Собрание сочинений (Том 2)

– Так ты, говоришь, у аптекаря служил?

– Служил.

– Толк в порошках понимаешь?

– Понимаю.

– Поедешь в город, - сказала Ширяева, - за лекарствами.

Дед Сашка забегал, засуетился. "Во как. Повезло, - радовался. Приметила, значит, внука". Запряг старик лошадей. Настелил побольше соломы. Тронулись. В дороге дед Сашка заговорил о болезнях.

– Оно, конечно, - рассуждал старик, - хворь - вещь поганая. Человек ли, зверь ли, птица - каждый от неё, проклятой, мучается. Только мнение моё такое - барыня наша прикидывается.

– Как - прикидывается?
– не понял Лёшка.

– Очень тебе даже просто, - ответил старик.
– Ничего у неё не болит. Это так, для фасону. Ширяевы - они все такие. И барыня прошлая тоже всё головой мучилась. А дожила до девяноста годов. Живучие, гады...

Наслушавшись дедовых речей, Лёшка устроил такое: вернувшись домой, смешал порошки - те, что от головы, с толчёным перцем, те, что для сна, с сушёной горчицей. Понёс барыне.

– Так какие от головы?
– спросила Ширяева.

– Вот эти.

– А от бессонницы?

– Эти.

– Хорошо. Вот от головы мы и попробуем.

Налила Олимпиада Мелакиевна в стакан воды, развернула порошок, поднесла ко рту, высыпала на язык. И вдруг барыню словно громом ударило: перекосилась, закашлялась и выплюнула всё.

Перевела Ширяева дух.

– Ты что за гадость привёз?
– набросилась, негодуя, на Лёшку.

– Так, так полагается. Так в Питере... Графиня Потоцкая их принимает. Это самые что ни на есть лучшие порошки, - уверяет Лёшка. Уверяет, а сам искоса поглядывает на помещицу: боится - не схватила бы лежащую на столе скалку.

Однако всё обошлось. Барыня успокоилась.

– Графиня, говоришь?

– Так точно, барыня, - заторопился Лёшка.
– И графиня Потоцкая, и князь Гагарин, и генерал Зубов - все принимают.

– А как же их принимать?
– уже совсем миролюбиво спросила Ширяева. Уж больно они злые. Чистый перец.

– А оно водичкой, водичкой запить, - стал объяснять Лёшка.
– И сразу. И зажмурив глаза. И на язык поглубже. Оно и незаметно.

Барыня послушалась, приняла порошок. Каждый день стала Олимпиада Мелакиевна принимать изготовленные Лёшкой лекарства. Обжигает горчица рот, дерёт горло перец. Кривится барыня, но принимает. И что самое странное помогли порошки! И те, что от головы, и те, что для сна. На пользу пошли лекарства.

А как-то в гостях у Ширяевой был сосед помещик Греховодов. Разболелась у Греховодова голова. Олимпиада Мелакиевна ему и говорит:

– Одну минуточку. У меня чудесное есть лекарство.

Насыпал Греховодов порошок на язык и сразу же выплюнул. Набежали у бедного слёзы.

– Что же это вы, Олимпиада Мелакиевна?
– обиделся гость.
– Это же перец.

А Ширяева смеётся.

– Чудесные, - говорит, - порошки. Их в Питере все принимают: и графиня Потоцкая, и князь Гагарин, и генерал Зубов.

Подивился Греховодов, пожал плечами, однако новый порошок принимать отказался.

А ещё через несколько дней приехал в Голодай-село уездный лекарь. Олимпиада Мелакиевна и ему про чудесные порошки рассказала.

Лекарь заинтересовался порошками. Просил показать. Попробовал на кончик языка и те и другие.

– Нет, - сказал он Ширяевой, - тут что-то не то. В одном толчёный перец, в другом сухая горчица. Тут какое-то недоразумение.

– Какое ещё недоразумение!
– возмутилась помещица.
– Я пью. Мне помогает. И даже очень. Вы просто, батенька мой, отстали. В Питере их все принимают.

Выслушал лекарь барыню, усмехнулся.

– В отношении помогает, - сказал, - это у вас, милейшая Олимпиада Мелакиевна, самовнушение. Само-о-внуше-е-ние. А что касается Питера, то это какая-то шутка. Вы осторожнее, горло себе сожжёте, - сказал на прощанье.

– Подлец!
– кричала потом на Лёшку Ширяева.
– Отраву подсунул. Убийство задумал...

– Так ведь и графиня Потоцкая и князь Гагарин...

– Графиня Потоцкая... князь Гагарин... Ах, разбойник!
– схватила Олимпиада Мелакиевна скалку и давай гоняться за Лёшкой. Догонит - ударит. Догонит - ударит.

Вернулся домой мальчик весь в синяках и увесистых шишках. Отлежался. С утра потащился на мельницу.

– Пошёл вон!
– закричал Полубояров.
– Барыня твоего имени слышать не хочут.

И Харитина сказал кратко, но ясно:

– Гнать велено.

– Эх, не повезло. Ой, как не повезло!
– сокрушался дед Сашка.
– И чего это она обозлилась?

НИКАКОГО УЧАСТИЯ

Весь март мужики только и думали, что о земле, ждали Учредительного собрания. Однако собрание отложили то ли на лето, то ли на осень. А тут вовсю разыгралась весна, прошла мутными ручьями по оврагам и балкам, зазвенела грачиным криком, залысела серозёмом на буграх и кручах. Подпирала пора сева. И снова зашумело село Голодай.

– Довольно, хватит, натерпелись. Мало ли нашей кровушки попито! кричал Дыбов.

Другие поддержали:

– Сжечь Ширяеву!

– Отнять землю!

– Разделить скот!

И мужиков прорвало, взыграла накипевшая злоба, кольнула крестьянские души, погнала, как листья в бурю, наперегонки, со свистом и завываньем в сторону господского дома.

Забегал дед Сашка, не знал, как и поступить. И от мужиков отставать не хочется, и как-то неловко вроде бы: сам в караульщиках у Ширяевой. Решил выждать, сел возле дома.

– Ты что, - крикнула, пробегая, Прасковья Лапина, - барыню пожалел?!

– У меня что-то ногу свело, - на всякий случай соврал Митин.

Ждал дед час, ждал два. Наконец не выдержал, решил: "Пойду-ка посмотрю, что-то там делается".

А тут с хуторов от невестки вернулся дед Качкин. Узнав, в чём дело, тоже заторопился. И старик совсем осмелел. Вместе с Качкиным побежали. И чем дальше они бегут, тем больше у деда Сашки появляется прыти. Дед Качкин, большой, грузный, едва за ним поспевает.

– Стой, стой!
– кричит Качкин.

– Давай, давай, уже близко, - подбадривает соседа дед Сашка.

Бегут старики, а навстречу им - будто армейские обозы при отступлении: кто пеше, кто конно, каждый как может, - тащат голодаевские мужики господское добро. Тарахтя по булыжной дороге, шли возы, груженные хлебом. Высекая из камня искру, лязгали барские плуги и бороны. Упираясь, ржали господские кони; выпучив от испуга глаза, мычали коровы.

– Мать честная!
– восклицал дед Сашка.
– Ить те добра сколько!
– и прибавлял шагу.