Смертеплаватели

Жених ее, Дэвид, убитый шрапнелью в 1916 году на Марне, воскрес ещё раньше — и, выбрав тихую обеспеченную жизнь, женился на француженке, хозяйке трактира неподалёку от тех мест, где он погиб. Родители Джэнет никогда её не жаловали, всю любовь отдавая младшему брату; так случилось и теперь, хоть именно она воссоздала семью своим воображением. Словом, мисс Хардкасл осталась вполне одинокой, — так же, как и Доули. Того бросил даже верный племянник Фил Пенроуз, перебравшись в Лондон ХХІІІ столетия; после экскурсии вперед по развёртке юрист внезапно решил, что самым интересным для него является раздел права, регулирующий колонизацию новых планет… О деятелях из ложи «Тьма Пробуждённая» и говорить не приходилось, все они увлеклись чем-то (или кем-то) новым… Иными словами, сама судьба столкнула Алфреда и Джэнет, и они в первые же часы начали понимать, что никуда не денутся друг от друга.

…— Да, прозрачный стал воздух, не то, что раньше! — восхитился Доули, тщательно отдувая в сторону от спутницы сигарный дым. — Смотрите-ка, Вестминстер виден, как игрушечный. И собор во всей красе, ух ты!..

С купола святого Павла он перевел увлажнившийся взор поближе, на кварталы массивных зданий и высоких покатых крыш Мэйфера, Мэрилебона, на рыжий мех Риджентс-парка. В зоосаде хрипло заревела какая-то тварь, напомнив Алфреду голос, дважды слышанный у пирамид… Он мотнул головой, пытаясь забыть о наболевшем, и продолжил нарочито бодро:

— Алберт-холл не восстановили пока, — некому, что ли, вспомнить? Так могу я… А Британский музей, — во-он он, во всей красе, за Блумсбери… видите, стёкла блестят? Хотя, говорят, он всегда так и оставался… законсервированный. Со всеми экспонатами. Представляете? Полторы тысячи лет!

Она кивнула, не взглянув туда, куда указывал окурком сигары Доули. Глаза Джэнет, чуть раскосые и всегда немного печальные, были устремлены дальше, туда, где раньше петлистая Темза за Грейвзэндом несла свои воды к морю, а теперь, заслоняя небо, вставали всё более высокие небоскрёбы лондонской развёртки на фоне совсем уж призрачных кубастых и пирамидальных айсбергов — домоградов…

— Слыхал я, что уже почти всюду обычные наши камины повывелись, позаменяли их на электрические, — после неловкой паузы начал Алфред. — Оттого, наверное, и воздух чистый, и видно далеко…

Джэнет медленно обернулась — и снова он внутренне спасовал, содрогнулся перед открытостью и трепетной доверчивостью её влажных блестящих глаз. Казалось, одним неосторожным словом можно тяжко оскорбить это неземное создание, повергнуть его в горе…

— А я вот слышала, что не оттого, — сказала Джэнет, и Доули с готовностью закивал, даже лысине стало прохладно. — Просто земля теперь другая, и видно далеко. На сто миль, на тысячу…

С каждой секундой под взглядом новой-старой знакомой становилось всё неуютнее. Оккультист позорно потел, окурок ёрзал в мокрых пальцах. А девушка смотрела, не мигая и не отрываясь, уже не беззащитная — грозная, словно подвергала своего бывшего соблазнителя искушению поопаснее, чем горсть соверенов.

— Да, земля теперь совсем другая, — выдавил из себя он, впервые за всю сознательную жизнь не зная, о чем говорить.

…Другая Земля. Не пришёл сегодня Ортоз, не выступил, как бывало, из кладки Великой Пирамиды. Сколько ни молил, ни читал заклинаний бывший Мастер Ложи, — не явился к нему великий демон.

Вера всей жизни, идеалы — всё попрано, обрушено в один час. Что теперь делать? Снова искать желающих стать неофитами, сколачивать из них новое общество, занятое поиском связи с Владыками… ещё на полторы тысячи лет? На пятнадцать тысяч? Но ведь к тому времени всесильный род людской уже воцарится во всей видимой Вселенной, и вряд ли кого-нибудь соблазнит возможность иного пути, уводящего от победоносной мощи и радости… куда? Да куда же, собственно? Что может предложить он, Алфред Доули, этому миру? Какую ещё свободу, кроме той, которой они здесь так великолепно пользуются? Сатанинский разгул страстей; лужи вина, крови и блевотины? Доктрину коварного добра и благородного зла? Но ведь — зачем скрывать от себя? — подчас ему самому в этом мире устои «Тьмы Пробуждённой» начинают казаться… простоватыми, что ли!

Значит — либо ему, Доули, надо сделать сейчас решительный шаг в хаос, где его приветствует Ортоз и снова встретят Тёмные Боги, — уж там-то не будет никаких сомнений! — либо…

Но то, что ждёт его в сердце Тьмы, Алфред уже видел. Изо всех сил удерживал себя от тошноты и обморока, когда представали ему на своих тронах древнейшие из Владык. Он не хочет туда, за пределы жизни и смерти, за грань самого ужасного, что может вообразить ум. Стало быть, остаётся именно «либо» — вот это хрупкое, оленьеглазое существо, пронизанное нервным трепетом! И — земная жизнь рядом с Джэнет…

— Ну да, — совсем, совсем другая! — повторил бывший Мастер Ложи и потащил с пальца перстень. Джэнет следила с недоумением… Тёмно-вишнёвый кристалл в последний раз блеснул хмурой четырехлучёвой звездою.

Не без труда сняв кольцо, Алфред решительно зашвырнул его в голые кусты боярышника. Девушка ахнула, откинулась, сжала кулачки перед грудью. Кто-то горестно вздохнул под землёй, будто несколькими хриплыми голосами сразу…

XXV ІІ. 31 декабря. Размышления Алексея

А роботы уже воспаряли к небесам. Их окружали ангелы

Господни…

Роберт Шекли

Воскресенье. Дневной спектакль в Берлине начинается в двенадцать; я собираюсь, не торопясь, тщательно выбираю галстук. И одновременно думаю о том, что нас ждёт дальше.

Похоже, что, по большому счёту, Общее Дело, или Прекрасный Суд, как там ни называй, — не исчерпается воскрешением людей. Начнём с простейшего: с каждым человеком оживает немалая колония микрофлоры, всяких там бактерий, грибков и иной живности, обитавшей в его организме. Конечно, далеко не всему этому зверинцу есть место в мире Сферы: ведь если, скажем, воскрешаемый умер от холеры, то первым делом из его клеток надо убрать холерных вибрионов. (И вообще, каждое воскрешение — это прежде всего лечение. Болезни, ранения, чрезмерная дряхлость — если всего этого не исправить, человек не оживёт более, чем на пару минут.) Однако речь идёт не об одной лишь микроскопической мелюзге. Насколько я знаю, царь Александр ездит в седле неразлучного Буцефала, а знаменитый маг Корнелий Агриппа, едва открыв глаза, пожелал видеть своего ближайшего друга — огромного чёрного пса. Но разве дело лишь в душевном комфорте великих? Сколько было одиноких, всеми брошенных людей, которые и жить-то продолжали только потому, что были рядом моська или кошка, попугайчик или рыбки в аквариуме… Это не преувеличение. Однажды я неудачно сострил на тему «любимых гадов» при Виоле — и получил серьёзный ответ: «Никогда не смейся над любовью. И над любимыми тоже».

Но и возвращением в мир всех четвероногих и крылатых, плавающих и ползающих любимцев Апокатастасис не ограничится. Во времена, вплотную примыкавшие к моей родной эпохе, явились классы живых, произведённые на свет отнюдь не матушкой-природой…

Во время той же беседы о любимцах Виола в динамике показала мне своего лучшего друга. Того, кто, по её словам, был ближе любой подруги и вернее всех мужчин.

…Странный уголок Вселенной предстал моему взору. Небосвод здесь не чёрен, а сплошь залит светом: звёзды висят густыми, яркими роями. Это центр Галактики. Внизу лежит белое бескрайнее поле — верхний плоский срез газопылевой туманности. Оно похоже на снежную равнину, но «снег» не везде плотен, от него отходят застывшие кисейные клочья и завитки. На поле можно было бы разместить миллион Евразий и Америк.

По равнине шагает Виола. Ничего похожего на скафандр или иную видимую защиту: в сером комбинезоне и высоких ботинках, с непокрытой головой, женщина идёт сквозь вымороженную, прошиваемую потоками бешеной радиации пустоту. Очевидно, здесь чудовищное облако вправду плоско и плотно до того, что по нему можно идти. Зернистый «снег» сверкает…

Навстречу Виоле, чуть касаясь туманности, скользит-перепархивает нечто или некто в облике алого мотылька со множеством щупальцев и длинных упругих усов. Вокруг головы создания кружат хороводом белые сияющие шары.