Смотри, какой закат!
Шрифт:
"А вчера к нам приехал новый парень – Мишка Зак, с педиатрического факультета. Ехидный такой еврейчик, огрызается на каждое слово. После работы (да и во время работы) много читает. Почти ни с кем не общается. Только Борька сразу с ним сошелся, они все время треплются о поэзии, об искусстве, даже о философии. Мишка, кажется, поумнее, и разбирается во всем этом побольше, чем Борька. Сегодня они с чего-то вдруг разругались, Борька счел себя униженным, что ли. Раскричался как мальчишка. Он просто из себя выходит, когда его щелкают по носу. Пикадор. Мишка ему, конечно, понравился. Но Борька ему завидует. Он вообще многим завидует, хотя в то же время и воображает себя
– Кончай строчить, писатель!
– Борька, отстань.
– Пошли в кино.
– А что сегодня?
– Итальянский фильм. "Ночи Кабирии". Пошли, Хемингуэй!
Римские проститутки танцуют мамбу. Потом дерутся.
Кабирия таскает свою подругу за космы, царапает ей лицо. Крики, визг. Гаснет свет. Часть кончилась.
– Ну и фильм! – восторженно произносит Арсенька. – Такие чувихи потрясные…
Мишка Зак морщится, но ничего не говорит. Он уже видел этот фильм. Он все понимает. Его коробят слова Арсеньки. Но спорить – унижаться. И он молчит.
Борис сидит рядом с Тасей.
– Один критик писал, – говорит он, наклоняясь к ней и чувствуя губами ее волосы, – что Кабирия – это Чарли Чаплин в юбке.
– Да? – говорит Тася, слегка отклоняя голову.
…Кабирия – в чужой машине. Рядом со знаменитым киноактером.
– Смотри, какой обаятельный мэн, – бормочет Борис. – Какой сексапильный… правда же?
– Подожди, Боря, – морщится Тася. – Не мешай.
Вдруг с места встает какая-то молодая женщина и, что-то невнятно бормоча, идет к выходу.
Борис удивленно смотрит ей вслед.
– В чем дело? – вырывается у него.
– Не понимаю, зачем такую гадость показывают, – злобно говорит женщина.
– Это местная учительница, – шепчет Тася.
Учительница уходит.
– Дура! – хохочет Арсенька. – Ханжа, кикимора!
– Педагогическая комедия! – роняет Мишка.
– Да уж, – поддерживает его Борис. – Вот она, сельская интеллигенция. Интересно, чему она учит детишек…
– Да не мешай ты! – обрывает его Тася. Она жадно смотрит на экран.
Фильм продолжается. Сцена гипнотического сеанса.
Борис случайно взглянул на Амира. В полумраке был виден его горбоносый профиль, сжатые губы. Борису вдруг стало обидно за себя – он понял различие в том, как воспринимают фильм он и Амир. Борис понимал все происходящее на экране, замечал все нюансы актерского и операторского мастерства, но он не смог бы глядеть вот так – зачарованно, с судорожно сжатыми губами… Внутренний голос спасительно шепчет: для меня подобная эмоциональность – пройденный этап… Но все равно – обидно.
Фильм кончился.
Борис и Тася идут по деревенской улице, спотыкаясь о камни и большие комья грязи, наступая в лужи. Черное небо. Море сверкающих звезд.
– В школе проходили астрономию, – сказала Тася. – А я вот не знаю ни одного созвездия, кроме Большой Медведицы…
– И не нужно их знать, – сказал Борис. – Я, к примеру, тоже не помню никаких названий – и смотрю на небо просто как на звездный ковер, короче – просто любуюсь. А если бы знал названия всех созвездий, то невольно глядел бы на небо, как на карту.
– Это точно, – согласилась Тася. – Слишком много знать – тоже плохо. Нужно оставлять для себя хоть какие-то тайны, загадки…
– Ты глянь, какая луна! – сказал Борис. – И деревня ночью сразу похорошела. Крыши блестят под луной, как серебряные. Даже эта лужа – словно озеро. Ночь
все украшает. И всех.Откуда-то издалека послышалась частушка:
– У кого какая баня,У меня – кирпичная.У кого какая баба,Моя симпатичная!..Тася рассмеялась. Борис сказал:
– Надо же – самая современная рифма: баня-баба. Прямо как у Евтушенко…
– Борь, а ты еще пишешь стихи? – спросила Тася.
– Иногда, – и он вдруг смутился. – По настроению.
Они дошли до столовой. Борис пошарил в кармане, достал сигарету. Не было спичек.
– У тебя на кухне спички есть? – спросил он. – Зайдем на минутку… Ну, чего ты? У тебя же есть ключ, я знаю.
Зашли на кухню. Борис закурил. Тася как-то странно смотрела на него. В ее взгляде не было нежности или симпатии – одно любопытство. Какой красавчик, подумала она. Ресницы пышные, как у девушки. А глаза! И ведь умница. Но какой-то… жалкий. Странно – почему?
– Прочитай мне какое-нибудь свое стихотворение, – попросила она.
Тася стояла у печки. В синей кофте и узких брюках.
Борис глянул на нее чуть смущенно – и после паузы начал:
– Помню – липы, ивы и Вы.Я влюбился во мгле листвы.И тогда лишь – в тени ив, лип, –Я вдруг понял: пропал и влип!..Тася слушала.
– Нет, дальше не буду, – оборвал он себя. – Это все неправда. Я все выдумал, сочинил. Сплошная игра слов. Это не стихи…
"И даже тут – любуюсь собой, – с горечью подумал он. – Да, конечно, зачем дожидаться, пока другие тебя осудят?.. сделай это сам. Так – легче".
– А мне – нравится, – сказала Тася.
Борис подошел к ней. Постоял рядом. Обнял, поцеловал ее волосы, лоб, щеки. Она не ожидала этого. Хотя знала – всегда так и бывает. Этим все и кончается.
Но, ощутив его губы возле своих губ, вырвалась и произнесла банальные слова:
– Не надо.
Вокруг – тьма, ночь, мрак.
Только прямо перед ним, как на киноэкране – оранжевый квадрат окна. Там, в столовой – двое.
– А я? – сказал Амир. – А как же я?
– Борька, гаси свет.
Погасил.
Лег на нары. Глядел в потолок.
У меня никогда так не было, – думал он. – И не то обидно, что она не дала себя даже поцеловать. Ей было почти все равно. Мои прикосновения ее не… не… Не надо, сказала она. А как хотелось, как хотелось… Мне – мое. Не больше, не меньше. Лучше всего – ни с кем не делиться. А еще лучше – делать так, чтобы все тебя видели и понимали. Приятное с полезным. Ловко. Ну, я уж не знаю, что это такое и как называется. Не все ли равно, как называется? Бывает – от плюса тоска, от минуса – радость. Объясните, попробуйте. Нет, конечно же, дело не в словах. Все куда тоньше. Или сложнее. Или проще. Черт его знает. Не надо, сказала она. Человек думает одно, говорит другое, делает третье. Не надо, сказала она. Что – не надо? Проще – не лезть, не соваться внутрь самого себя. Бесполезно. Ведь я не успеваю себя догнать. Что? Себя – догнать. Некуда дальше. Некуда. Голова набита ватой. Хорошо, что я не стал с ней объясняться, изливать душу. Хорошо, что не спорол никакую сентиментальную глупость. Вот бы уж она потом посмеялась… Все это – зря. Ведь она же сказала – не надо. Я слишком много накопил. Я слишком красиво скажу, если скажу. Ох, и как же она… как она… как она мне нра-вит-ся. А ведь все так просто. Не любит. Хоть тресни. И что тут еще мудрить? Со-вер-шен-но не любит.