Смертеплаватели
Шрифт:
Толстые крылья напряжённо изгибаются, словно заключая в объятия крошечную перед «мотыльком» Виолу. Они стоят друг перед другом, пилот — и её мыслящий, вполне живой, хотя и не природной жизнью, корабль по имени Кармин. Без малого триста лет, с тех пор, как были созданы одушевлённые, сознательные корабли, корабли-друзья, они почти не разлучались, Виола и её Кармин; внепространственные прыжки разведывательных полётов бросали их к самым дальним, невообразимым мирам. Теперь Виола — одна из первых энергетов, в самой полной мере овладевших динамикой — больше не нуждается в ездовом существе. Регулируя вероятность, она может прогуляться хоть за пределы Галактики. Да, вероятность теперь послушна воле энергета: он просто делает наиболее возможным свое нахождение не здесь, а там…
Но всё это Кармину неизвестно, да и неинтересно. Он привязан к лётчице, словно старый верный конь к хозяину, взрастившему его с первых жеребячьих
Не разжимая губ, отвечает кораблю Виола, что тоже очень его любит и не желает расставаться. Просто — окончилось время полётов. Теперь Кармин может отдыхать, бродя по этому бескрайнему лугу, куда именно для отдыха поместила его хозяйка. Пусть предаётся воспоминаниям, или летает сам, куда ему угодно; или, если захочет, пусть перебирается в Сферу, где Виола не оставит его вниманием и лаской. Возможно, Кармин желает общества себе подобных? Что ж, и это нетрудно устроить. Много живых кораблей осиротело в последние годы… Собирайтесь вместе, беседуйте, веселитесь! Виола найдёт товарищей-ветеранов своему давнему доброму другу… Нет? Ну, что ж: иногда она сама будет занимать место в его лобной пазухе — кабине; вдвоём они вновь посетят памятные миры, прекрасные или пугающие… Да и, в конце концов, далеко не все люди стали энергетами. Виола могла бы познакомить Кармина с хорошим, заботливым пилотом…
Вспышкой незримого, но на миг ослепившего и отбросившего Виолу гнева стал ответ корабля.
«В мой луг под уздцы отведите», вспоминается Алексею. «Купайте, кормите отборным зерном…» Но нет! В этой полумеханической душе, в этом черепе-процессоре не найдётся места гробовой змее. Всё иначе, проще и грустнее.
В отличие от Олегова коня, корабль Виолы, более чуткий, чем кровный жеребец, более послушный, чем собака, более могучий, чем слон, — не смиряется и не уходит пастись в эфирные поля. Разом вознесясь над Виолой, словно всплывающая манта, он играет по крыльям переливами клюквенного, кирпичного, оранжевого… не за то ли получил своё имя? Ведя хоровод, мерцают белые сферические глаза. Всё выше поднимается Кармин; багряным листком, трепещущим пламенем зависает среди светил… и вдруг сам становится звездой. Слепящей, сверхновой! Струи огня брызжут во все стороны, пронзая черноту. Горестный похоронный фейерверк…
Словно издали дошедшая взрывная волна от гибели Кармина, окатывает меня отчаяние Виолы. Не стыдясь, посреди поля звёздной пыли плачет навзрыд неуязвимая, вездесущая…
Да уж! За последнюю тысячу лет выращено столько биосистем, неотличимых от природных… Какое там — неотличимых! Превосходящих, намного превосходящих всё, что смогла эволюция. Они были разумны, преданы людям, прекрасно служили и совершенно преобразили нашу жизнь. Они заслужили воскрешение, — наверное, не меньше, чем любимый слон царя Чандрагупты. Все эти киборги, биорги, мыслящие сети и комплексы. Должно быть, посложнее будет с восстановлением виртуальных мыслящих систем, всех этих кванто- и гравипьютеров… уж очень эфемерны. Хотя… в новом мире я уже постиг простую вещь: разницы между «вещественным» и «невещественным» и вправду нет никакой! Ну, скажите, чем отличны по степени материальности атомы, слагающие некий предмет, от электронов, создающих его изображение на телеэкране? От ионов калия и натрия, рисующих образ того же предмета в нашем мозгу?! Тем, что предмет иногда можно пощупать? Но ведь осязательные ощущения тоже легко моделируются. Во сне мы берём яблоко, откусываем от него; то же самое преспокойно внушали вита-проекторы или сублиматоры 2180-х. Британские пехотинцы Первой мировой, идя в атаку, видели во главе своих колонн лучников Креси, рыцарей Азенкура [106] , — чем, кроме плотности и массы, отличались эти мозговые призраки от живых воинов?! А уж если речь зайдёт о радуге или о полярном сиянии — тут я совсем не вижу разницы между оригиналом и воспроизведением, «реальностью» и «иллюзией»…
106
К р е с и, А з е н к у р — места крупных побед английского оружия (1346 и 1415 гг.) в Столетней войне.
Но если бы к оживлению невинных киберов сводились проблемы Суда! Общее Дело уходит и вширь, и вглубь. Уже поднимаются из праха сибирские охотники на мамонтов и строители первых мегалитов Бретани: где остановимся?! О чём когда-то со злой иронией спросил английский сатанист, теперь я спрашиваю всерьёз: сочтём ли нашим братом косматого четверорукого синантропа из раскопа в Чжоукоудяни? А если не его, то — его правнука? Потомка в двадцатом колене? Или в 876-м?… Какая степень обволошения, какой угол большого пальца к остальным нужны, чтобы признать существо уже человеком и, соответственно, воскресить? С другой стороны, если поднимать из праха и древнейших наших пращуров, на ком остановиться внизу? На протопитеке — предке обезьян — или уж, не мелочась, на той
скользкой амфибии, что первой вылезла на океанский берег и дала начало всем сухопутным тварям?…Виола с Аисой шуршат и хихикают, возясь в соседней комнате у зеркала. Поход в театр вынудил их встретиться… Щёлк — подвязка для чулка… Так ведь и опоздать можно. Вместе с тем, неудобно вмешиваться.
Деликатно кашляю у дверей, напоминая, и слышу в ответ дружное:
— Уже идём!
XXV ІІІ. Новогодняя ночь. Дом Алексея Кирьянова у Днепра
Когда мы ощущаем себя единственными наследниками Вселенной,
когда «море бурлит в наших венах… а звезды заменяют нам
драгоценности», когда все вещи воспринимаются как
бесконечные и священные, к чему нам алчность и самонадеянность,
стремление к власти или ещё более мрачные формы наслаждения?
…Мы сидим за столом, первая команда смертеплавателей, как говорит Аиса — Священные Отцы и Матери. Мы дали друг другу слово, что будем встречать Новый год по обычаю каждого из нас и, соответственно, собираться дома у того, кто празднует. Следующий на очереди — Тан Кхим Тай, он в феврале отмечает пришествие года Деревянного Тигра. Сегодня же сошлись у меня, на Тугоркановом, в каминной гостиной: за окнами, как положено, мягко валят белые хлопья; трещат поленья, стреляя искрами в экран с копией пасторали Ватто, служащий для защиты ковра и пола. Давно пробило двенадцать, схлынули восторги, взаимные поцелуи; перезвон бокалов всё реже, — но течёт, не останавливаясь, беседа…
Впрочем, нас не шестеро, а намного больше.
Зоя, дочь Никифора Аргирохира, ныне — графиня де Бов, сеньора де Фуанкамп, привела своего мужа, графа Робера. Их обоих я видел в Константинополе, во время вторжения Владык. Стараюсь не прыснуть со смеху, поглядев в их сторону. Эта пара, цареградская патрицианка и рубака-крестоносец, столь рьяно включилась в новую, всемирно-вневременную цивилизацию Сферы, что не нашла ничего лучшего, как отправиться под Новый год в Швейцарию — кататься на лыжах. Они сидят за столом в шахматных свитерах, Зоя в сине-белом, Робер — в чёрно-зелёном, и соломенная, торчащая кустом борода рыцаря делает его похожим на альпиниста куда более поздних времён… Графиня румяна, весела и кажется почти красивой, как любая, самая неприметная женщина, когда у неё блестят глаза и всё тело дышит здоровой бодростью. Судя по тому, как Зоя быстрой тихой репликой удерживает мужа от желания понести в рот столовую ложку, которой он зачерпнул салат из общей хрустальной ладьи, — граф у неё вполне под каблуком.
Я сам осмелился пригласить к столу двоих, не входящих в первую команду, но чрезвычайно мне близких: Кристину Щусь и Женьку Полищука. Наконец-то сегодня Звездочёт рассказал мне о своей смерти. От роду Полищуку было сорок три года, когда на очередном объекте, куда его пригласили, как юрисконсульта, — на строительстве базы в толще льда на Европе, спутнике Юпитера, попал он под струю высокотемпературной плазмы, и никакими средствами конца ХХІІ века не удалось его восстановить. В сравнении с молодыми и даже детскими годами Звездочёт изменился мало: всё такой же щуплый, резкий в движениях, некрасивый, но подчас, в миг особого оживления, похожий на ангела, озарённый синевой громадных потусторонних глаз. Разумеется, теперь он, не удовлетворяясь личными прогулками, запустил блуждать по Сфере робоглаз, соединённый со зрительной зоной мозга, — и, надо полагать, видит попеременно то нас, то окутанные струистым светом гравиструктуры среди звёзд…
Крис сегодня очень хороша собой, с черепаховой заколкой в высоко подобранных волосах, в светло-фиолетовом, под цвет глаз, шёлковом платье покроя дуань с белыми хризантемами цзюй — и столь же печальна. Хризантемы — символ осени… Из деликатности я не пускаю в ход динамику, но всё же чувствую, что она делает сейчас некий мучительный выбор.
Но уж если искать за нашим столом самое неулыбчивое лицо, надо посмотреть на индейца по имени Ахав Пек. За ним я следил с особым интересом, когда предстала пирамида майя и процессия на её ступенях… Ахав из тех, кто воскрешён дважды и более: с ним расправился его «хайд», который вскоре сам, и безвозвратно, окончил жизнь на жертвенном камне… (Знаю точно, что «чёрных» двойников не воскрешают, и по очень простой причине: из-за своей чрезмерной нравственной специализации они не обрели статуса человека, — так, нечто вроде сложных, но безответственных биоргов. Это решение координаторы Дела подтвердили широким опросом в Сфере; согласие выразили миллионы людей.) Много раз умиравший, бедняга Ахав пытался уйти от активной жизни, стать неприметным землепашцем, — не вышло: племенные вожаки майя избрали его большим вождём, главой всего Юкатана. Там ходят легенды о визите Ахава в царство богов… Очевидно, события последних месяцев заставили этого великана с лицом, похожим на кирку, во многом пересмотреть свои косные взгляды и принять, хотя бы в основном, потоп ошеломительных перемен. Мне почему-то думается, что именно так себя держали какие-нибудь царьки тропических островов, приглашённые на борт европейского корабля, или африканские вожди, впервые севшие за стол международных переговоров. Скульптурное достоинство в позе, недвижный татуированный лик… но всё это — лишь оболочка для души, снедаемой чувствами растерянности и одиночества. Ахав почти обнажён, на его могучих руках кованые браслеты; длинные, воронова крыла, волосы распущены. Ест он мало, но при общем тосте отхлебнул из бокала шампанского, — и явное, детски-откровенное удивление тому, сколь неожиданно вкусен напиток, мелькает на лице-маске, разрисованном синими спиралями…