Собрание сочинений в 4 томах. Том 1. Вечерний звон
Шрифт:
— Бунтовать? С топорами? — Николай повысил голос. — Я за бунт строго накажу. Я сечь буду бунтовщиков, так и передай своим, этим…
— Скажу, государь. Но что же нам делать? У адвокатов я был — один говорит одно, другой — другое. Судьи твои ни Грамоты, ни великой нашей нужды в расчет не берут, горе наше до них не доходит, сердца у них чугунные. Или и твое сердце не откроется перед народной мольбой?
Николай оторопел перед вопросом, поставленным в упор.
Гатчинское затворничество, страхи и шипение Константина Петровича, удесятеренная охрана, пресекающая проникновение во
Николай остерегался всего непонятного и раздражающего. Он просиживал над бумагами до поздней ночи, но едва ему попадалось что-либо выходящее из ряда заранее составленных представлений, тотчас терялся, бежал за советами к мама, дядьям, к Победоносцеву, к Витте…
Все твердили ему разное: Победоносцев отрицал все, что предлагает Витте; Витте ненавидел Победоносцева; министр юстиции презирал всех скопом. Великие князья имели свои собственные суждения. А там еще матушка! У той тоже свои мысли, и опять-таки противоположные всем, высказанным до нее. Теперь обнаружилось, что и бесценная Аликс хочет заниматься государственными делами и не согласна ни с кем: ни с министрами, ни с князьями, ни с мама.
Но ведь не бежать же за советом сейчас. Он один на один с непонятным человеком, с его непонятными словами и требованиями. Что ему сказать? Николай в ту минуту не представлял себе, как бы он мог разрешить, с его точки зрения, мелкую дрязгу, к тому же освещенную односторонне. С другой стороны, мужик говорит с ним уверенно, чувствуя несомненную правоту, оттого и держится так.
— Хорошо, — с кислой миной промямлил Николай. — Я прикажу… Там разберутся.
— Где «там», государь? — смотря прямо в глаза царю, спросил Лука Лукич.
— Я велю… Если, конечно, позволят законы…
Горько вздохнул Лука Лукич. «Все пропало!» — подумал он и вслух сказал:
— Не гневайся, государь, на меня. Молод ты, ох, молод, батюшка. Того я в расчет не принял: рановато к тебе пришел. А о законах твоих скажу: лежат они, будто глухая плотина поперек речки. Трещит, государь, та плотина, и ежели не пробьешь в ней дыру, сорвут ее вешние воды и все смоют дочиста. Прости, государь, мои смелые речи, но я правду и господу богу говорю, а он превыше нас с тобой. Прощай!
Лука Лукич поклонился и ушел — такой же прямой, строгий, независимый.
Николай был рассержен и озадачен до крайности. Все его взгляды на власть и на государственное устройство проистекали из идеи, которую ему вдалбливали с малых лет: самая верная опора трона — крестьянство. Оно трудолюбиво и неприхотливо, оно верит в бога и в царя одинаково, и нет более убежденного монархиста, чем русский мужик. «За царя-батюшку — в огонь и в воду», — внушали Николаю, и Николай был в совершеннейшем убеждении, что так оно и ость. Но этот дед!.. Он такоеговорил, и как говорил! А что ему ответил царь русский?
Николай понял, что совершил ошибку, что старик ушел, чуть ли не потеряв в него веру. Он хотел крикнуть, остановить мужика. Но зачем? Что он ему скажет? Как исправит ошибку?
Он долго сидел в раздумье на ступеньке террасы.
Смеркалось. Апрельский день кончался,
с залива потянуло холодком. Николай зябко повел плечами, закурил.Рассеянный взор Николая поймал тень, мелькнувшую среди деревьев недалеко от террасы.
— Кто там? — окликнул он.
Из-за деревьев выскочила фигура в военном.
— Подойди сюда! — приказал Николай. — Кто ты? Почему здесь?
— Особого корпуса жандармов унтер-офицер Самопалов, ваше величество! — рявкнул унтер, вытянувшись перед царем и сделав рябую физиономию каменной. — Охраняю место, будучи на посту!
— Только не кричи так! Ты говори тихо, там государыня играет! — Николай помолчал. — Значит, меня охраняешь, Самопалов?
— Так точно, вашу священную особу.
— От кого же ты меня охраняешь? — последовал вялый вопрос.
— От верноподданных, ваше величество!
— Ступай! — резко сказал Николай. — И, пожалуйста, не попадайтесь вы мне больше на глаза. Все вы! Где-нибудь там, подальше, чтобы я вас не видел!
— Слушаюсь, ваше величество! — забывшись, гаркнул Самопалов и скрылся.
Музыка окончилась.
Николай вспомнил, что министр юстиции ждет его, тяжело поднялся и через террасу ушел домой.
— Ну, какие же вести принесли вы об этих заговорщиках? — спросил Николай Муравьева. — Я читал вчера департаментский доклад и был возмущен.
— Пока существуют правительства, ваше величество, до тех пор будут существовать и антиправительственные партии. Этим я лишь хочу отметить злую закономерность сего прискорбного явления.
Одутловатая физиономия министра казалась намазанной салом; сало поблескивало между реденькими волосинками на верхней губе и между еще более редкими на подбородке. Держался он независимо, не раболепствуя, даже с некоторым превосходством, потому что слыл в сферах незаменимым знатоком по части наивыгоднейшего в каждом отдельном случае толкования законов империи.
— Скажите, как называлась эта партия? В докладе я что-то не уловил, он так бездарно составлен!
— И не могли, ваше величество. Только последние аресты выяснили все. Они называют себя «Союзом борьбы за освобождение рабочего класса».
— Ах, вот как! Очень любопытно! Вы слышите, Аликс? За освобождение рабочего класса?.. Гм…
Аликс не подняла глаз от книги.
— Ну и что же? Все они, конечно, с револьверами, анархисты, конечно, а?
— Нет, ваше величество, они называют себя, как вы, вероятно, уже читали в докладе, социал-демократами.
Аликс встрепенулась при этих словах.
— Социал-демократы? — с изменившимся лицом переспросила она. — Как? И здесь есть социал-демократы? — Было ясно, что ей стало страшно.
— Так точно, — делая поклон в сторону Аликс, ответил министр. — Завелись и у нас. Германский продукт, — с откровенной ненавистью прибавил он.
Министр не любил императрицу и называл ее в семейном кругу гессенской выскочкой, гордячкой и фурией.
— Как же так? — с волнением переспросила Аликс. — Князь Бисмарк называл их самыми опасными людьми! Он предостерегал от них германского императора! Оказывается, они и здесь есть? — Она недоуменно смотрела на мужа.