Соблазн быть счастливым

Заплатив, я выхожу на улицу. Прямо передо мной снова возвышается Везувий с множеством огоньков, взбегающих по нему до самой вершины. Говорят, что в Неаполе, куда бы ты ни повернулся, ты видишь море. На самом деле я думаю, что гораздо более ощутимым является подавляющее присутствие вулкана. Это его ты находишь повсюду, куда бы ни обратил свой взгляд. Это его горбы мы отыскиваем взглядом, чтобы понять, в какой стороне дом. Это его энергия, как лава, растекается между городскими домами и воспламеняет переулки.

Я бы охотно остался, чтобы полюбоваться ночным городом, спящим спокойным, умиротворенным сном, но я ему не доверяю: я знаю, что с первыми рассветными лучами этот младенец проснется и будет как всегда голоден. Поэтому я возвращаюсь и снова занимаю свое место.

Час пятьдесят шесть.

Я закатываю рукава рубашки и замечаю, что руки у меня все еще дрожат. Какое-то время я их разглядываю, и они мне кажутся такими хрупкими – со всеми этими пятнами и тонкой морщинистой кожей. Мне часто случается, глядя в зеркало, не узнавать себя. Кто знает, почему в нашей памяти мы храним лишь лучшие воспоминания о себе. Каждый раз, когда я натыкаюсь на отражение своего тела, мне едва не кажется, что я вижу какую-то старую замызганную пижаму, треплющуюся на ветру.

Раздается звонок мобильного, на нем высвечивается домашний номер Марино. Надо ответить, но я просто не в состоянии. Да и что скажу? Что я пока ничего не знаю и только что пропустил бутылочку пивка?

Сразу после того, как я оказался здесь, пришли двое полицейских. Один из них, от которого шел слишком сладкий запах одеколона, подошел ко мне, чтобы поговорить.

– Это сделал муж, – услышал я будто со стороны свой хриплый глухой голос, – но сейчас я жду Эмму. Потом я все вам скажу.

Он посмотрел на меня – может, он хотел задать мне какие-то вопросы, он даже мог бы заставить меня дать показания, но вместо этого он только слегка кивнул головой и удалился, оставив после себя шлейф своего сладкого аромата, который рассеялся через пару секунд, поглощенный сильным запахом спирта.

Дверь в конце коридора открывается.

Ну что ж. Вот и наступил момент истины.

Я резко вскакиваю с места, чувствуя, как кружится голова и начинает бешено колотиться сердце. Доктор смотрит прямо на меня, и я, не отрывая от него взгляда, неверными шагами иду ему навстречу. В моем возрасте я так и не научился справляться с тревогой. На самом деле есть многое, чего я так и не научился делать и чего никто никогда мне не объяснял. Нас учат уравнениям, заставляют зубрить наизусть «5 мая» [25] или имена семи древнеримских царей, но никто не разъясняет нам, как справляться со страхом, каким образом пережить разочарования, где найти мужество, чтобы вынести боль.

25

«5 мая» – знаменитая ода Алессандро Мандзони, написанная им в 1821 году по случаю смерти Наполеона Бонапарта на острове Святой Елены. Является одним из культовых произведений итальянской литературы и входит в школьную программу (прим. перев.).

Третья из трех недосягаемых женщин

Существует огромная разница между любовью к женщине, которая никогда не будет твоей, и женщиной, которой ты обладаешь. Первая так и будет сиять в вечности, тогда как вторая будет потихоньку угасать – как наше солнце, которое окончательно потухнет через несколько миллиардов лет. И оба эти угасания причиняют нам много беспокойства. Но мы говорим о женщинах, а не о звездах, даже если мне кажется, что беседовать о звездах было бы проще.

Эмма – сестра моей жены, младше ее на несколько лет. Когда я познакомился с Катериной, ей было около двадцати. В первое время я не обращал на нее внимания: в юности стараешься приударять за женщинами постарше, чтобы чувствовать себя более крутым. И по большому счету это не такая уж большая ошибка – ведь чтобы заняться женщинами помоложе, у тебя впереди есть еще целая жизнь.

И поэтому в Эмму я влюбился как-то незаметно для себя, шажок за шажком. Когда страсть к жене начала затухать, я ощутил злость и растерянность. Злость по отношению к самому себе – потому, что я не смог сохранить свою любовь, а растерянность – потому, что женщина, которая больше меня не волновала, каждый вечер ложилась со мной в постель. И вот я решил завести двоих детей: они, по крайней мере, должны были придать какой-то смысл этой истории любви без любви. Знаю, это не слишком красиво, но я уверен, что многие понимают, о чем я говорю.

В любом случае, в какой-то момент происходит непредвиденное: Эмма расходится с мужем, и Катерина приглашает ее на время переехать к нам – так, чтобы ей было легче справляться с маленьким ребенком. Ей тогда было двадцать шесть, мне почти сорок – и все же в этот период мне казалось, что я снова стал ее ровесником. К этому времени моя жена уже научилась крепко стискивать челюсти, противостоя ударам судьбы, ну а Эмма все еще шла по жизни, по-детски раскрыв рот от удивления. Ее взгляд и ее тело излучали легкость и жизнелюбие – давно уже забытые мной ощущения, и я был покорен этим сиянием. Желание обладать этой юностью очень прилипчиво, и если оно охватило тебя, ты уже не можешь без него обойтись. Некоторые мужчины меняют семью, дом и гардероб в обмен лишь на каплю жизненной силы, на несколько лет беззаботной молодости. Я не поменял ни семью, ни дом, ни женщину. Любовь к Эмме так и осталась платонической, и тем не менее наши с ней отношения – одни из самых серьезных и насыщенных в моей жизни, и это только подтверждает тот факт, что чем более неисполнимо наше желание, тем более оно будет жгучим и неистребимым.

Нас с Эммой закружило в вихре греха, в котором были и взгляды украдкой, и легкие касания рук, и нежные объятия, никогда не перераставшие ни во что большее. Нужно иметь много терпения и мало мужества, чтобы проводить свои дни рядом с нелюбимой женщиной, в то время как в соседней комнате находится та, кого ты желаешь. В любом случае через несколько месяцев она уехала, и наш дом вдруг сделался пустым и молчаливым. Я старался забыть Эмму и то время, что она провела у нас, но Катерина вечно о ней заговаривала. Как-то вечером – помню, что в этот момент она мазала себе руки кремом, – она сообщила, что ее сестра влюбилась в тренера своего сына по лыжам и что лето она проведет у него в Трентино. Ночью я не мог сомкнуть глаз: я воображал себе Эмму в объятиях мускулистого красавца с загорелым лицом, покрытым лучистыми морщинками, и дыханием, от которого веяло граппой. Признаюсь, речь идет о клише, но на самом деле уже то, что она завела интрижку с тренером по лыжам, тоже в полной мере входит в разряд клише. Тем не менее она и правда уехала в горы и провела там два месяца. Но к тому времени, когда она вернулась, ее бурный роман уже закончился: инструктор понял, что мать-одиночка будет поопаснее заледенелой черной трассы, и предпочел сменить лыжню.

Той осенью Эмма часто приходила к нам на ужин – так, чтобы наши дети имели возможность поиграть друг с другом. Мне не передать ощущение, которое охватывало меня всякий раз, когда я поворачивался и замечал, что она пристально на меня смотрит. Она тут же отводила глаза, и мне не оставалось ничего, кроме как пялиться на нее как идиот в бесплодном ожидании, что она наконец наберется смелости снова взглянуть мне прямо в лицо.

У Эммы было все, что Катерина с возрастом растеряла: нежная кожа, упоительная улыбка и обольстительный взгляд. Как тут можно было устоять? И действительно, как-то вечером я потерял над собой контроль и позволил себе то, чего еще никогда не позволял, при сообщничестве пледа, служившего мне прикрытием. Мы сидели на диване – Эмма, Катерина и я – и смотрели какой-то фильм. Дети уже спали. Короче, должно быть, по вине фильма, который был очень скучным, я в какой-то момент вдруг почувствовал ее пальчики совсем недалеко от моих и без особых размышлений поступил как типичный подросток: потихоньку сжал ее ладонь. Я потратил целых двадцать минут, чтобы добраться до нее своей рукой – даже улитка, с трудом волоча свой домик, справилась бы быстрее. В итоге Эмма повернулась и в смятении посмотрела на меня. Мне следовало бы прекратить, но я вместо этого выдержал ее взгляд и не стал убирать руку. И мы так и остались сидеть – как юная парочка, которая вздрагивает при малейшем прикосновении к телу другого и больше сосредоточена на едва заметном шевелении мизинца, чем на том, что происходит на экране.

Катерина, сидевшая бок о бок со мной, ничего не заметила, она вообще так никогда ни о чем и не догадалась. А может быть, она так удачно притворялась, что я в это поверил. В любом случае, это был самый интимный момент из всех, что связывали меня с Эммой. После этого вечера она сделалась неуловимой. Избегала меня, а если была вынуждена за чем-нибудь обращаться ко мне, то делала это, не поднимая глаз. Она чувствовала себя виноватой. Это нормально – любого бы на ее месте мучали угрызения совести. Любого, но не меня. В то время мне еще не было знакомо это аномальное чувство, его визиты ко мне начнутся значительно позже. Долгие годы я сваливал муки и сожаления в дальний угол; было ясно, что когда-нибудь вся эта куча на меня рухнет.

Спустя несколько месяцев я решился прояснить ситуацию. Было Рождество, и вся семья собралась за праздничным столом. Эмма сидела далеко от меня, на другом конце стола. Все говорило о том, что время заговорщических взглядов уже прошло, так что я начинал испытывать неловкость в ее присутствии, сомневаясь в действительности ее желания по отношению ко мне. Быть может, я питал иллюзии, я неверно истолковал какое-то ее поведение, быть может, моя непомерно раздутая самооценка заставила меня бежать впереди паровоза и принимать желаемое за действительное. И все же когда она встала с места, чтобы пойти на кухню, я под каким-то предлогом вышел вслед за ней. К счастью, голоса, доносившиеся из столовой, служили мне прикрытием на случай непредвиденных вторжений. Эмма стояла ко мне спиной: я обхватил ее руками за бедра и воскликнул: