Соавторы

–  Женщина. Не назвалась. Я велела через двадцать минут перезвонить. Ты что же, без шарфа ходил? Батюшки, Глебушка, да как же можно? Простудишься!

–  Ну какой шарф, Глаша? Тепло на улице. Сыро, но тепло.

–  И не рассказывай мне! Октябрь кончается, откуда теплу взяться? И я, дура старая, недоглядела! А ты словно дитя малое, за тобой не досмотришь, так ты обязательно не так оденешься. Ах, Глебушка, Глебушка! Семьдесят лет тебя воспитываю-воспитываю, все никак не воспитаю.

И в кого ты такой пошел? Мама твоя, Зема-покойница, всегда правильно одевалась, всегда по погоде, зато и не простужалась, берегла здоровье.

–  Глаша, ты меня с матерью не сравнивай, - голос Богданова стал глуше, вероятно, он из прихожей прошел в одну из комнат, - она была певицей, для нее горло - рабочий инструмент. Кофе готов?

–  Готов, готов, Глебушка, сейчас несу. Может, камин разжечь? Сядешь у огня, ножки погреешь, а то как бы не застудил…

–  Разожги. В такую погоду камин - это хорошо.

Слава обернулся и с сочувствием посмотрел на жену, жадно пьющую горячий чай из крышки термоса. Замерзла, бедняжка. И вроде тепло одевалась, знала, что придется два часа гулять, а все равно замерзла. Вот бы ее сейчас к тому самому камину посадить, ножки погреть…

–  А у него там камин, - сказал он, сам не зная зачем.
– Старуха огонь разводит, причитает, что сезон начался, а дров не запасли, совсем немного осталось.

–  Камин?
– Лиза вскинула брови.
– Хорошо жили писатели в советское время. А что у него там еще есть?

–  Трудно сказать, я там не был. Если что и знаю, то только со слов Мишани, а тот ведь и соврет - недорого возьмет. Наркоман, что ты от него хочешь… Говорил, что квартира огромная, шесть комнат, камин, эркер, три входа.

–  Три?
– удивилась Лиза.
– Это как?

–  Два с парадной лестницы и один с черной. Я тоже не понял, когда Мишаня мне об этом сказал, потом порылся в справочниках и нашел ответ. Дом-то столетней давности, тысяча девятьсот второго года постройки, представляешь? Оказывается, в таких барских квартирах делали по два парадных входа, один - для всех, он вел в прихожую и оттуда можно попасть в комнаты, а второй вел прямо в одну из комнат. Это делали специально, если хозяин врач, или, к примеру, адвокат, или нотариус, или занимался еще чем-нибудь, требующим конфиденциальности. Тогда посетитель проходил с лестницы прямо в кабинет и таким же манером уходил, и его никто не видел, и он никого из семейства не беспокоил. Удобно, правда?

Лиза собралась было высказать свои суждения на этот счет, но Слава предостерегающе поднял руку:

–  Тише… Телефон…

Звонок продребезжал в наушниках раз шесть, пока Богданов не поднял трубку.

–  Я вас слушаю, - царственным звучным баритоном произнес он. Но уже следующие слова были сказаны тихо, торопливо и сердито.
– Это вы? Вы что, с ума сошли?

Я вам категорически запретил звонить мне домой. Срочно? Ладно. Давайте там, где обычно. В три часа. И не смейте больше звонить сюда.

Слава обернулся к жене и торжествующе улыбнулся.

–  Кажется, есть! Не зря мы с тобой его караулили.

Ему кто-то позвонил, и наш писатель был очень недоволен. Говорил тихо, чтобы старуха не услышала. Произошло что-то незапланированное, и у него сегодня в три часа внеплановая встреча с абонентом.

–  Где? В каком месте?
– оживилась Лиза.

–  Он не назвал. Сказал: там, где обычно. Ничего, мы его от самого дома доведем, никуда он не денется.

–  Славик, но мы за ним следили почти две недели, - осторожно заметила она.

– У него есть только одно место, которое тянет на категорию "обычно". Это ресторан, где он обедает каждый четверг. Он и вчера там был.

Больше ни одного места, которое он посещал бы регулярно, у Богданова нет Что-то не сходится.

–  Лизонька, мы наблюдали за ним всего две недели, а что, если это самое "обычно" у него раз в месяц случается? И потом, что ему мешает сегодня пойти в ресторан?

–  Ничего, - вздохнула жена.
– Почему-то все получается совсем не так, как в книжках или в кино. Долго, нудно, скучно, ничего не происходит…

–  Погоди, - Слава снова жестом остановил ее, - там наш мэтр со старухой разбирается.

–  …да как же, Глебушка, я ведь обед приготовила… Ты же вчера ходил в ресторан. Зачем же сегодня?

–  Мне нужно, Глаша. И не спорь со мной - Так ведь пропадет же все! И суп, и жаркое, я баранинки свежей на рынке взяла… Господи, выливать, что ли, прикажешь? Ты бы с вечера упредил, что не станешь дома обедать, я бы деньги на продукты не тратила, а то ведь требуешь, чтобы самое дорогое, самое лучшее, самое свежее, а сам… Столько денег на ветер выбрасывать!

Не дело ты затеял, Глебушка - Не переживай, Глаша, я на ужин все это съем. Ну что ты переполошилась, в самом деле?

–  Так на ужин у меня другое сготовлено! Глебушка…

–  Ну что еще? Подлей-ка мне кофейку… Спасибо.

–  Глебушка, это из-за того борща? Да? Ты теперь не хочешь дома обедать, потому что мне не доверяешь? Думаешь, я совсем старая стала и суп не могу правильно сварить? Ты всю жизнь на обед суп ешь, я тебя так с самого младенчества приучила, и ты теперь моими супами брезгуешь и на обед будешь в рестораны ходить, да?

–  Глаша, да побойся бога, что ты такое несешь? Просто у меня изменились планы. Могут у меня планы измениться? Возникли непредвиденные обстоятельства, у меня в ресторане деловой обед.

–  Знаю я твои обеды, - в голосе женщины Слава уловил слезы, - раньше всегда, если с кем надо встретиться, так к тебе приходили, и я на всех готовила и подавала, а теперь вон чего выдумал: деловой обед в ресторане. Нет уж, Глебушка, ты скажи прямо: не доверяешь мне? Думаешь, у меня борщ прокис, так теперь все время так будет?

–  Да успокойся ты, Глаша! Ну что ты из мухи слона делаешь?

–  А я тебе скажу, что не мог у меня борщ прокиснуть за здорово живешь! Не мог!

–  Ну хорошо, хорошо, не мог. И что из этого?

–  А то из этого, что отравить тебя хотели! И ты прекрасно знаешь, кто и почему. Я тебе еще в среду велела обратиться куда следует, а ты меня не послушал!

–  Глаша! Ну сколько можно…

–  Сколько нужно, столько и можно! Ты на все глаза закрываешь, ничего знать не хочешь, а люди-то не все такие добренькие, как ты об них думаешь. Ты вот считаешь, что раз мне восемьдесят два года, так я уже и в кухарки не гожусь, и вообще из ума выжила, потому у меня и суп порченый, и мнительная я, и говорю глупости, ан нет! Нет, Глебушка! Мне восемьдесят два года, поэтому я много чего знаю и понимаю, а чего не понимаю, так то чувствую. Ненавидят они тебя, со свету сжить хотят, пока ты живой, не будет им покоя. Убьют они тебя, Глебушка.