Со спичкой вокруг солнца

— Э… э! Малый!

Оборачиваюсь, Баранцевич манит меня пальцем. Иду, а сам думаю: «Герой моего будущего очерка человек уважаемый. И все же было бы куда приятней, если бы он предварял свое обращение к людям не обидным междометием «Э… э», а таким словом, как «пожалуйста!». И потом мне двадцать пять. Уж не такой я «малый»! Правда, я не высок ростом, щупловат, белобрыс, и с первого взгляда мне можно дать семнадцать и восемнадцать. Но и у семнадцатилетнего человека есть чувство достоинства, самолюбие».

И хотя выражение «Э… э! Малый!» меня обидело, я тем не менее, не вынимая руки из кармана, делаю очередные заметки к будущему очерку:

«Р. О. К. В. Л. П. О. Г. И. В. Р. С. М.»,

Что означало:

«Ровно относится ко всем людям. По-отечески груб и в разговоре с мужчинами».

Подхожу к Баранцевичу. Он дает мне пластмассовую крышку от мыльницы и говорит:

— Накопай червей. Да смотри, не дохлых. Пожирней.

— Червей?..

Тут к Баранцевичу подходит шофер Тиша. В одной руке у него пустое ведро, в другой — футляр от кларнета.

Новая загадка.

А руководитель семинара открывает футляр и вытаскивает на свет божий не кларнет, а три бамбуковых палки. Свинчивает, и у него в руках оказывается длинное гибкое удилище.

Поворачиваю голову к воде, а там тьма-тьмущая рыбы.

Так вот чем занимается дважды в неделю зампредоблисполкома Баранцевич! Удит рыбку в прудах областной сельхозвыставки. Вот для чего тетя Катя приносит из директорского кабинета к пруду дубовый стул с темно-синей кожаной обивкой.

Теперь я, чуть улыбаясь, подмигиваю Примаку.

— Спасибо за тему. Фельетон должен получиться славный.

Из-за такого фельетона автору не грех накопать червяков. Иду за наживкой и, не вынимая руки из кармана, пишу в блокнот:

«А. Д. П. И. Л. Ж. О. Р. М.».

Что должно было значить:

«Ай да Примак. И ловко же он разыграл меня».

Потом замедляю шаг и задаю себе вопрос!

«А о чем, собственно, будет фельетон?»

И, с минуту подумав, делаю в блокноте запись;

«К. Н. Д. Б. Р.»,

То есть:

«Каким не должен быть руководитель».

Тяпкой, которую дала мне тетя Катя, раскапываю глину, ищу червей, а в двух шагах от меня за деревом, притаившись, стоит человек.

— Вы кто?

— Тсс. Не шуми. Иван Егорович услышит, прогонит.

Смотрю, а за соседним деревом еще один. За кустом третий. Ба! Да это труженики села, приехавшие на выставку за опытом. Один из них, кивнув головой в сторону пруда, говорит мне пришепетывая:

— Шпектакль, ё-моё!

Левой продолжаю рыть червей, а правой записываю:

«Г. К. П. З. П. Б. С. Р. Н. Л. К. П. Н. М. В. Д.».

Что должно было означать:

«Господи, какой позор! Зампред Баранцевич самолично разыгрывает на людях комедию под названием «Мещанин во дворянстве».

Сделав запись, дважды щелкаю затвором «Зенита». Молодец Примак, что надоумил меня захватить с собой фотоаппарат. Снимаю двух зрителей «шпектакля» за кустом и за деревом. Затем передаю «Зенит» одному из зрителей и прошу щелкнуть, сфотографировать меня за копкой червей.

С пруда доносится крик:

— Э… э! Малый!

А вслед за криком является тетя Катя фельдъегерем. Щелкаю заодно фельдъегеря и бегу, несу червей.

— А ты, брат, тихоход. Нехорошо, — говорит Баранцевич и, насадив на крючок червяка, кидает его в воду.

Тишина. Сам удит, а вокруг свита: Примак, тетя Катя, шофер Тиша. Свита ждет могущих воспоследовать приказов. Отхожу на два шага в сторону, ложусь на землю и делаю снимок снизу. Чувствую, снимок получится знатный. Баранцевич будет сидеть на дубовом стуле с удочкой, как на троне. Хорошо бы еще заснять рыбака с лодки анфас. А лодки нет. Ну и не надо. Анфас Баранцевича прекрасно отражается в пруду. Я тихо, из-за его спины два раза щелкаю затвором.

Солнце поднимается все выше и выше. Начинает припекать. В прозрачной воде хорошо видно, как пляшет на крючке жирный червячок, а карпы ходят рядом и не берут.

— Поплюйте на приманку, — советует шофер Тиша.

Баранцевич вытаскивает крючок, плюет на червя. Это не помогает. Рыба не клюет.

— Смените наживку, — советует тетя Катя.

Баранцевич насаживает на крючок свежего червя. Это тоже не помогает.

— Тиша, — коротко бросает рыбак.

Шофер Тиша хорошо знает свой маневр. Он достает из ведра булку и кидает ее в пруд. Карпы дружно кидаются вперед и, словно собаки, рвут булку на части. Рвут так рьяно, что вода вокруг кипит, бьет ключами. Проходит минута, булка съедена. На пруду воцаряется прежнее спокойствие. Вода прозрачна. Карпы плавают тремя этажами. Первый у самого дна. Второй на метр выше. Третий проходит в пяти сантиметрах от поверхности. Баранцевич прилаживает поплавок то выше, то ниже, пробуя соблазнить жирным червячком жителей разных этажей. Но этажи снуют мимо червячка стайками и не клюют.

Баранцевич сердито кашляет и, передав удилище Тише, говорит тете Кате:

— Пошли к пруду номер два.

Рыбак со свитой шествует к пруду № 2. Я иду параллельным курсом, прячась за кустами. От пруда № 3 до пруда № 2 метров сто. Я успеваю сделать три пробежки и три раза щелкнуть затвором «Зенита». В кадре умещается вся процессия. Впереди — тетя Катя. Над ней, словно знамя, дубовый стул. На шаг сзади — Баранцевич в высоких болотных сапогах. За ним Тиша с бамбуковой удочкой. А замыкающим — Примак с ведром в руках. Процессия снята на фоне пруда. А за прудом виден монумент. Бронзовая женщина с бронзовым снопом пшеницы. Эмблема областной выставки.

От пруда к пруду шли не только участники комедийного представления, но и зрители. Когда Баранцевич сел на поставленный тетей Катей стул и взял в руки удочку, западный берег пруда № 2, там где росли кусты, был уже полон притаившихся зрителей.

Баранцевич поманил меня пальцем. Я подошел.

— А ну, студент, плюнь на счастье.

Я поплевал на червячка. Баранцевич кинул крючок в воду.

Не знаю почему, то ли карпы-годовички были голоднее карпов-двухгодовичков, то ли глупее их, а клев на этом пруду не заставил себя долго ждать. Примерно каждые три минуты Баранцевич говорил;

— Подсекаю.

Тиша тут же кидался к воде, и, как только рыбак приваживал добычу к берегу, Тиша подхватывал ее сачком и вытаскивал на берег. Удача подняла настроение Баранцевича. Вытащив пятого карпа, он улыбнулся и снова поманил меня пальцем.

Я подошел.

— Спасибо, что поплевал, принес счастье!

— Не за что!

— Отойдите, — сказал Баранцевич Примаку и другим. — Я скажу студенту что-то важное, нужное.

Свита отошла. Баранцевич стер платком пот со лба и сказал:

— Старших почитаешь?