Снова Казанова (Меее…! МУУУ…! А? РРРЫ!!!)

Не прошло и десяти минут. «Ну вот. И хватит». Она повернулась, и глядя в сторону, сказала, что я могу приходить, когда хочу, как только все уйдут на озеро или за грибами, и что она хоть каждый день рада, но только по одному разу. Я нагло ответил, что в Библии ведь сказано: «всякое даяние благо». Всё это лето я время от времени забегал к ней. Именно забегал, потому что во-первых никогда она не ложилась: всегда вот так, как и в первый раз – пригнувшись, у туалетного столика, она всё время, но как бы тайком, взглядывала на наши отражения в огромном трельяже; а во-вторых, это был всегда действительно один раз. Странная дама.

В своём репертуаре (1967-1972)

Белка в клетке и что из этого вышло. Фаина. Миша Юдкевич. «Главное – во время смыться».

Мне было тогда 37 лет. Ольге Сергеевне – директорше детского сада – 43 года. Она была довольно тонкая, среднего роста, но вот груди. Таких я в жизни не видел ни до неё, ни после – даже тетка Мура и то, кажется, уступала ей. Казалось, что они вот-вот перетянут своим весом всю её стройную фигурку, и поэтому она ходила слегка откинувшись назад, отчего казалась ещё стройней. Когда я вечером забирал дочек из детсада, мы иногда перекидывались несколькими словами. Как-то я пришел днем: не за ними, просто надо было о капризной Таньке, старшей, с ней поговорить. В детском садике жила белка в большой клетке с колесом. Вхожу – во дворике шум и суета – белка сбежала и носится по участку (хоть деревьев там и не было, поймать её никак не удавалось).

Я включился в эту суету, а белка выскочила за калитку и на ближайшую стройку – там был наполовину выложен первый этаж кирпичного дома, и белка уселась на будущем подоконнике. Побежали мы за ней вдвоём с О. С. И вот я тихо, чтоб не спугнуть, протянул к белке руку, глядя только на нее, отчего слегка споткнулся, а споткнувшись, скользнул ладонью по торчащей груди Ольги Сергеевны. Случайно? Думаю, что скорее подсознательно-нарочно. И слышу: «В. П., это не белка! Белка ведь мааааленькое животное!» Со словом «догадываюсь» я повторил своё движение, и глянул ей прямо в глаза. Взгляд она выдержала, чуть улыбнулась и предложила «позднее продолжить наши игры», а то белка пропадёт.

Мы наконец «изловили» неподвижно сидевшего испуганного зверька и водворили его в клетку. Потом Ольга Сергеевна повернула к себе в кабинет, а я за ней. Вошел и закрыл за собой дверь. Тут она сказала, что дверь закрыл я зря: её рабочий день через пять минут закончится, и не пойти ли нам по этому случаю в кино. Пошли. По дороге начали говорить о чём-то третьестепенном. Я взял её под руку. Она остановилась: «Впрочем, что мы, как маленькие? Пошли-ка сразу ко мне!» – и решительно повернула к дому, соседнему с моим. Едва захлопнув дверь, сказала: «Идите в ту комнату и ложитесь. Я сейчас приду». Я сделал, как было сказано. Одеялом не укрылся.

Хорошо, что я был тогда в самом пике возможностей – 37 лет. Такого буйного темперамента и такой ненасытности я ни до неё, ни после не встречал нигде и никогда. Разве что Марианну вспомнил. Но там-то нас было четверо, а тут я один. Когда часа через три я собрался уходить, чтобы забрать из садика дочек, она поднялась на локте и деловито спросила: «А Вы-то довольны?». «Вам Вийон за меня ответит», – усмехнулся я, и еще раз обхватив её, на прощанье процитировал:

Тут на меня Марго верхом садится,

Взлетают груди, ляжки – ходуном,

Как будто в щепки разнести грозится

И наш кабак, и весь наш грешный дом!

Она встала, прижалась на миг и пошла босиком за мной дверь запирать. С тех пор мы с регулярностью школьного расписания встречались раз в неделю, чаще у неё, изредка у меня, обычно по вторникам, когда у неё был короткий день на работе. Её дочь, студентка, приходила из Университета не раньше шести. И так – до самой моей эмиграции. Почти шесть лет. С перерывами на лето.

* * *

Однажды, в самом конце шестидесятых мы с Марком Альтшуллером стояли в Детгизе у окна. Мимо прошла рыжая довольно крупная женщина с очень тонким, даже острым лицом и немыслимо тонкой талией. Она поздоровалась с Марком и пошла дальше. Я спросил, кто это. Оказалось, критик Фаина Шушковская. «Очень сексуально выглядит, а?», пробормотал Марк. Я промолчал, но когда, через несколько дней, мы с Фаиной столкнулись в Доме писателей, я вспомнил слова Марка и решил с этой дамой познакомиться. Это оказалось несложно: общих знакомых и общих тем у нас было больше, чем надо для такого случая. Когда мы поехали к ней домой, выйдя из метро, она вдруг остановилась и спросила, где же букет цветов. Я сказал: «Вот» – и подойдя к ларьку, тут же преподнёс ей белые табаки. «То-то,- усмехнулась Фаина, – мы ведь почти ровесники, я всего-то на год тебя старше, а приходится галантности тебя учить».

С тех пор я у неё иногда бывал, приходил поздно и оставался на всю ночь. Дневных встреч она категорически не любила. Одного я не знал: Фаина и Валя Тропинина были хорошо знакомы! Фаина многие годы была не только читательницей валиной библиотеки, но и валиной приятельницей – они бывали друг у друга в гостях, иногда вместе ходили на выставки. Но ни одна из них мне ни разу не намекнула на то, что они знакомы, Так и длились параллельно оба моих романа. Дамы эти наверняка делились между собой, уж не знаю чем, но я об этом узнал от Фаины только чуть ли не через тридцать лет, в 1995 году!

В 1972 же году, когда я точно понял, что пора мне эмигрировать, Фаина, так же как и Усова, и Тропинина, уехать со мной отказалась.

Наш роман, естественно оборвался, тем более что Вета Хамармер, которая согласилась уехать со мной, была Фаине неприятна и даже враждебна. На прощанье я послал Фаине почтой короткое стихотворение:

* * *

Ф. Шушковской

В этом торчащем и многоэтажном

Хаосе книг, электричек и встреч,

Вдруг промелькнёт неизбывная жажда

Несберегаемое сберечь.

В городе тёплом, спешащем и мокром,

В городе, мчащемся наперекос,

Рыжие, молча не движутся окна,

Всё растеряв, что хранили всерьёз

Не сбережёшь… Так не надо быть страусом,

Прямо в глаза, словно в окна взглянуть!

Что мне за дело – мы правы, не правы ли?

Мне б только рёбра успеть застегнуть.

А когда я снова семнадцать лет спустя стал ездить в Россию, мы снова встретились с Фаиной на моём вечере в редакции «Звезды». Только тут я и узнал. Но обо всём в своё время.

Галин бывший ученик, Миша Юдкевич, был первым человеком, от которого я услышал, что он непременно уедет в Израиль. Я в это время и сам уже подумывал воспользоваться этой новой фантастической, как казалось поначалу, возможностью смыться из Отечества.