Смирительная рубашка для гениев

Глава 13

ПСИХИАТРИЧЕСКАЯ СТОЛИЦА РОССИИ

Мы шли закоулистыми слабо освещенными коридорами.

– Помните о тысячной камере, которую многие искали?
– по дороге говорил Алексей Алексеевич.
– Так вы ее сейчас увидите.

Он открыл железную дверь с глазком и прошел внутрь, я вошел за ним.

Мы оказались в большой зале, в центре стоял замысловатый агрегат из дерева с зарешеченной люлькой, прикрепленной к упирающейся в потолок мачте. Перед нашим приходом люлька эта при помощи двигателя крутилась вокруг мачты. В ней кто-то тихо лежал. Вдоль стен залы располагались кресла с ремнями для фиксации душевно больных, в углу около десятка старинных ванн на львиных лапах, так что в зале можно было лечить одновременно больше пяти десятков больных. И хотя я люблю антикварные вещи, но настроение от этих экспонатов почему-то портилось...

– Ну, вот и наша тысячная камера, - с довольной улыбкой на лице сказал Алексей Алексеевич, разводя руками.
– Милости прошу.

Два санитара, сидевшие на смирительных креслах и весело о чем-то болтавшие, поднялись, похохатывая, неторопливо подошли к вращавшейся минуту назад люльке и стали кого-то там отстегивать.

– Процедуры сейчас закончились, а днем здесь все места заняты, - продолжал Алексей Алексеевич, - кого на карусели катают, кому на голову воду льют, кого слабительными да пиявками,.. а вон там, в мешках, лечатся, - в дальнем углу над полом висели матерчатые мешки, и в них кто-то шевелился.
– Все зависит от того, что врач назначит.
– Алексей Алексеевич выглядел счастливым, он беспрестанно шевелил бровями, поправлял очки и улыбался.
– Если бы вы знали, каких усилий стоило собрать все это в одном месте! Здесь ведь только карусель стояла, наверное, еще с основания. Ванны из психбольницы на Пряжке выпросил. В них, быть может, сам Николай Васильевич прохлаждался...
– он вдруг сделал плаксивое лицо и жалостливо заныл: - "Они опять льют мне на голову холодную воду! Они не внемлют, не видят, не слушают меня..." Помните, как у него в Записках? Кресла оттуда же... Столько денег за реставрацию содрали!.. Как будто эти кресла из дворца.

Санитары между тем отстегнули пациента и вытащили его тело из люльки. Черноволосый полный человек с усами был взъерошен и заблеван, он ошалело водил выпученными глазами по сторонам, не понимая, где он, зачем, и кто он вообще такой.

– А это Дважды Два Четыре. Безумие в самой тяжелой форме. Давно его лечим - и кровопускание, и пиявки, воды ледяной по сто ведер лили. В смирительной рубашке неделями пролеживал, розгами при всем Союзе писателей секли. Как только в себя приходит, так бегает по отделению огрызок карандаша ищет, а если не найдет, то ногтем на стене в туалете слова какие-то царапает, царапает, царапает... Кажется, изрежь его на куски, истолки в ступе, а он назло слипнется и писать будет.

Санитары переодели Дважды Два Четыре в чистую пижаму и под руки повели, почти потащили, к двери. Живот вывалился из-под пижамной куртки, несчастный только мычал что-то нечленораздельное.

– Послушайте, я же его, кажется, знаю!..
– вглядевшись, воскликнул я.
– Ну, точно, это же... Как его?.. Этот, как его?!..

Я защелкал пальцами, вспоминая.

– Только никаких фамилий!
– Алексей Алексеевич схватил меня за руку и сильно сжал.
– Умоляю! Только никаких фамилий...

– Это же Быков... Да, точно! Дмитрий Быков!
– я его по телевизору видел и книжки его читал!
– не обратив внимания на предупреждения психиатра, воскликнул я.
– Ну во всяком случае похож очень!

– Не надо же имен, а то вас в карцер посадят, голубчик.

– А что и московские писатели к нам лечиться едут? Чего у них своих дурдомов мало?
– обиделся я за культурную столицу.

– Да хватает у них своих! Просто Петербург давно стал психиатрической столицей России - никакой не культурной. А Москва - большая деревня, открой там такую клинику, в одну неделю весь город сбежится глазеть на сумасшедших писателей. А в нашей психиатрической столице никто ничего не знает.

– Не могу с вами не согласиться.

Человека похожего на Быкова выволокли из помещения. Я огляделся по сторонам.

– Вы можете посидеть в кресле или к ванне примериться, - истолковав мои взгляды по-своему, предложил Алексей Алексеевич. Он подскочил к первому попавшемуся креслу и усевшись в него, подпрыгнул, словно пробуя его мягкость.
– Здорово, правда?!!

Он напоминал сейчас большого умственно отсталого ребенка.

– Нормально, - не зная, что на это сказать, ответил я.

– В писателях не хватает простейшего - они слишком много думают о великом и высоком, поэтому и методы лечения у нас простые. Раньше мы разные способы опробовали, - болтая ногами в смирительном кресле, говорил Алексей Алексеевич.
– Пробовали их голодом лечить, тоже способ эффективный, но не для писателей. Не помогло, и голодные пишут. Им так даже привычнее. Они орешки крепкие, сразу не раскусишь! На воле-то недоедают, впроголодь живут. Как двое чисел умерли, мы это дело бросили. И на "Корабле дураков" по Европе отправляли - очень маленький процент выздоровления. Несколько лет назад с отделения целый "Поезд дураков" снарядили - "Литературный экспресс" назывался, от Москвы до самого Владивостока. Писатели с читателями встречались, о своих книгах рассказывали, но все это не дает желаемых результатов. Многие вернулись на отделение в еще худшем состоянии - вон, как Дважды Два Четыре. Кое-кто, конечно, выздоровел, но это скорее от пьянства. Алкоголь - главный наш союзник и помощник в лечении писателей. Он превосходно иссушает мозг, специально мы его не прописываем, все-таки тут лечебное заведение, а не курорт; но если они где-нибудь достают алкоголь и напиваются до зеленых чертиков, это только приветствуется. Если писатели хорошо себя ведут, мы отпускаем их вести телевизионные передачи, также радиопередачи иногда записываем здесь прямо в палате. На книжные ярмарки под присмотром санитаров вывозим, они там выступают, рассказывают о своих произведениях, делятся творческими планами, а потом обратно в психушку, - Алексей Алексеевич вдруг вскочил со смирительного кресла.

– А хотите на карусели прокатиться прямо сейчас!? Устрою вам праздник! Хотите?!

– В другой раз как-нибудь, - сказал я, вспомнив бессмысленный взгляд облевавшего себя писателя.

Алексей Алексеевич обиделся.

– Не хотите - как хотите, - пробормотал он разочаровано, но радостное возбуждение брало верх.
– А я бывает вечерами катаюсь, когда уже никого нет... Только вы, любезный Четырнадцать Пятнадцать, этого не разглашайте, - врач вдруг сделался серьезным.
– Ну, экскурсию я вам устроил, как обещал. Пойдемте теперь на отделение, что ли.

До отделения идти оказалось недалеко, нужно было только подняться по узенькой лесенке на один этаж. По пути Алексей Алексеевич напомнил, что обращаться к писателям следует исключительно по числам, а разговоры о литературе или попытки записать какую-нибудь мысль караются карцером.

Когда мы оказались на отделении, заканчивался обед. Алексей Алексеевич сказал, что меня пока на довольствие не поставили, к ужину документы оформят, и я смогу питаться, как все полноценные больные. Я не стал ему говорить, что на другом отделении более демократичные порядки. Алексей Алексеевич передал меня санитару, на кисти которого болталась дубинка, а на поясе - электрошок, и удалился. Санитар отвел меня в палату и, указав на койку, ушел.

Глава 14

ЖИЗНЬ ЧИСЕЛ

Палата очень походила на ту, в которой я уже лежал. Приятно было попасть на отделение не к заурядным психам, а к своим коллегам, которые тебя понимают... Компания все-таки много значит. Через три койки от моей поверх покрывала лежал человек в смирительной рубашке и не двигался. Может, спал. Я не стал подходить к нему, вдруг писатель буйный. Прилег на свою койку, закинул руки за голову и стал раскачиваться на панцирной сетке. Вверх-вниз, вверх-вниз...

Куда я попал и как вообще относиться ко всему услышанному и увиденному? То, что многие писатели не в своем уме, это факт! Тут спорить никто не собирался. Одна полоумная поэтесса ни с того ни с сего бросилась на меня в коридоре Дома писателя и расцарапала до крови руку и даже пыталась покусать. Другой писатель также без определенных причин обещал выколоть мне глаз. Каждому пишущему, а особенно живущему на гонорары человеку знакомо чувство непреодолимой тоски. А может бросить все к чертовой матери! Жалкие крохи, которые платят издатели за книгу, постоянный страх от мысли, что твой копеечный гонорар задержат или не выплатят вовсе, угнетали. Жизнь писателя ужасна! И почему бы действительно не влиться в армию менеджеров, не заняться нормальным, человеческим делом и получать зарплату два раза в месяц? Престижа у писателей давно уже нет. Что же тогда держит в этой странной профессии, кроме, пожалуй, одного - безумия?! Разве нормальный человек будет портить глаза компьютером за копеечные гонорары, когда писателем с телевизионного экрана на всю страну называют любую молоденькую девчонку, изложившую подробную историю потери своей девственности, или политика, надиктовавшего книжонку о себе любимом. Сейчас пишут все кому не лень, и все называются писателями. Да, прав Алексей Алексеевич, в мире литературы человека может удерживать только болезнь. На собраниях Союза писателей все время говорят о том, что у Союза нет денег, что в Союз не вступает молодежь... Так и правильно, что не вступает, на хрена им жалкое, нищенское существование?! Хорошо, что государство, наконец, обратило внимание на бедственное положение писателей и решило им помогать! А говорят, что на культуру совсем средств не выделяют. Писателям ведь помогают: кормят, лечат...