Смерть ростовщика
Шрифт:
Он намекал на разбойников, которые останавливались у него после грабежей.
Я тронулся в путь. Проехав через мост Мехтаркасым, я повернул вправо и погнал лошадь по дороге, идущей к селению Розмоз. Дорога была не так уж плоха. Хотя она сильно обледенела, но покрывавшие ее выбоины, оставленные колесами арб, делали ее менее скользкой, и лошадь могла ступать более смело.
Я приехал в Розмоз часов в десять утра и спросил у встречного, где живет арбоб Хотам. Мне показали большой дом с такими воротами, что в них могли пройти верблюд и проехать арба с грузом.
Во дворе я спросил у слуги, смогу ли
— Арбоб здесь.
В переднем углу комнаты у сандала, я увидел человека, белолицего и рябоватого, с большой бородой. Сильная проседь показывала, что было ему лет пятьдесят — пятьдесят пять. Крупная голова соответствовала плотной, плечистой фигуре. Он был довольно красив, однако его сильно портил левый косивший глаз.
Судя по чересчур полному телу и жирному затылку, можно было предполагать, что он неплохо питается, ублажая себя свежей конской колбасой и жирной бараниной. На нем были надеты, один на другой, два ватных халата, подпоясанные широким кушаком, а поверх них — хороший суконный халат небесно-голубого цвета. На голову была навернута белая пуховая чалма, длинный конец которой спускался ему на грудь.
По другую сторону сандала сидели два старика, мало отличавшиеся друг от друга. Красноватые узкие лица, красные слезящиеся глаза без ресниц, совершенно седые козлиные бороды, чисто подбритые усы были характерными чертами обоих. Что отличало их друг от друга, это форма носов: один был курнос, а другой — горбонос.
И возраст этих двух людей был примерно одинаков: им можно было дать лет по шестьдесят — семьдесят. Они были худы, одежда плотно облегала их тела. На каждом снизу был надет стеганый халат из домотканой коричневой маты, а поверх легкий халат. Большие чалмы из белой фабричной материи поблескивали крахмалом, их длинные концы спускались на грудь.
Возле курносого старика стоял чайник, он разливал из него чай.
Войдя, я поздоровался, согласно обычаю, сначала с человеком, сидевшим в переднем углу, а потом уже со стариками — с курносым и горбоносым.
Здороваясь со мной, человек, сидевший в переднем углу, слегка привстал с места, но оба старика протянули мне руки, даже не поведя плечом. Видя, что они не слишком придерживаются этикета, я тоже, не дожидаясь пока меня пригласят, подсел к свободной стороне сандала, ниже того места, где сидел полный человек, но выше того, где сидели старики. По обычаю, я прочел молитву.
— Думаю, не будет неучтиво, если я спрошу, откуда гость и о чьем здоровье можно у него осведомиться, — начал разговор человек, сидевший в переднем углу.
— Из Бухары, — ответил я, вытаскивая из-за пазухи письмо.
Однако я был в затруднении, кому его отдать, не зная, кто из них арбоб Хотам: по обычаю, не полагалось хозяину сидеть на более почетном месте, чем гости, особенно если они преклонных лет. Следовательно, человек, сидевший в переднем углу, не мог быть арбобом Хотамом.
Но я не мог догадаться, который же из двух стариков, сидевших ниже его, — хозяин дома. Полагается, чтобы хозяин дома прислуживал гостям, и поэтому я решил, что хозяином дома должен быть курносый старик. Я протянул ему письмо, прибавив:
— Бай передал вам привет!
Курносый, не принимая из моих рук письма, сказал с запинкой:
— Я... с баем не знаком, даже имени их не знаю. Вероятно, вы ошиблись?
— Разве вы не арбоб Хотам?
Курносый с улыбкой посмотрел на сидевшего в переднем углу. Тот засмеялся
и сказал:— Арбоб Хотам — это я. Но, как говорят в народе, если хозяин дома сядет в переднем углу, выше своих гостей, это ведет к изобилию, вот я и сел на более почетном месте.
Я протянул ему письмо. Он взял его и, разорвав конверт, обратился ко мне:
— Не можете ли вы прочесть?
— Посмотрим, — улыбнулся я, — может быть, и смогу!
После установленных приветствий и молитв о здравии бай писал: «Пришлите мне двух ловких свидетелей и, уговорившись с ними о плате, напишите об этом». В конце письма он сообщал, что посылает в подарок пачку чая{20}, велел спросить об этом чае у подателя письма и обещал в будущем оказывать арбобу услугу. Письмо заканчивалось обычным приветом и подписью.
Прочитав письмо, я вышел в переднюю, вынул из хурджина чай и положил перед арбобом, присоединив рассказ о том, как я вечером провалился в реку и должен был отдать часть чайханщику.
— Ничего! — сказал арбоб Хотам. — Этот чай свалился мне с неба, не беда, что часть его ушла обратно в воздух.
Подозвав слугу, он приказал ему принести чай и хлеб, прибавив также, чтобы он подал и колбасу. Сделав знак обоим старикам, арбоб вышел вместе с ними из комнаты. Пошептавшись, они вернулись и снова сели каждый на свое место. Между тем слуга принес и поставил перед нами на столик чайник, хлеб и блюдо с холодной колбасой. Арбоб нарезал колбасу, и мы принялись за еду.
— Вы, конечно, останетесь у нас эту ночь гостем? — спросил меня арбоб.
Я ответил, что к ночи необходимо вернуться в город, и извинился, что не могу переночевать.
— Если так, то нужно покормить лошадь! — сказал он, подозвал слугу и приказал ему разнуздать мою лошадь и бросить ей клевера.
— У нас в селении нет ни одного грамотного человека. Я несколько раз поручал имаму нашей мечети писать письмо, но кому бы я их ни посылал, никто не мог их прочитать, — сказал арбоб.
— Умение писать дается богом, — заметил курносый. — Не всякий, взявшись за учение и ставши муллой, может тут же научиться и писать!
— То же можно сказать и насчет чтения, — сказал горбоносый. — Если бог не даст, человек и читать не научится, сколько бы ни учился. Вот, к примеру, наш имам: они учились, стали муллой, даже сделались имамом мечети такого селения, как Розмоз, но не каждое письмо сумеют прочитать! Я иногда даю им прочитать какую-нибудь деловую бумагу — купчую крепость или долговую расписку, но они никак не могут разобрать: у них тут же язык начинает заплетаться.
— А вы сами умеете писать? — спросил арбоб меня.
— Немного, — ответил я.
— Если так, не напишите ли вы сами баю письмо от моего имени?
— Пожалуйста!
— Есть у вас калам [19] ?
— Нет, я не взял его с собой.
Позвав слугу, арбоб приказал ему сходить к имаму и принести от него калам и бумагу. Минут через пять слуга вернулся с пустыми руками.
— Имама нет дома, они уехали на мельницу к Досбаю отчитывать одного больного.
— Ну ладно, к чему писать? Вы можете передать баю мои слова и устно, — сказал арбоб, но горбоносый старик с ним не согласился:
19
Калам — перо.