переброшусь в цивильное.

Сынок, когда он переодевался, я увидел огромный тесак и понял, какое "мясо" сбежало с ним. Я содрогнулся, представив себе, как делю с ним страшную трапезу.

– Хату снял?

– Да, у одинокой старухи, на самой окраине города.

– Быстро учишься. Сообразительный. Как стемнеет, пойдем. Насчет ксивы ничего не нюхал?

– Нет. У меня кристалл, я боялся.

– Верно, быстро ты постигаешь наши азы. Костерок бы наладить, да нельзя. Ладно, как-нибудь. Шамовка еще есть, курево?

– Есть, Миша. Все есть.

– Ты меня Мишей больше не зови. Вообще мы только что встретились. Зови пока Колей, а там что-нибудь придумаем.

И придумали... Сынок, воистину, сатана, единожды явив тебе свою харю, уже не отвратит ее.

По безлюдной трассе за час проходило не больше двух-трех машин и столько же саней. После обеда их стало и того меньше.

Кто же, как не сатана, правил теми двумя людьми, которые остановили лошадь напротив нас? Они слезли размяться. Прыгали вокруг саней, отогреваясь. Старик и молодой парень.

– И чего тебе дома не сидится?
– ворчал старик, расстегивая штаны. Мать одна осталась, пожалел бы ее...

– У ее ишо Танюха есть, - возразил парень, так же разрисовывая снег ярко-желтыми вензелями.
– А я, глядишь, может, и в люди выйду. Нешто мне век чалдоном сидеть? Пойду, однако, по большому, до города рукой подать.

Парень шел прямо на нас, на ходу расстегивая пуговицы. Укрывшись в ельнике, метрах в пяти присел. И тут же был убит тесаком.

Клянусь Богом, сынок, я ничего не успел понять. Смотрел только, как Михаил выворачивает карманы бедного парнишки, который, наверное, тоже ничего понять не успел.

– Господи, что же ты наделал!
– только и сумел я сказать.

Он ощерился, хищно, не по-людски, и показал мне красный еще нож. Прошипел гадюкой:

– Тоже хочешь?

Я умолк, потрясенный случившимся и безысходностью моей юдоли.

– Ягорий!
– между тем позвал старик.
– Однако долгонько ты! Поторапливайся, смеркает уж.

Убийца белкой взлетел на пихту.

– Ягорий!
– не унимался старик.
– Будет тебе веревку-то тянуть. Чё молчишь? Оглох никак? Ягорий, ты чаво? Не молчи!

Он явно насторожился. Михаил кашлянул, старик резко выдернул из розвальней одностволку.

– Кто там шуткует?
– тревожно понюхал воздух, раскачивая в нашу сторону стволом.
– Я щас дошуткуюсь, картечью-то в лоб!

Старик боялся и не знал, что делать. То ли бросить все и уехать, то ли идти к Ягорию, то ли просто ждать.

– Танька-а-а!
– жалобно позвал убийца.
– Танька-а-а!

Он был психолог, этот Мефистофель. Старик решительно побрел в сторону ельника.

– Беги, - приказал мне Михаил. Увязая в снегу, я кинулся прочь, наверняка зная, что живым не уйти.

– Стой! Убивец!
– крикнул старик, заметив меня.

Я невольно обернулся и последнее, что увидел, - огромную дырку ружейного дула. Ничком бросился в снег, закрыв руками голову и ожидая, когда она разлетится.

– Не надоело в снегу лежать! Вставай, Самвелыч...

– Ты... ты, Мишка... А дед?

– На первом рандеву у твоего любимого Господа. С Ягоркой вместе. Так что отныне я Ягор, а официально Егор Иванович Унжаков".

Я отшвырнул тетрадь и, дрожа от злости, уставился на Вартана.