Я в рабстве, меня продают.Рабовладелец мой – женщина,она меня купила мальчиком,использовала как мужчину много лет,теперь я стал непригоден для ее забав,продает.Нахваливает:какой я порядочный, умный, чистоплотный.Врет! Врет, не стесняясь меня,знает, я буду молчать, а то прибьет,убить раба для нее,как выплюнуть косточку вишни.Покупатели меня осматривают,поворачивают, велят раздеться,я раздеваюсь,велят трусы снять,я снимаю.Дама палочкой приподнимает мой член,спрашивает у хозяйки: «Уже всё, угас?»Хозяйка: «Я не вникала».Даже покраснела от скромности —она не вникала…Щупают, щекочут,щелкают по голове, как по арбузу:конечно, пожилой мужик,что с него взять,разве что сторожем.«За полцены отдашь?»Не
соглашается:«Он гадать умеет, он предсказывает!Я б его ни за что не продавала,если бы не беда – у меня дом сгорел».От такого вранья у меня щеки горят —никакого пожара не было,у нее между ног пожар, это да.Подошла старушка-одуванчик,еще я стоял голый:«Одевайся, – сказала, —поедешь со мной».Заплатила сколько просили —было похоже, я ей не нужен,просто пожалела.
2
Я спал у мамы в животе,и там мне снились буквы – О, А, Ю, —только гласные,и каждая имела голос,вслух себя произносила,чтоб я запомнил,как они звучат.
3
Миша Жванецкий читает перед народом,читает смешное, а народ не смеется,читает еще более смешное,а народ еще больше не смеется,читает еще более, более,более, более смешное,а народ еще больше, еще больше,еще больше не смеется.Один я смеюсь, хохочуи падаю со смехув какой-то черный колодец.Миша прекращает читать,подбегает к колодцу, кричит:«Саша, ты живой?»А я оттуда, из глубины, отвечаю:«Я еще не долетел!»Миша обернулся к народу:«Он еще не долетел.Если вы засмеетесь,он взлетит обратно.Смейтесь же,спасите Сашу Гельмана!»Ни одной улыбки ни на одном лице.С воплем ужасая ударился головойо бетонное дно колодцаи проснулся.Вскочил с кровати, перекрестился,забыл, что я еврей.
4
Я стоял перед надгробным камнемна моей могиле,долго смотрелна даты рождения и смерти,вдруг черточка, черная черточкавыпорхнула из промежуткамежду двумя цифрамии взлетела в небо.Волнение захлестнуло меня:эта черточка, этот промежуточек —это все, что осталось от моей жизни,это я, это я! Куда я лечу?Черточка в небе заметалась —в одну сторону, в другую,выше, ниже,она не знает, куда лететь, —ее нигде не ждут,ее никуда не зовут.А в это времяоставленные на надгробном камнедве мрачные цифры поползли вверх.Они добрались до бедной моейдрожащей в воздухе черточки,год рождения встал справа от нее,год смерти – слева от нее,цепкими ручищамисхватили мою черточку,потащили внизи грубо ткнули ее в то место,откуда она взлетела.Я плакал.Не вытирая слез,покинул кладбище.
«С некоторых пор…»
С некоторых пор,с некоторых горьких порутром ночь не уходит из глаз,день не знает, как бытьс обнаглевшей ночью —попробуй ее прогнать,полную заговоров, угроз,приклеенную к небугустой, молодой спермой.Изнасилованные дни —вот что нам оставили,вот что мы оставляем.
«Моя свобода стеснялась себя…»
Моя свобода стеснялась себя,робела перед собой,в свои силы верила/не верила,пряталась, боялась…Трусливая свобода – да, и такое бывает.Боже, как я был счастлив,когда моя несвободная свобода,затоптанная зависимостями,вдруг вырвалась!Слова мгновенно откликнулись —я не ожидал, не думал,что возможно такое счастье слов:запрыгали, завизжали,сплетались то так, то этак,сходили с ума, кувыркались,обнаруживали невероятные смыслы,неслыханные сложностипроявляли загадочную ясность!Настоящий праздник речигудел у меня в голове.Никогда не забуду ту ночь,я боялся:свобода моя сбежит обратно,опять устыдится себя, испугается,сломает свою удачу.Ночь была жаркая, конец июля,а я закутался в зимнее пальто,просидел в нем всю ночь,загородил путь назад,в мою трусливую грудь.Мне неслыханно повезло:я был свидетелем невероятного события —освобождения свободы,моей свободы!Не знаю, кого благодарить,разве что двух-трех поэтов,которых обожала моя свобода, —не я, не я, она читала божественные строки,читала и верила,что и она могла бы, могла бы,если бы не была повязанаверевками робостиеще в животе моей мамы,которая впитала в себя дух
покорностииз безымянных глубиневрейских прапрабабушек.Всевышний помог —в ту ночьон отключил колючую проволоку страха.Спасибо, Всеблагой!Я скоро уйду,но моя свобода,с таким трудомвырвавшаяся из собственной неволи,теперь будет долго житьв сердцах моих сыновей, внуков ипра-пра-пра…пра-пра-пра…
Вспоминаю то, чего не было, —какая свобода мысли,какие намеки, ужимки, вскрики —обхожусь без запятых, без точек,по яркости словосочетаний,по невероятным соседствам событийс правдой-скромницей никакого сравнения!Боже мой, это же огромный мир,к которому я почти не прикасался —как радостно, как трогательновспоминать то, чего не было.Какие сюжеты! Какие женщины!
«Победители любуются собой в зеркалах…»
Победители любуются собой в зеркалах,машут себе руками,посылают воздушные поцелуи своим лицам,влюбленным в себя глазам —ну, молодцы, ну, молодцы!Неожиданно между их отражениямивсплывают изуродованные тела,трупы победы.Победители возмущены:кто это сделал, кто дал право?!Они закрывают глаза,отворачиваются, уходят.Но лица их остаютсяна зеркальной гладисреди все новых всплывающихубиенных.
Люди
люди убивают людей,люди посылают людейубивать людей,люди награждают людейза то, что они убивали людей,люди возносят молитвы Всевышнему,просят поместить в рай людей,которые посылали людейубивать людей,люди готовыпо приказу людейубить всех людей,включая себя,во имя победы.
«Люди выстроили баррикады…»
Люди выстроили баррикадыпротив себя,против правды о себе,бьются за то,чтобы оставаться никем, ничем:пыль истории,взметнувшись, кричит «ура»!
Зимнее, 2018
О мой народ, русский мой народ,мой, еврея, русский народ,твой язык, буквы, звуки твоей речинаучили меня быть человеком —распознавать, отличать,идти навстречу, отворачиваться —меня ты научил, себя не научил.Веками житьсреди такого безмерного сочувствиярусского слова к человеку,а на флаге своем написать:«жизнь – копейка».Слова твоих великих учителейвсе еще ждут,все еще надеются,плачут.
«Ощущаю себя виноватым…»
Ощущаю себя виноватымпред моим иудейским началом,слишком долго оно молчало,на удары не отвечало,понимаю, что это чревато.Тем не менее, тем не менеене припомню такого мгновения,когда мной овладело бы мщение —не могу, не хочу, не умеюненавидеть меня ненавидящих.
«Глазам необходимы лица…»
Глазам необходимы лица —лицо Врага, лик Спасителя,безлицый Бог глазастым не указ,они ему лицо нарисовали,и молятся лицу Безлицегорабы видимости.
Отпуск
Все во мне повернулось спинойко всему во мне,и глаза, и уши, и умповернулись своими спинамик моей душе!Беру отпускот озабоченности выразительностьюмоего слова,от проникновения все глубжев свинцовые мешки моей памяти.Беру отпускот ожидания последнего будущего,главной свадьбы моей жизни —когда Смертушка выйдет за меня замуж.Беру отпускот новых попыток-пытокдоводить до сведения,ставить в известностьо том, что все знают:уже многие годызапах гибелидует нам в ноздри,назревает слепая беда:история оружиязавершила полный кругооборот:от возможности убить одного человекадо возможности убить всех людей.И что же? Народы празднуютторжество смертоносности!Пляшут, хвастаются, кричат «ура»!Здесь, в Москве,сегодня и надолго,может быть, навсегда,достигнут полный предел нелепости:люди хотят того,чего не хотят.Беру отпускот стремления понять,искать причины, обрести надежду —зачем? для кого?