Смотри, какой закат!
Шрифт:
– Как успехи, Боб?
– (вздрогнул) Что?
– Ишь ты, не понимает! – Арсенька хмыкнул. – Я насчет Таси. Дела в порядке?
– Никаких дел, – буркнул Борис. – Спать хочу.
– Ну, конечно, после любовных трудов… Другу хоть расскажи. А, Боб?
– Нечего рассказывать!
– Как же – нечего? – вдруг вмешался хрипло Амир, приподнимаясь на локте. – Поделись опытом.
И словно какая-то пружина лопнула в Борисе. Он быстро заговорил, забормотал:
– Значит, очень хочешь? Да? Нет, правда, ты очень хочешь, чтобы я рассказал? О чем же тебе рассказать? Я прямо теряюсь, не знаю – с чего начать. О том, как мы с ней целовались? Или – о том, что было после? Не
– Ты врешь.
– Я – вру?
– Ты врешь, – повторил Амир почти беззлобно. – Ты все врешь.
– А хочешь, я расскажу, как мы с ней славно провели время, когда вместе ездили на лошадке за молоком – хочешь?
– Врешь, пикадор.
– Заладил одно – врешь да врешь! Ну ладно, завтра я ей скажу про твои сомнения… вот уж мы посмеемся! Что – не нравится? Хочешь дать мне в морду? Ну, дай, дай!
– Не шуми – ребят разбудишь, – буркнул Амир.
– Ты же боксер, силач! Что ж ты терпишь мои слова? Эх ты, благородная личность… Лирик! А мне – плевать на лирику! В деревне хочется поразвлечься, понял? Можно, конечно, и слюни сентиментальные распустить, и на флейте-свирели поиграть… Мой миленький дружок, любезный пастушок! Все это, брат, устарело. Вы, ребята, постарели, вы и ваши пасторали… Хорошее, кстати, слово – пасторали. Правда, Арсенька?
– Истину глаголешь, отец.
– Врешь ты все, – устало сказал Амир.
– …Можно ли спать с открытой форточкой? Армянское радио отвечает: конечно, можно, если больше не с кем.
– ……
– Разве не смешно?
– Ха, ха, ха, – вяло произнес Борис.
– Иди ты.
Арсенька обиделся, надулся.
– Не сердись, Арсен. У меня просто настроение паршивое. Хандра. Сплин.
– Да ну тебя. Тоже, Печорин нашелся. Лишний человек.
– Я и есть лишний.
Они сидели на крыше кошары. Крышу надо было забрасывать землей. Внизу, на траве, спал Мишка Зак. Сладко похрапывал. Вокруг – ни души. Рядом – поле. Дорога. Птицеферма.
– Может, поработаем слегка? – предложил Борис.
– Работа не Алитет – в горы не уйдет, – отмахнулся Арсенька.
Борис пожал плечами. Ему было все равно.
– Пусть работают те, кто не умеет, – сказал Арсенька.
По дороге от деревни катилась бричка. В бричке сидел управ. Кряжистый мужик с загорелым морщинистым лицом. На управе была шляпа. Этой шляпой он отличался от прочих, рядовых совхозников.
Управ подошел к ним с тыла – и злобно закричал, задрав голову:
– Эй, скубенты! Чего развалились? Чего не работаете? Чего кошару не покрываете? Это вам красиво?
Борис продолжал лежать. Не дрогнул. Арсенька вскочил и закричал сверху:
– А у нас перекур!
– Тунеядцы!
– Вы заблуждаетесь, дорогой товарищ управляющий совхозом имени Девятнадцатого съезда родной Коммунистической партии Советского Союза! – на одном дыхании выпалил Арсенька.
– Чего-о?! Демагог! – взорвался управ. – Уже полдень, а кошара так и не покрыта! Вот лентяи, мать вашу! Вы же так и на еду себе не заработаете! Еще останетесь должниками, будут у вас потом из стипендии высчитывать. Брали бы пример со своего комсорга, или с Амира. Вон как они на силосном комбайне вкалывают! Значит, есть у них комсомольская совесть! А
у вас – нету, мать вашу!– Да они ради денег стараются, – фыркнул Арсенька. – А мы – идеалисты и бессребреники…
– Сволочь ты, а не идеалист!
– Боб, ты слышишь, как нас оскорбляют?
– Он по-своему прав, – буркнул Борис. – Управ всегда прав. А мы правы по-своему. А Мишель, – кивнул он на притворяющегося спящим Мишку, – прав по-своему. И они, – кивнул на бегающих кур, – тоже по-своему правы… В этом мире все относительно, абсолютна лишь смерть. Так что, спорить нет смысла, надо смиренно терпеть и прощать друг друга…
– Ах вы, гниды паршивые, скубенты сраные! А ну – за работу, мать вашу!
– Ругань – не аргумент, – покачал головой Арсенька. – К таким грубостям мы не привыкли. Ведь мы – выходцы из интеллигентных семей, дети врачей и педагогов, мы воспитаны на добрых книгах и бабушкиных сказках…
– Я те дам бабушкины сказки! Да вы маменькины сынки! Тунеядцы! – вскричал управ. – Вас не порют, вот вы и расхрабрились! Распустил вас Никита… Жаль, Сталина нет – он бы давно всех прижучил… А вот что ты запоешь, скубент, когда тебя выпрут из института? Я ведь могу постараться… Хочешь?
– Он не хочет, не хочет! – сказал, вскакивая с травы, мудрый Мишка Зак. – Вы простите уж нас, пожалуйста. Сейчас мы быстренько, в авральном порядке, закидаем эту кошару… Даю честное жидовское слово!
– Вот трепачи, – с ненавистью произнес управ. – Ну, я вечером проверю.
Он уселся в бричку – и укатил прочь.
После ужина Амир зачем-то побрел в березовую рощу. Хотелось побыть одному. Душа томилась в предощущении чего-то хорошего, радостного…
Здравствуй, золотая осень!
Как красиво когда-то звучали сказанные впервые эти банальные слова: золотая осень! Как красиво звучали почти все слова, сказанные впервые. А ведь он – он еще никому, никогда… никогда никому не говорил о… Ну и помалкивай!
Он брел, пошатываясь, как пьяный. Во всем ему чудилась девичья нежность – и в горьковатом запахе травы, и в тихом шелесте палых золотых листьев, и в податливой гибкости березовых стволов. Тася, Тасинька… Он погладил, еле касаясь, тонкий белый ствол – и вспыхнул от смущения, и обернулся – не видит ли его кто-нибудь. Никого не было. Ну ты и пикадор! – сказал насмешливо сам себе. – Что с тобой творится? Да уж ясно – что… Тупой азиат. Влюбленный боксер. Тася. Тасинька…
Шел, покачиваясь, словно во сне, между белых стволов. Шел и шептал ее нежное имя. И улыбался.
Неожиданно услышал голос Бориса. Резко остановился. Да, это они – Борька и Тася шли совсем рядом, по тропе, метрах в десяти от него.
– Облака плывут как овцыСерым стадом.Ты не любишь меня вовсе,И не надо… –декламировал заунывно Борька.
– Новые стихи? – спросила Тася.
– Да. Для тебя.
– Ну, читай дальше.
– Не хочу. Там неправда. Мне надо, чтобы ты меня любила. Я так хочу!
– Глупый.
– Не хочу быть умным. Не могу быть умным рядом с тобой, – и Борис схватил ее за плечи, притянул к себе. (И что дальше?)
– Глупый, – повторила Тася. – А стихи у тебя правильные. Я тебя вовсе не люблю… Что с тобой, Боря?
Он зажмурился, снова притянул ее к себе, крепко обнял.
– Тасичка, родная моя…
И тут сильная чужая рука отшвырнула его в сторону. Дрожа от злобы, Борис повернулся к Амиру:
– Ты чего? Шпионишь?!
– А ничего. Хочу привести тебя в чувство… пикадор.