Собрание сочинений в 4 томах. Том 1. Вечерний звон

Стоя с непокрытой головой у террасы, он мысленно повторил все те почтительные, но твердые слова, которые скажет царю.

То, что он достиг заветного самым необыкновенным образом, через презренную бабку Фетинью, нисколько не смущало его. Конечно, в случае благоприятного исхода встречи бабка потребует мзду. Село заплатит, дал бы бог удачи!

Лука Лукич не сомневался в удаче. Царь не только выслушает его и сделает все, что попросит Лука Лукич. Царь обратится к нему за советом по всеобщим сельским и земельным делам, — Лука Лукич готов был дать этот совет, если даже для того пришлось бы прожить в Питере целый год.

Николай вышел на террасу. Он чувствовал себя отлично, ему даже было интересно поговорить с крестьянином. Он ожидал, что мужик, увидев его, падет на колени или бросится целовать руки, и немало удивился тому, что тот не только не упал в ноги, но, склонившись в поясном поклоне, выпрямился и стоял прямо, глядя царю в глаза.

Николай, внимательно вглядевшись в Луку Лукича, сразу же решил обласкать его. Все в этом старике импонировало ему: могучий рост, величавая медлительность, отсутствие раболепства, ясный взгляд и преисполненные достоинства слова. Именно таким представлял себе царь коренного русского крестьянина, опору трона, защитника порядка и создателя материальных благ.

Обратное чувство возникло у Луки Лукича, когда он как следует рассмотрел исподлобья даря. «Бородка рыжеватая, ровно тебе мочалка, — думалось Луке Лукичу. — Правая ножка выставлена форсисто вперед, лицо землистое, взгляд скучный. — Лука Лукич вздохнул. — Да, жидковат, мелковат, царского маловато!..»

— Ну, здравствуй, любезный, — приветливо начал Николай. — Лука Лукич, кажется?

— Точно, государь. — Лука Лукич удивился: откуда царю знать его имя-отчество? Потом догадался: Фетинья сказала.

— Сколько же тебе лет? Крепок ты еще, погляжу. — Николаю все больше нравился этот исполин.

— Я, государь, пока что собираюсь прожить до ста лет, — почтительно ответил Лука Лукич. — Здоров, нечего бога гневить. Кабы не моя громаднющая семья — у меня, государь, семья вроде твоей — да кабы не мирские заботы, я бы и до двух сотен дотянул. — Он усмехнулся, помолчал и добавил: — Не года старят — думы. И мирские и свои.

— Какие же у тебя думы и заботы?

— Сын мой, государь, ушел из семьи, нужда его выжила, а теперь его в тюрьму закатали.

Николай нахмурился.

— В тюрьму? Он, что же, крамольник, что ли? Социалист?

— Точно, государь! — Лука Лукич почитал великим грехом скрыть что-нибудь в этот час от царя.

— Вот как! — Николай сурово посмотрел на Луку Лукича. — Это нехорошо: уходить из семьи, вставать против отца и против своего государя!

— Да ведь он за правду стоял, а его в тюрьму! За что? За правду?

— Я не знаю этого дела! — отмахнулся Николай. — Значит, за дело, раз в тюрьму. А что у вас за народная нужда? Мне бабушка говорила что-то, но я не уловил сути.

— Фетинья, государь, старуха хитрющая и деньгу любит, ты ей не очень-то верь, — проникновенно сказал Лука Лукич. — Но, спасибо ей, помогла мне с тобой свидеться. Батюшка, царь наш милостивый! Вот какая у нас нужда. Мы на нашу землю Грамоту имеем от твоего прародителя царя Алексея. Но царица Катерина ту землю у нас отобрала и своему постельничему Улусову отдала…

— Как ты смеешь так говорить? — оборвал его Николай.

— А я правду сказал, батюшка, правду, уразумей! — Лука Лукич был поражен тоном царя.

— Чепуха, какая там правда!

— Обыкновенная, государь. Дело житейское. Улусову наши земли пришлись по нраву, она ему их и отдала. А у нас на них Грамота имеется.

— Хм! — Разговор принимал неприятный оборот. Царь нахмурился. — Грамота? Что за Грамота?

Лука Лукич вынул из сумы ветхий свиток и отдал царю.

— Она с титлами писана, государь, — сказал он, боясь, как бы царь невзначай не помял Грамоту. — Бесценная вещь, и в ней вся наша жизнь.

Николай, перестав курить, стал рассматривать Грамоту. Не найдя в ней ничего интересного да и не разобравшись в титлах и завитушках древнего письма, он отдал Грамоту старику.

— Ну, что же вы просите? — стуча носком сапога, спросил Николай.

— Воротить нам нашу землю, государь.

— Я не могу возвратить вам того, что было отдано моей великой прабабкой дворянину Улусову за заслуги перед отечеством, — отвечал Николай, недовольно покусывая ус.

— Да какая там заслуга, батюшка? — со смехом отвечал Лука Лукич. — Невелика была улусовская заслуга, чтобы из-за нее все село по миру пускать.

Николай поморщился.

— На коленях просим тебя, государь, — прикажи нашему барину Улусову не отбирать у нас землю. Мы ее у него арендовали, а теперь он ее отбирает, и миру от того полная петля.

— Но, любезный, земля его собственность!

— Земля божья, государь, — твердо проговорил Лука Лукич, — а ты поставлен богом над ней хозяином. Ты наш главный земельный хозяин, царь-батюшка. Ты у бога насчет земли приказчик, вот как старые люди говаривали. Твое дело, государь, поравнять всех землей. У иных ее вовсе мало, у других такое множество, что руки до нее не доходят. Бесхлебье у нас, батюшка, а это тебе же в убыток! Какой спрос с голодного мужика, рассуди сам… Ему бы работать, а он в побирушки идет. Государь, ждем твоей милости насчет земли. Вели мне сказать всю правду, прикажи сделать так, как я тебе посоветую… Ведь я и тебе добра желаю. — Лука Лукич снова склонился перед царем.

Николай был ошеломлен; только поэтому он не прервал Луку Лукича на полуслове. Он ничего не понял, кроме одного: этот мужик хочет каких-то милостей насчет земли. Но ведь земля им дана! И потом, что же такое? Опять и опять о мужиках… И Витте… Да что они, сговорились, что ли? Может быть, этот старик подослан кем-нибудь? К тому же и сын его преступник, враг…

— Тебе надо обратиться к своему помещику, — холодно процедил он. — Слышишь? Я говорю, пойди к Улусову, поговори с ним. А все, что ты тут говорил, выбрось из головы. Кто тебя подослал, а?

— Сам собрался, — еле выговорил Лука Лукич.

— Представь себе, старик, вдруг ко мне будут ходить от каждого села… Что же это получится?

— Ваше величество, государь, а ты сделай сразу для всех сел. — Лука Лукич чувствовал, что слова его падают в пустоту.

— Я спрашиваю, ты у Улусова был?

— Был, и не раз, государь. Он что камень — ни слеза горючая, ни слово разумное его не прошибают. А в селе, государь, шумят, с топорами на Улусова хотят идти.