Смерть говорит по-русски (Твой личный номер)
Шрифт:
— А где же самый главный? — спросил Тавернье, когда Гутьеррес кончил называть фамилии. — Генерал Бенитес — так, кажется, его зовут? При Видале-се он был начальником генерального штаба. Такое представительное собрание, почему же его нет?
Гутьеррес хотел было ответить, но осекся и поднял палец, призывая к молчанию. Из боковой двери слева от президиума вышел и стремительной походкой направился к председательскому месту высокий, подтянутый, широкоплечий военный в полевой камуфляжной форме, с пистолетной кобурой на поясе и беретом, засунутым под погон. Пройдя к месту в центре президиума, он с широкой улыбкой обвел взглядом зал и вскинул руку в приветственном жесте. Офицеры вскочили и разразились восторженными криками. Лакеи на тележках ввезли в зал шампанское и, уворачиваясь от бешено жестикулирующих офицеров, принялись расставлять на столах бокалы и бутылки. Делали это они с такой удивительной сноровкой, что, несмотря на царившее в зале возбуждение, умудрились не разбить ни одного бокала. Тавернье оглядывал ликующую публику. Большую ее часть составляли вояки в полевой форме, пригнанной без заботы о щегольстве или о строевом единообразии — от формы требовалось только не быть помехой в бою и заодно служить хранилищем разных мелких вещей, необходимых в военном быту. Такое отношение к одежде Тавернье отмечал у бойцов всех действующих армий, из которых ему приходилось делать репортажи. Некоторые офицеры были
— Кто это? — крикнул Тавернье на ухо Гутьерре-су, потому что иначе в общем шуме тот мог его не расслышать.
— Генерал Коронадо. Генерал Бернардино Ко-ронадо де ла Крус. Командир корпуса войск специального назначения.
Тавернье вспомнил, о ком идет речь. Впервые фамилия генерала промелькнула в газетах несколько лет назад, когда было объявлено о создании в Ту-куманё первого мотопехотного батальона специального назначения «Кетцаль». В то время Коронадо имел чин майора, но быстро пошел в гору, так как ощутимых успехов в развернувшейся антипартизанской кампании сумел добиться лишь его батальон. Методики отбора и подготовки личного состава разрабатывал сам Коронадо, пользуясь неофициальными рекомендациями американских военных, среди которых он имел много знакомых еще с тех пор, когда учился в Вест-Пойнте. Через год по инициативе Коронадо было принято решение сформировать еще один элитный батальон. Когда численность специальных войск достигла пяти тысяч человек, не считая приданных артиллерийских, танковых, саперных и прочих подразделений, в генеральном штабе приняли решение выделить эти войска в особый корпус и возложить на него главную тяжесть борьбы с антиправительственными выступлениями. Прочим родам вооруженных сил предстояло взаимодействовать с особым корпусом, командиром которого был назначен отличившийся во многих боях и приобретший большую популярность в армии генерал Коронадо. Фотографии красавца-генерала, героя борьбы с коммунизмом, постоянно появлялись на страницах западных газет. Смышленый генерал с хорошо подвешенным языком раздавал интервью, наносил зарубежные визиты и постепенно в глазах всего мира выдвигался на первое место в составе правящей военной хунты. Упорные слухи о страшных жестокостях, чинимых войсками генерала в партизанских районах, только интриговали публику, накладывая на симпатичный образ генерала отпечаток некоего зловещего трагизма: в его лице читатели газет и телезрители видели благородного по натуре борца с темными силами, вынуждаемого коварным врагом прибегать к жестоким мерам и в результате испытывающего мучительные душевные терзания. Генерал Бенитес, возглавивший хунту после падения Видалеса, все больше отходил на задний план, заслоняясь яркой фигурой своего молодого товарища. Коронадо решительно воспротивился перемирию с повстанцами и отказался принять участие в переговорах, начатых Бенитесом. Переговоры мало-помалу заходили в тупик — не в последнюю очередь из-за того, что войска, подчиненные Коронадо, упорно не желали соблюдать перемирие. Тавернье начал понимать, что происходит: по всей видимости, они наблюдали церемонию перестановки в правящих верхах. Силы, не заинтересованные в компромиссе, решили заменить престарелого и уступчивого вождя на молодого и рвущегося в бой. Неожиданно зажглись укрепленные на стенах справа и слева от президиума телевизионные экраны. Шум в зале стих, все, в том числе и Коронадо, усе- лись на свои места, а красавец-диктор хорошо поставленным голосом стал читать текст: «Сегодня ночью генерал Бенитес подписал обращение к нации в связи со своим уходом в отставку. В обращении содержится призыв сохранять спокойствие и не поддаваться на провокации экстремистских элементов, а также выполнять все распоряжения вновь избранного главы правящей хунты генерала Коронадо. Генерал Бенитес выразил уверенность в том, что выдающиеся способности генерала Коронадо и его не оценимые заслуги перед тукуманской нацией в деле сохранения независимости и целостности страны, защиты прав и свобод всех граждан и противостояния международному экстремизму позволят новому главе правительства сплотить вокруг себя все здоровые силы нации и достойно возглавить ее движение к грядущему процветанию».
Диктор сделал паузу и продолжал: «Избрание генерала Коронадо на пост председателя правящей хунты восторженно встречено в вооруженных силах. Военные уверены в том, что приход нового энергичного руководителя положит конец параличу власти...» Суть сообщения становилась ясна, и дальше Тавернье не слушал. Он спросил Гутьерреса:
— Это что, переворот?
— Ну что вы, — благодушно возразил Гутьеррес. — Мы намерены твердо стоять на почве законности. Генерал Бенитес совершенно добровольно подал в отставку — он сам понял, что как глава правительства не соответствует задачам сегодняшнего дня. Все готовые к сотрудничеству слои тукуманского общества сошлись на том, что самой подходящей фигурой на освободившемся посту будет генерал Коронадо. По-моему, вы обязаны написать, что речь вовсе не идет о заурядном перевороте из тех, которые предпринимаются лишь в целях передела власти.
Тавернье пробурчал что-то неопределенное, продолжая делать пометки в записной книжке, несмотря на включенный диктофон, висевший у него на груди. Он давно на собственном опыте убедился в том, что простая звуко- и даже видеозапись далеко не отражает всех впечатлений, появляющихся в душе непосредственного участника событий. Шарль также продолжал снимать, с кошачьей мягкостью передвигаясь по переполненному залу. Впрочем, самое любопытное, а именно ликование собравшихся, уже было запечатлено. Далее начались выступления военных, однако выступающие, видя нацеленные на них объективы, почти слово в слово повторяли речь диктора. Не стал исключением и генерал Коронадо: он также заявил о необходимости сплочения здоровых сил нации, констатировал полную возможность при имеющихся ресурсах прийти к процветанию и перешел к обязательной теме экстремистской опасности. Здесь генерал сменил тон, благодушие исчезло из его голоса, и звучавшие уже неоднократно заезженные слова
постепенно заставили зал притихнуть. В сочном баритоне Коронадо послышались скрежещущие нотки, словно скребли железом по железу. Тавернье понял, что этот человек не намерен шутить, и за каждой его казенной фразой о коммунистическом заговоре и о необходимости борьбы с экстремизмом стоит желание схватки и стремление к крови. Потемневшие от внутреннего напряжения глаза генерала уперлись прямо в глаза Тавернье, и по спине француза пробежал холодок, словно его вот-вот должны были потащить на расстрел. Взгляд генерала смягчился, и он произнес заключительные фразы: «Клянусь, мои дорогие соратники, совместно с вами сделать все для конечной победы и для процветания нашей любимой Родины. Да помогут мне в том Господь и Пресвятая Дева». Присутствующие вновь разразились восторженными криками. Тавернье обратился к Гутьерресу:— Сеньор, мы засняли здесь все, что нам нужно. Не будем терять времени.
Легкая гримаса неудовольствия пробежала по лицу Гутьерреса, однако он любезно улыбнулся и вслед за журналистами стал проталкиваться к выходу.
— Сейчас мы проедемся по городу, — сказал он. — Вы должны запечатлеть, как народ реагирует на приход к власти генерала Коронадо.
— Я так понимаю, что он просто обязан реагировать положительно! — с несколько наигранным воодушевлением воскликнул Шарль. Гутьеррес подозрительно покосился на него, но промолчал. Когда все расположились в лимузине и машина тронулась, Гутьеррес с переднего сиденья повернулся к журналистам и наконец дал волю своим чувствам.
— Теперь все пойдет по-иному, не так, как при этой дряхлой развалине! — заявил он, имея в виду Бенитеса. — Все будет расставлено по местам, не то что во время перемирия, когда подлинные граждане, соль нации, должны были оглядываться на продажных газетчиков, профессиональных смутьянов и вообще на всяких полуграмотных голодранцев. Производители, те люди, которые организуют труд нации, получат надежную защиту. Никто уже не посмеет тянуть жадные лапы к чужой собственности. Я не хочу сказать ничего плохого про Бенитеса —. он, конечно, человек благонамеренный, но у него самая страшная для политика болезнь — паралич воли. Он полагал, будто можно зажарить яичницу, не разбив яйца, будто с теми, для кого бунт — родная стихия, можно справиться без крови...
— Ой, гляньте-ка! — невежливо перебил Шарль. — Вот и всенародное ликование! Все как положено! На тротуарах по обе стороны улицы действительно толпилось человек двести с плакатами, приветствовавшими приход нового властителя. Законопослушные демонстранты не занимали проезжую часть, по которой неторопливо курсировали взад-вперед два броневика, охранявшие собравшихся. Кроме того, вдоль кромки тротуара были цепочкой расставлены солдаты, державшие на изготовку израильские штурмовые винтовки «галил». В целом всенародное ликование выглядело не слишком впечатляюще — Гутьеррес и сам это ощутил, а кроме того, расслышал откровенную иронию в голосе Шарля.
— Напрасно шутите, — с раздражением сказал он. — Эти люди, если хотите знать, рискуют жизнью. Террористы в любой момент могут устроить какую-нибудь провокацию.
— Что ж, запечатлеем, — сказал Шарль и направил объектив в окно.
Один из солдат настороженно посмотрел на лимузин, подошел к офицеру и что-то ему сказал, но офицер, взглянув на машину, сделал успокоительный жест. Заметив, что их снимают, демонстранты оживились и с удвоенным усердием замахали флагами и плакатами.
— Чуть вперед, — попросил Шарль.
Вскоре он закончил снимать толпу, к которой постепенно подтягивались новые небольшие группки митингующих, и лимузин двинулся дальше по улицам столицы. За исключением двух-трех мест, в которых им попались такие же бдительно охраняемые солдатами митинги, город был необычно пустынен, лица немногочисленных прохожих выражали испуг, когда они оглядывались на кортеж, и во всей атмосфере чувствовалось напряжение. Настроение у Тавернье мало-помалу окончательно испортилось, и он поймал себя на том, что понимает перепуганного толстяка, которому так не подходил титул министра. На некоторых домах попадались написанные распылителем лозунги патриотического содержания, приветствующие приход к власти генерала Коронадо и призывающие к расправе с коммунистами. Шарль эти лозунги добросовестно снимал. Успел он также заснять и отъезжающую от тротуара карету «Скорой помощи», вслед которой мрачно смотрели из-под низко надвинутых касок солдаты армейского патруля. У ног солдат блестела, словно лакированная, большая лужа крови, уже начавшая привлекать мух. Брызги крови и пулевые щербины виднелись также и на ярко-белой стене ближайшего здания. Гутьеррес помрачнел, отрывисто буркнул: «Вот видите» — и с профессиональной ловкостью развернул лимузин на 180 градусов, чуть не задавив какого-то оборванца, еле успевшего отскочить с мостовой обратно на тротуар. Тот проводил взглядом лимузин; его темное индейское лицо осталось неподвижным, но в глазах сверкнула ненависть. Машины запетляли по извилистым улочкам холмистой старой части города. Время от времени в просветах между зданиями открывался вид на лежавшую у подножия холмов пригородную долину, по которой были разбросаны деревушки, белые церкви, квадраты посевов и во всех направлениях тянулись дороги. Неожиданно Шарль вскинул камеру на плечо и стал снимать. Тавернье бросил взгляд на открывшиеся просторы — туда, куда Шарль нацелил объектив. Шоссе, проложенные на север и северо-запад, были сплошь забиты войсками: армейские колонны двигались по направлению к синеющим на горизонте лесистым горам, где антиправительственные повстанцы захватили обширные территории и установили на них свои порядки, в которых Тавернье еще толком не разобрался. В прозрачном воздухе плоскогорья были отчетливо видны бронемашины, танки на тягачах, ракетные установки, автоцистерны и бесчисленные грузовики, многие из которых тянули на буксире тяжелые орудия. В небе над колоннами барражировали вертолеты. Движение войск началось, по-видимому, еще ночью, так как головы колонн скрывались в легкой дымке на горизонте. Доносился глухой гул сотен мощных моторов.
—Да, — не отрываясь от окуляра, протянул Шарль, — крепко, кажется, у вас взялись за проклятых экстремистов... Гутьеррес остановил машину.
— Снимайте, снимайте, — с усмешкой произнес он. — Мы не собираемся прятаться. Взялись так, как давно пора было взяться. Для чего народ десятилетиями, отказывая себе в самом необходимом, оснащал армию? Пришло время отдавать долги. И мы их отдадим, не ударим лицом.в грязь.
Шарль повернулся к Тавернье и поднял большой палец. Кадры и в самом деле получились эффектные. Выйдя из машины, он подбежал к парапету над высоким склоном. В этом месте виток шоссе проходил прямо под Шарлем, и все устрашающие подробности марша войск были видны как на ладони.
— На сей раз им нас не остановить, — убежденно сказал Гутьеррес. — Пока Бенитес и прочие слабаки занимались болтовней, другие пополняли армию и закупали оружие, — конечно, без лишней рекламы. Частично войска уже заняли позиции на подступах к партизанским зонам. Кстати, пока шли переговоры, марксисты, спустившись с гор, успели взять под свой контроль часть приморских и долинных земель. Теперь нам придется отбивать эти районы. Вот какова цена слабости в политике. Впрочем, нет худа без добра: на равнине нам легче будет с ними справиться, пока они не попрятались по лесам. Наступление начнется через два дня, и вы можете присутствовать при этом событии, — если, конечно, пожелаете.