Снежная слепота

– Потому что никто из нас не желает видеть очевидного: все мы давно уже мертвы. То, что представляется нам жизнью, на самом деле не что иное, как ее обратная сторона. То есть смерть. Мы не хотим называть вещи своими именами, потому что страшно осознать вдруг, что ты мертв. И еще труднее поверить в это. Конечно, ведь, будучи живыми, мы привыкли думать, что смерть есть не что иное, как полное небытие, то есть отсутствие чего бы то ни было. А здесь мы имеем возможность видеть, слышать, осязать, испытывать вкусовые ощущения. Казалось бы, чем не жизнь? Но в том и заключается великий обман смерти, что она выдает себя за подобие жизни. Разница лишь в том, что здесь мы навечно прикованы к одному и тому же месту, поскольку возможность передвижения в пространстве весьма ограничена теми условиями, что предлагаются нам как исходная данность. Мы лишены возможности передвижения в пространстве, а следовательно, лишены и свободы выбора.

– Но я пришел сюда из-за гор, – попытался возразить своему собеседнику Харп.

Его заявление оставило Гошеля абсолютно равнодушным.

– Ну и что? – устало и безразлично пожал плечами портной. – Не думаю, чтобы увиденное здесь сильно отличалось от тех мест, где ты жил прежде: тот же снег, те же стандартные постройки с теплогенераторами внутри, те же одинаковые дохи. А если так, то какой смысл в твоем путешествии? По сути, это лишь иллюзия передвижения в пространстве.

– Однако в этом мире люди тоже умирают.

Харп с благодарностью кивнул Вайсане, которая наполнила его кружку горячим ароматным отваром.

– В этом мире даже смерть иллюзорна, – ответил Гошель. – Потому что тело умершего не разлагается, а застывает, превращаясь в частицу окружающего пространства. Я бы сказал, что это не смерть в том смысле, которое придают этому слову живые, а всего лишь переход на новую стадию смерти. На первой стадии смерти наше передвижение в пространстве ограничено, а на второй наши тела становятся абсолютно неподвижными.

– А что происходит с сознанием?

– Об этом мы узнаем в свое время, когда сами перейдем на вторую стадию. Ведь когда мы были живы, мы тоже не знали, что ожидает нас после смерти.

– Эй, Гошель, кончай молоть чепуху! – незлобно, просто по привычке, прикрикнул на хозяина дома Кикул, потянувшись к кастрюльке, чтобы еще положить себе каши.

– А интересно, зачем мы сюда пришли? – недовольно глянул на своего провожатого Харп.

Сообразив, что брякнул что-то не то, Кикул тут же прикусил язык. И, дабы скрыть смущение, он вновь наполнил кружку настойкой и, негромко буркнув: «Во славу Сущего», быстро осушил ее.

Харп посмотрел на Гошеля, торопливо пьющего мелкими глотками крепкую настойку из кружки, ожидая, что он продолжит свои рассуждения. Любопытное и в целом непротиворечивое логическое построение Гошеля показалось Харпу интересным, однако весьма далеким от истинного положения дел в мире вечных снегов.

Но, испуганный внезапным окриком «цепного пса» хранителя, Гошель умолк. И все дальнейшие попытки Харпа разговорить его не имели успеха. О чем бы ни спрашивал его Харп, Гошель твердил одно: он безмерно благодарен хранителю храмовых врат за то, что его, несчастного калеку, и его женщину, также не способную трудиться на благо общества, не выгнали на мороз, а оставили жить в теплом уютном доме, обеспечили едой и даже предоставили возможность в меру своих слабых сил приносить пользу обществу, починяя старую одежду и обувь. Хвала Сущему и его наместнику на земле – хранителю храмовых врат. Все. Более ничего путного Харп от Гошеля не услышал.

Когда же Харп попытался о чем-то спросить Вайсану, та просто закрыла лицо передником и, не сказав ни слова, убежала на другую половину дома.

– Слушай, а чего ты вообще-то хотел от них услышать? – поинтересовался Кикул, когда, распрощавшись с Гошелем, который как заведенный без остановки благодарил за свою счастливую жизнь Сущего и хранителя храмовых врат, они вышли на улицу.

Пары выпитой крепкой настойки бродили у Кикула в мозгу, поднимая настроение и располагая к доброй беседе. Кроме того, он чувствовал все большее расположение к Харпу, который, как оказалось, был вовсе не высокомерным занудой вроде Старпола, а вполне свойским парнем. После пары часов, проведенных в обществе Харпа, Кикул готов был согласиться на то, чтобы всю оставшуюся жизнь шататься по поселку в компании с ним.

– Что-нибудь такое, чего я никогда прежде не слышал, – ответил Харп.

– Например?

Харп окинул Кикула изучающим взглядом.

– Ты видишь сны, Кикул?

– Днем почти никогда, а ночью – случается.

– И что ты видишь во сне?

– Я вижу пепел, – не задумываясь, ответил Кикул.

– И все? – удивился такому ответу Харп.

– Ну, наверное, я вижу и еще что-нибудь. Но, когда просыпаюсь, то помню только пепел. Черный и как будто липкий… – По лицу Кикула скользнула тень, значение которой Харп уловить не успел. Это мог быть как след какой-то глубокой, затаенной тоски, так и отражение подсознательного неприятия Кикулом того, о чем он говорил. – Он падает с неба, как снег, и пространство вокруг меня медленно меняет цвет: то, что недавно было белым, становится черным… – Кикул тряхнул головой, отгоняя навязчивое видение, и посмотрел на Харпа. – Зачем тебе это?

– Возможно, во сне мы видим то, что напоминает нам о другой жизни, – ответил Харп.

– В таком случае что означает пепел, который я вижу?

– Этого я не знаю, – покачал головой Харп.

– И никто никогда не узнает, – уверенно закончил Кикул.

Глава 23

Вместе со своим провожатым Харп зашел еще в пару хижин, выбор которых он предоставил Кикулу. И в каждом доме повторялось примерно то же самое, что и у трехпалого Гошеля. Едва завидя на пороге подручного хранителя храмовых врат с каким-то незнакомым человеком, хозяева – а все они были либо людьми пожилыми, либо страдали какими-то физическими недостатками, что не позволяло им работать на золотом руднике, – тут же начинали спешно накрывать на стол.

Наевшись как следует у трехпалого Гошеля, Кикул уже не интересовался едой, но к фляге с крепкой настойкой, непременно оказывавшейся в центре стола, прикладывался неизменно. Харпа удивляло, что при этом Кикул почти не пьянел. Во всяком случае, внешне это никак не проявлялось. Хотя, если как следует прислушиваться к тому, что он говорил, можно было заметить, что слова, произносимые им, несли в себе все меньше смысла. Кикул уже не пытался высказать свое мнение по тому или иному вопросу, который задавал хозяевам Харп, а всего лишь отмечал голосом свое присутствие.

Как ни старался Харп, больше того, что он узнал в доме трехпалого Гошеля, ему услышать не удалось. В отличие от Гошеля, хозяева других домов, где он побывал, даже и не пытались излагать ему свои философские доктрины, способные объяснить то, что происходило вокруг. По большей части они сразу же переходили к восхвалению великой милости Сущего и всеобъемлющей мудрости хранителя храмовых врат. Попытки Харпа убедить своих собеседников в том, что он не является представителем Старпола и не собирается передавать ему то, что ему станет известно во время беседы, разбивались, как волны о скалистый берег. Казалось, один только вид «цепного пса» хранителя храмовых врат лишал хозяев домов дара речи, превращая их мозги в органчики, способные выдавать лишь только стандартные фразы, содержание которых не могло вызвать ни малейшего сомнения в лояльности произносивших их.

На улице уже начало темнеть, когда, покинув очередное жилище счастливых и благодарных Сущему и его наместнику на земле поселенцев, Харп решил, что теперь ему следует по собственному усмотрению выбрать очередной дом.

У Кикула на сей счет не имелось никаких возражений. Он знал, что в любом доме получит свою порцию крепкой настойки и закуски к ней.

– Где живет Шагель? – спросил Харп, вспомнив имя, которое называла во время разговора с ним Айна.

– Там, – Кикул махнул рукой в строну выхода из котловины. – На самом краю поселка.