СМИ в Древней Греции

Картина, разумеется, утрирована, что неудивительно, поскольку это отрывок из комедии. Но кому-то не хотелось, чтобы стало известно о его происхождении, кому-то — о его частной жизни. Сикофанты в некоторой степени исполняли роль нашей желтой прессы, с той лишь разницей, что в Афинах слух, пусть ложный, мог нанести чувствительный урон карьере государственных деятелей, строго контролировавшихся Народным собранием. Некоторые, боясь сикофантов, держались как можно незаметнее.

Сикофанты считались неизбежным злом афинской демократии, поскольку система в том виде, в каком она была задумана, требовала существования людей, не отягощенных угрызениями совести, для разоблачения злоупотреблений. Но многие из них воспользовались предоставившимися возможностями и ради денег стали разоблачать все и вся. По крайней мере, все происходило открыто: когда в Народном собрании или в суде возбуждался процесс, граждане могли сказать свое слово. Знаменательно, что в периоды олигархического правления, коих в истории Афин было два, сикофанты исчезали. Их место занимали классические процедуры разоблачения, характерные для авторитарных режимов: утверждение в строжайшей тайне несколькими стоящими у власти лицами списков «виновных», которых затем самоуправно арестовывали и приговаривали к наказанию.

Если диффамация при наличии сикофантов была обычной практикой, агитация внутри полиса использовалась куда реже. Существовала она прежде всего в смутные времена афинской истории. В разгар Пелопоннесской войны, например, после Аргинусского морского сражения стратеги поручили триерархам Ферамену и Фрасибулу подобрать терпящих бедствие. Спасательным действиям помешала внезапно разразившаяся буря. По возвращении в Афины не кто-нибудь, а именно те, кому было дано задание подобрать выживших, предъявили флотоводцам обвинение. Тем пришлось предстать перед Народным собранием. Читателю представляется возможность увидеть, какие хитроумные махинации привели к их осуждению на смерть.

Прежде всего, им урезали предусмотренное законом время на защитительную речь [290] . Им все же удалось сказать, что они поручили своим подчиненным подобрать пострадавших в бою, и когда народ уже готов был им поверить, разбор отложили до следующего Собрания [291] . Тут-то Ферамен и подготовил неуклюжий маскарад:

Затем наступил праздник Апатурий, в который отцы и сородичи семейств сходятся вместе. На этом празднике пособники Ферамена убедили большую массу людей, одетых в черную траурную одежду и остриженных в знак траура наголо, чтобы они предстали пред народным собранием как сородичи убитых, а также склонили Калликсена к тому, чтобы он выступил в Совете с обвинением против стратегов [292] .

290

Ксенофонт, «Греческая история», I, 7, 5.

291

Ibid., I, 7, 7.

292

Ibid., I, 7, 8.

Во время разбирательства в Собрании выступил свидетель, заявивший, что он спасся на бочке [293] с мукой, а стратеги не исполнили свой долг [294] . Калликсен, как и было задумано, обвинил стратегов и предложил голосовать за их осуждение списком, а не порознь, что было противозаконно [295] ; под давлением возбужденной толпы, обманутой театрализованным действом, пританы Совета уступили — все, кроме Сократа [296] . После разных перипетий Собрание осудило стратегов на смерть.

293

В русском переводе — барже. — Прим. пер.

294

Ibid., I, 7, 11.

295

Ibid., I, 7, 9.

296

Ibid., I, 7, 15.

По этому эпизоду видно, как легко было манипулировать экклесией с помощью лжесвидетелей, — ряженых и псевдоспасшихся, высосанного из пальца обвинения, организации незаконной судебной процедуры — смертного приговора огулом, отказа предоставить обычное время для защитительной речи. Афинский народ одурачила маленькая группка, и он раскаялся в своем решении, но слишком поздно [297] .

Если агитация и пропаганда внутри Афин не играла особой роли, она существовала в отношении других полисов: скажем, мы видели эффектное дефиле приносящих дань во время театральных представлений, призванное показать всей Греции могущество великого города.

297

Ibid., I, 7, 35.

Как же, наконец, обстояло дело с цензурой? Поскольку переписывание произведений было результатом разрозненных индивидуальных усилий, не регулируемых никаким специальным органом, предварительной цензуры не существовало. Согласно дошедшим до нас текстам, свобода слова осуществлялась в весьма широких пределах и касалась прежде всего комедии. Там критика и политическая сатира были делом привычным: Аристофан выставляет на посмешище самых видных общественных деятелей, например стратега Клеона, «перед которым несчастный народ пускает со страху ветры [298] » [299] . Во «Всадниках» предводитель хора (точнее, полухория) приказывает колбаснику, который заменит Клеона, бить его:

298

В русском стихотворном переводе: «Ведь богачи напуганы кожевником, / А бедноте — его противны выходки». — Прим. пер.

299

Аристофан, «Всадники», 224.

Бейте, бейте негодяя, коневредного слепня, Ненасытную Харибду, живоглота-паука! Негодяя, негодяя! Дважды, трижды повторю: Ведь не просто негодяй он, — дважды, трижды негодяй [300] .

И далее:

Мерзкий, ненавистнейший, бесстыднейший Крикун! Твоих дерзких дел Белый свет полон весь, полон Пникс. Все суды, все ряды, Лавки все, рынки все. Пугало горластое! Город возмутил ты наш. Все перевернул вверх дном. Ты ведь светлые Афины ревом оглушил своим, Дань союзников, как рыбу, стережешь ты со скалы [301] .

300

Ibid., 247-249.

301

Ibid., 304-313.

Одним словом, слов Аристофан не выбирает. Достается от него и современникам-интеллектуалам: Сократ в «Облаках» изображен комичным персонажем, которого окружают «негодяи бледнорожие, / Бахвалы, плуты, нечисть босоногая» [302] . В конце пьесы школа, придуманная для него комедиографом, его «мыслильня», сгорает вместе с ним, и все этому радуются. Не было в Афинах и нравственной цензуры: комедии того же Аристофана изобилуют самыми разнообразными грубыми словечками.

302

Аристофан, «Облака», 102-103.

Тем не менее известно три случая цензуры по отношению к Анаксагору, Протагору и Сократу. Первый, согласно Диогену Лаэрцию, передающему, в свою очередь, рассказ Сатира [303] , был обвинен с Клеоном в нечестии за то, что называл солнце раскаленной глыбой. Дело, однако, смахивает скорее на политическую месть, чем на настоящую цензуру: Анаксагор был близок к Периклу, врагу Клеона. Что же касается Протагора, его якобы осудили за один из его трудов, начало которого приводит Диоген Лаэрций:

303

На самом деле — Сотиона. По Сатиру, Анаксагора обвинил Фукидид (Диоген Лаэртский, И, 3, 12-13). — Прим. пер.

«О богах я не могу знать, есть ли они, нет ли их, потому что слишком многое препятствует такому знанию, — и вопрос темен, и людская жизнь коротка». За такое начало афиняне изгнали его из города, а книги его сожгли на площади, через глашатая отобрав их у всех, кто имел [304] .

Позже, согласно тому же автору, Протагор был якобы обвинен Пифодором, одним из Четырехсот правителей [305] , но сегодня ученые считают всю эту традицию легендарной [306] .

304

Пер. М.Л. Гаспарова.

305

Диоген Лаэртский, IX, 54.

306

Untersteiner M. Les sophistes, vol. I, p. 21.

Куда более серьезен случай Сократа. Даже если он ничего не написал, процесс над ним и вынесенный в 399 г. до н.э. приговор равнозначны цензуре того, что представляло собой его обучение в течение более чем двадцати лет. И осудили его не при олигархическом правлении, но, напротив, когда демократия была восстановлена.

Как и на любом суде, против Сократа выступали обвинители — Анит, Мелет и Ликон. Подлецами они не были, и двигала ими не личная месть. Этот печальный эпизод объясняется исключительно историческими обстоятельствами. Афины выходили из двадцатисемилетней гражданской войны, по окончании которой лишились могущества и славы. В моду вновь вошли древние ценности, и интеллектуалов, подвизавшихся в городе со второй половины V в. до н.э., сочли ответственными за нынешний упадок. Особенно досталось софистам. Сократ к их числу не принадлежал, но его к ним приравняли. Упрекали его в первую очередь в том, что он своим обучением развратил юношество, что и привело к поражению. Текст жалобы Мелета лаконичен: