Снег на Рождество

— Посмотрите, два облака… — продолжала Галя. — Как превосходно они светятся. Нет цены им.

— Она обязательно выздоровеет, — внимательно посмотрев на Галину, сказала старушка и перекрестилась.

Прозрачный воздух был приятно свеж. Он волновал. Он звал за собой, в далекий небесный простор, где было еще столько неизведанных человеком тайн. Розовая бабочка села на Галину руку, попрыгала по указательному пальцу и улетела. Антон молча стоял рядом с женой. Его мало интересовал Белый Свет, и он его не радовал. После всего, что он в жизни пережил, он считал все эти женины фантазии фальшью. Однако изменение в ее настроении его радовало. Чтобы Галя не продрогла, ее накрывали двумя одеялами, а к ногам клали две теплые грелки.

— Антон, смотри, запоминай Белый Свет, — изредка шептала она мужу. И тот, чтобы не обидеть ее, широко разинув рот, в каком-то удивлении смотрел на облако и кружившегося над ним одинокого голубя.

— Необыкновенная женщина твоя Галина, — шептал ему на ухо Васька. А он, угрюмо посмотрев на него, глупо улыбался, не понимая, шутит ли тот, или на полном серьезе все это говорит.

Галина тянула руки к Белому Свету. Она улыбалась Белому Свету. Она радовалась тому, что она еще не умерла и может видеть и наслаждаться им. Столетняя старушка соседка, всю свою жизнь проработавшая в бельевой лавке, в задумчивости посматривала на Галю и улыбалась. «Как быстро могут меняться женщины при виде Белого Света!» — думала она. А поразмыслив, решала, что если все время Галя будет находиться в таком настроении, то обязательно выздоровеет.

Антон, опустив голову, смотрит на соль. «Славная девка Тоська, да вот, жаль, ушла. На станцию побежала».

Тося, хрупкая молодуха, стоит перед его глазами. На ней розовое платьице с крохотными пуговками на груди. Туфли все истоптались, ремешки-застежки еле держатся. Когда-то у нее был муж, но она развелась с ним. Детей отдала в интернат. Нигде не работает. Мужиков обманывает, тем и живет. Антон подобрал ее на станции. Она спала на скамейке в скверике. Он договорился с ней, что она будет помогать ему по дому. Всего одну ночь переночевала она и, прихватив кое-что из Антонова белья, сбежала. Одежонки Антону не жаль. Ему до слез обидно, что он эту самую Тоську вчера принимал как царицу, сотню денег на нее израсходовал, напоил, накормил. Но как только она узнала, что в соседней комнате лежит его парализованная жена, пригорюнилась.

— Зачем ты наколол меня? — поняв, в чем дело, вспыхнула вдруг она. — Говорил, что один живешь, а оказывается, у тебя привесок.

— Разве сама не видишь, что не жилец она? — кинулся он ее успокаивать. — Не сегодня, так завтра приберется. Будь у меня как дома. Распоряжайся, как хочешь.

Тоська искоса, с неприязнью посмотрела на лежащую в постели Антонову жену. Посмотрела и смутилась.

— Ну что, бабушка, небось надоело тебе лежать?

— Врач обещал помочь… — пролепетала больная.

Тося побледнела.

— Ей в гроб пора, а она ерунду какую-то порет.

Покачав головой, спросила Антона:

— У тебя «бабки» есть?

— Одна тыща на книжке, трехпроцентовый, срочный вклад. Плюс пенсия моя да бабкина. Еще на заводской проходной вкалываю, пропуска у работяг проверяю, — отчеканил он и торопливо закончил: — Так что насчет денег не волнуйся, за месяц две с половиной сотенки собирается.

— Ладно, останусь, — согласилась Тоська и, налив себе полный стакан водки, одним махом осушила его. — Ответственность, конечно, большая, но мне не привыкать. — И, обняв Антона, поцеловала его.

— Мой дед всегда молоденьких любил, — встряхнулась вдруг Галя и, чуть шевельнув руками, улыбнулась. Она рада была, что муж в настроении. Устал он небось, умаялся с ней.

— Батюшки, да она же понятливая, — воскликнула Тоська. На что Антон махнул рукой:

— Не обращай внимания. Мало ли чего она наговорит.

И, как в молодые годы, без всякого труда взял и посадил Тоську на колени. Воротник рубахи щекотал шею. Закинув назад голову, он расстегнул пуговицы на вороте, и крупная цепочка чуть блеснула и погасла.

— Настоящая? — уважительно спросила Тося, трогая ее пальчиками.

— Высшей пробы, — просиял он. — Это соседка верующая на днях продала, одну мне, другую жене. Говорит, что крест на золотой цепочке более помогает, чем на серебряной. Вот я и не снимаю его, все ношу и ношу.

— Хороший ты какой! — сказала вдруг Тоська и с любопытством стала ощупывать его плечи и грудь.

Опьянев, Антон небрежно прижал ее к себе. Неожиданная радость, возникшая от встречи с этой случайной женщиной, была приятна и сладка ему. Горькая печаль исчезла.

А может, теплоты ему на старости лет захотелось и женской ласки-жалости.

Опьянев, он начал просить Тосю:

— Пожалей меня. Пожалуйста, прошу тебя, пожалей. У тебя жалости хоть отбавляй, ты молодая, что ни сделаешь, мне все, старику, приятно.

Тося с усердием гладит Антона по голове, обнимает. Все это она делает не от души, чисто внешне. Непонятен ей этот случайно встретившийся на станции старик; бесприютность его и дикая тоскливая одинокость разочаровывают ее. Как мужчина он ей неинтересен.

Ее руки сухи и тонки. Ее круглое личико с огромными глазами от выпитой водки так раскраснелось, что кажется, вот-вот лопнет. И если Тося сдержана в чувствах, то Антон счастлив.

— Ты у меня теперь жить будешь, — страстно шепчет он ей. — Согласна?

— Ишь ты какой, — смеется она.

— По рукам, что ли? — в восторге вскрикивает он.

— По рукам, — приветливо смеется она и, хитро покачав головой, невзначай, будто шутя, говорит: — Хотя мне кажется, что все это вздор. Буквально час назад ко мне на станции никто не подходил. А тут вдруг старик явился, не запылился. Да мало того, по мне, пропащей бабе, с ума сходит.

— Дед мой и раньше молодых девок любил, — с болью в голосе и теперь уже без улыбки произносит из соседней комнаты Галя. Наклонив набок голову, она все видит.

— Она наболтает тебе, — ворчит Антон.

А Тося, ничего в ответ не говоря, смеется трогательно и звонко.

Достав из-за печи балалайку, Антон начинает наигрывать приблатненные мелодии, а затем вдруг начинает петь и плясать, по-молодецки разбрасывая по сторонам руки и ноги, при этом необыкновенно гордо откидывая назад голову. Озабоченности как и не бывало. Душа распахнута.

— Чудаковый ты, — опять смеется Тоська и обнимает Антона. — Старичочек ты мой дорогой.

Как-то разом устав от пляски, Антон стоит посреди комнаты с прижатой к груди балалайкой. Пот катится по его рябоватому лицу. Он его не вытирает. Рубашка распахнута до пупа, и мускулистая грудь колышется. Трудно, ох как трудно жениться ему на Тоське. Предложить руку прямо сейчас он не может, жива его парализованная жена, их никто не распишет. А ведь ему так хочется приютить свою душу возле какой-нибудь, пусть даже и непутевой бабенки. Он здоров, крепок, а жизни нет. В чем он виноват, что жена больна? Да ни в чем. Тоска, ох и тоска. Если бы вот не такие бабы, как Тоська, то хоть помирай.