Смерть Гапона

Мартын солгал или ошибся. Щели не было никакой. Дверь зажухшая, плотно вдавлена в стену тугой пружиной; у порога, чуть-чуть, змейкой сочится желте-ватый, скупой свет. По стене бродят лунные блики.

Тихо. Потом... неожиданно н пакостно рушит потемь и тишину кабацкий мотив:

Маргарита, бойся увлеченья,

Маргарит, знай: любовь - мученье.

Мартын старательно высвистывает шансонетку. На душе накипает злость за этот никчемный, больной, актерский "наигрыш".

Свист ближе... Шорох двери и торопливое, словно прихрамывающее на прогибающихся зыбучих половицах шарканье ног.

– - Тут наверно никого нет? Смотри, не шути, Мартын!

Мартын перестал свистать. Его голос спокоен и тягуч.

– - Да нет же, тебе говорят. Кому быть?

Помолчали. Сдвинули стулья.

– - Жуть у тебя тут, что на погосте.

Мартын засмеялся. Смех нарочитый^ неприятный, гулкий.

– - Священник погоста боится?

[25//26]

– - А ты что думал? Священнику страшнее, чем другому кому. Я, по своему священству, такое о загробном знаю, чего ты не знаешь. Хочешь, я тебе весь путь человечьей души, из тела исшед, через заставы ангельские, докажу: на какой день какая застава, чем душе испытание...

– - Вон как! И заставы, говоришь, на небе есть? И там -- охранники?..

– - Ты не смейся, Мартын. Форсу-то не пускай. Помяни мое слово, смерть придет, червем будешь виться, от смерти лицо прятать. Тяжело тебе будет помирать, Мартын, ух, как тяжело. Кровь на тебе, Мартын. Тяжко будет, помяни мое слово!

– - Тяжко? А ты как? На тебе не только что кровь, хуже. По небесному вашему уложению, за предательство на какой заставе осадят?

Гапон подхихикнул недобрым, нарочитым смешком.

– - Как кому! Тебе, например, ничего не будет. Евреям, по ихнему закону, на все разрешение. Я, брат, вашу библию, как в академии был, в подлинном читал.

– - Хвастаешь!

– - Ну, пусть хвастаю. Дай-кось я корзиночку взрежу. Озяб чего-то. Дрожь берет. Как выехал, так все дрожь и дрожь. Выпить охота.

– - Я тебе тут пива приготовил.

– - Ты все на экономии. Я, брат, не по-твоему: вина привез.

– - Много ты пить стал, Гапон.

[26//27]

– - От тебя пью, не от другого чего. Морочишь ты меня, Мартын. С сегодня на завтра. А от тебя и в моих делах застопорь.

Щелкнула под лезвием тугая бечева. Зашуршала солома.

– - Штопор-то у тебя есть?

– - На ноже. На. А о предательстве ты мне не ответил, отец Гапон. Я не о себе, о тебе спрашивал.

– - Какое мое предательство?

Хлопнула, потягом из бутылочного горла, пробка.

– - Какое мое предательство?
– - повторил Гапон.-- Я свою линию веду прямо, от первого дня: как народу лучше, так я и иду, так и народ зову. Думал, -- у царя, позвал к царю. Видел, что вышло? Проклял. К социалистам пошел, думал лучше. Видел, что вышло? Расточили силу народную, а сами по заграницам, по кофейням спор... Про параграф... чье учение правильнее... А и тех побили, и этих. Чье ученье правильное, того не бьют... в том и правильность... Истинно сказано в писании: горе вам, книжники и фарисеи, лицемеры. Шкуру медвежью делят, а народушко, гляди-ко, уж под медведем. Дурново-то орудует, ась... А они штемпелями балуются: комитет супротив комитета. Пробовал, знаешь сам, воедино их собрать, чтобы единою силой... куда! Держится каждый поп за свой приход... Да кабы приход, а то в приходе-то одни покойники. А они спорятся... Проклял и их.

– - И пошел в охранное? Стукнул стакан о стакан.

[27//28]

– - Что же, что охранное. Они тоже народу дурного не хотят. Они народа не касаются. Их забота одна, чтобы потрясения не было, от потрясения и охраняют. От нарушителей. Это разве худо? Какой в нем, нарушении толк?

– - Как кому. Кому и убыль, а трудовому народу...

– - Да брось ты слова говорить. Трудовой народ! Он сам по себе на бунт не пойдет. Мужику землицы надбавь, палогу сбавь, он тебе на века в пашню уйдет, по плечи по самые, с места не сдвинешь. Рабочему тоже много не.надо: двугривенный в день накинул, он И доволен. А ежели, да рубль? Американцы накинули ж, кому от этого дурно вышло? Живут душа в душу: и хозяин, и рабочий своим домком. Вот и у нас надо, чтобы так. К этому я и держу. Это, я тебе скажу, путь правильный. А так, чтобы ни у кого ничего, общежитие социалистическое, -- это интеллигенция придумала, беспорточная: не на чем стоять, окроме, как на голове. И кличку какую придумали: "пролетариат": слово-то, слышь, картавое, еврейское слово, ты уж меня прости, Мартын. Мы ведь с тобой, как братья родные, даром, что ты еврей, а я -- поп. "Пролетариат", таким словом собаку звать, не рабочего православного.

– - Нам с тобой, Гапон, не о социализме спорить.

– - По мне, хоть не спорь, ты ж затеял. Фырчишь-- "охранители!" А спор, действительно, ни к чему. Ихнее дело, все равно в проигрыш пошло. Брось крутиться, Мартын. Крутить не будешь, -- счастье найдешь.

– - Каким способом?

[28//29]

– - Они тебя шибко боятся, Мартын. Не сказать, как боятся. Я им про тебя такого насказал... Цену набил. Вот это, говорю, нарушитель! Деньги хорошие дадут, если пойдешь.

– - Своих выдавать?

– - Опять ты об этом! Кого выдавать-то, террористов? Какой от этого народному делу из'ян? Дела их какие? Убьют губернаторишку какого, -- другого поставят. Казне не все равно, кому деньги платить? Только что замешательство от них, кровь, а толку нет. Ты вот о предательстве давеча, так это разве предательство-- боевика выдать? Это -- кровь спасти!

– - Одну спасти, другую пролить... С выданным-то что будет?..

– - А ничего не будет,-- торопливо перебил Гапон.-- Ты, как сообщишь, и их предупреди: так, мол, и так, слежка по сведениям, тикай, братцы! Охранное противу не будет: им главное, чтобы покушение расстроить, а не то, чтобы человека какого загубить.

– - Кривишь душой, поп. Вон и глаза в глаза-то не смотрят. Кривишь. Знаешь, что повесят!

– - Ну, а ежели и повесят?--вызовом просипел гапо-новский голос.-- На то он и шел, на то и обрекся. Тут губительства нет. А только я тебе говорю, вешать не будут. Зачем им?

– - Ежели бы так, ты бы мне по-иному говорил. Денег бы не сулил.

– - Денег? Бога побойся, Мартын. О деньгах не я заговорил первый. Когда я тебе открылся, что ты мне первым словом сказал: "Сколько?"

[29//30]

Мартын тяжело закашлялся. Стукнул стул.

– - Постой, спину потру. Эк тебя.

– - Оставь... Сколько? Охранная повадка известна: с пустыми руками по таким делам не ходите. Ты сам-то денег не берешь, что ль?

– - А, конечно, не беру. Да мне и не надо. Я за книгу за свою, за границей, десять тысяч, брат, получил; как копеечку.

– - Да пятьдесят тысяч франков, что Соков на рабочих дал, -- к тем десяти тысячам.

– - Но, но... Ты, Мартын, полегче,!

– - Чего полегче? Это факт достоверный. Не ты, что ли, Черемухину револьвер дал, чтоб он Петрова убил за то, что в газетах тебя разоблачил - в растрате рабочих денег?