Собрание сочинений в одном томе

«Штормит весь вечер, и пока…»

Штормит весь вечер, и пока Заплаты пенные латают Разорванные швы песка — Я наблюдаю свысока, Как волны головы ломают. И я сочувствую слегка Погибшим — но издалека. Я слышу хрип, и смертный стон, И ярость, что не уцелели, — Еще бы — взять такой разгон, Набраться сил, пробить заслон — И голову сломать у цели!.. И я сочувствую слегка Погибшим — но издалека. А ветер снова в гребни бьет И гривы пенные ерошит. Волна барьера не возьмет, — Ей кто-то ноги подсечет — И рухнет взмыленная лошадь. И посочувствуют слегка Погибшей ей, — издалека. Придет и мой черед вослед: Мне дуют в спину, гонят к краю. В душе — предчувствие как бред, — Что надломлю себе хребет — И тоже голову сломаю. Мне посочувствуют слегка — Погибшему, — издалека. Так многие сидят в веках На берегах — и наблюдают Внимательно и зорко, как Другие рядом на камнях Хребты и головы ломают. Они сочувствуют слегка Погибшим — но издалека. 1973

БАЛЛАДА О КОРОТКОЙ ШЕЕ

Полководец — с шеею короткой Должен быть в любые времена: Чтобы грудь — почти от подбородка, От затылка — сразу чтоб спина. На короткой незаметной шее Голове удобнее сидеть, — И душить значительно труднее, И арканом не за что задеть. А они вытягивают шеи И встают на кончики носков: Чтобы видеть дальше и вернее — Нужно посмотреть поверх голов. Все, теперь ты — темная лошадка, Даже если видел свет вдали, — Поза — неустойчива и шатка, И открыта шея для петли. И любая подлая ехидна Сосчитает позвонки на ней, — Дальше видно, но — недальновидно Жить с открытой шеей меж людей. Вот какую притчу о Востоке Рассказал мне старый аксакал. «Даже сказки здесь — и те жестоки», — Думал я — и шею измерял. 1973

«В день, когда мы, поддержкой земли заручась…»

В день, когда мы, поддержкой земли заручась, По высокой воде, по соленой, своей, Выйдем точно в назначенный час, — Море станет укачивать нас, Словно мать непутевых детей. Волны будут работать — и в поте лица Корабельные наши борта иссекут, Терпеливо машины начнут месяца Составлять из ритмичных секунд. А кругом — только водная гладь, — благодать! И на долгие мили кругом — ни души!.. Оттого морякам тяжело привыкать Засыпать после качки в домашней тиши. Наши будни — без праздников, без выходных, — В море нам и без отдыха хватит помех. Мы подруг забываем своих: Им — до нас, нам подчас не до них, — Да простят они нам этот грех! Нет, неправда! Вздыхаем о них у кормы И во сне имена повторяем тайком. Здесь совсем не за юбкой гоняемся мы, Не за счастьем, а за косяком. А кругом — только водная гладь, — благодать! Ни заборов, ни стен — хоть паши, хоть пляши!.. Оттого морякам тяжело привыкать Засыпать после качки в уютной тиши. Говорят, что плывем мы за длинным рублем, — Кстати, длинных рублей просто так не добыть, — Но мы в море — за морем плывем, И еще — за единственным днем, О котором потом не забыть. А когда из другой, непохожей весны Мы к родному причалу придем прямиком, — Растворятся морские ворота страны Перед каждым своим моряком. В море — водная гладь, да еще — благодать, И вестей — никаких, сколько нам ни пиши… Оттого морякам тяжело привыкать Засыпать после качки в уютной тиши. И опять уплываем, с землей обручась — С этой самою верной невестой своей, — Чтоб вернуться в назначенный час, Как бы там ни баюкало нас Море — мать непутевых детей. Вот маяк нам забыл подморгнуть с высоты, Только пялит глаза — ошалел, обалдел: Он увидел, что судно встает на винты, Обороты врубив на предел. А на пирсе стоять — все равно благодать, — И качаться на суше, и петь от души. Нам, вернувшимся, не привыкать привыкать После громких штормов к долгожданной тиши! 1973

«Всему на свете выходят сроки…»

Всему на свете выходят сроки, А соль морская — въедлива как черт, — Два мрачных судна стояли в доке, Стояли рядом — просто к борту борт. Та, что поменьше, вбок кривила трубы И пожимала баком и кормой: «Какого типа этот тип? Какой он грубый! Корявый, ржавый, — просто никакой!» В упор не видели друг друга оба судна И ненавидели друг друга обоюдно. Он в аварийном был состоянье, Но и она — не новая отнюдь, — Так что увидишь на расстоянье — С испуга можно взять и затонуть. Тот, что побольше, мерз от отвращенья, Хоть был железный малый, с крепким дном, — Все двадцать тысяч водоизмещенья От возмущенья содрогались в нем! И так обидели друг друга оба судна, Что ненавидели друг друга обоюдно. Прошли недели, — их подлатали, По ржавым швам шпаклевщики прошли, И ватерлинией вдоль талии Перевязали корабли. И медь надраили, и краску наложили, Пар развели, в салонах свет зажгли, — И палубы и плечи распрямили К концу ремонта эти корабли. И в гладкий борт узрели оба судна, Что так похорошели — обоюдно. Тот, что побольше, той, что поменьше, Сказал, вздохнув: «Мы оба не правы! Я никогда не видел женщин И кораблей — прекраснее, чем вы!» Та, что поменьше, в том же состоянье Шепнула, что и он неотразим: «Большое видится на расстоянье, — Но лучше, если все-таки — вблизи». Кругом конструкции толпились, было людно, И оба судна объяснились — обоюдно! Хотя какой-то портовый дока Их приписал не в тот же самый порт — Два корабля так и ушли из дока, Как и стояли, — вместе, к борту борт. До горизонта шли в молчанье рядом, Не подчиняясь ни теченьям, ни рулям. Махала ласково ремонтная бригада Двум не желающим расстаться кораблям. Что с ними? Может быть, взбесились оба судна? А может, попросту влюбились — обоюдно. 1973

«Был развеселый розовый восход…»

Был развеселый розовый восход, И плыл корабль навстречу передрягам, И юнга вышел в первый свой поход Под флибустьерским черепастым флагом. Накренившись к воде, парусами шурша, Бриг двухмачтовый лег в развороте. А у юнги от счастья качалась душа, Как пеньковые ванты на гроте. И душу нежную под грубой робой пряча, Суровый шкипер дал ему совет: «Будь джентльменом, если есть удача, А без удачи — джентльменов нет!» И плавал бриг туда, куда хотел, Встречался — с кем судьба его сводила, Ломая кости веслам каравелл, Когда до абордажа доходило. Был однажды богатой добычи дележ — И пираты бесились и выли… Юнга вдруг побледнел и схватился за нож, — Потому что его обделили. Стояла девушка, не прячась и не плача, И юнга вспомнил шкиперский завет: Мы — джентльмены, если есть удача, А нет удачи — джентльменов нет! И видел он, что капитан молчал, Не пробуя сдержать кровавой свары. И ран глубоких он не замечал — И наносил ответные удары. Только ей показалось, что с юнгой — беда, А другого она не хотела, — Перекинулась за борт — и скрыла вода Золотистое смуглое тело. И прямо в грудь себе, пиратов озадачив, Он разрядил горячий пистолет… Он был последний джентльмен удачи, — Конец удаче — джентльменов нет! 1973

«Мы все живем как будто, но…»

Мы все живем как будто, но Не будоражат нас давно Ни паровозные свистки, Ни пароходные гудки. Иные — те, кому дано, — Стремятся вглубь — и видят дно, — Но — как навозные жуки И мелководные мальки… А рядом случаи летают, словно пули, — Шальные, запоздалые, слепые на излете, — Одни под них подставиться рискнули — И сразу: кто — в могиле, кто — в почете. А мы — так не заметили И просто увернулись, — Нарочно, по примете ли — На правую споткнулись. Средь суеты и кутерьмы — Ах, как давно мы не прямы! — То гнемся бить поклоны впрок, А то — завязывать шнурок… Стремимся вдаль проникнуть мы, — Но даже светлые умы Всё размещают между строк — У них расчет на долгий срок… Стремимся мы подняться ввысь — Ведь думы наши поднялись, — И там парят они, легки, Свободны, вечны, высоки. И так нам захотелось ввысь, Что мы вчера перепились — И горьким думам вопреки Мы ели сладкие куски… Открытым взломом, без ключа, Навзрыд об ужасах крича, Мы вскрыть хотим подвал чумной — Рискуя даже головой. И трезво, а не сгоряча Мы рубим прошлое с плеча, — Но бьем расслабленной рукой, Холодной, дряблой — никакой. Приятно сбросить гору с плеч — И всё на Божий суд извлечь, И руку выпростать, дрожа, И показать — в ней нет ножа, — Не опасаясь, что картечь И безоружных будет сечь. Но нас, железных, точит ржа — И психология ужа… А рядом случаи летают, словно пули, — Шальные, запоздалые, слепые на излете, — Одни под них подставиться рискнули — И сразу: кто — в могиле, кто — в почете. А мы — так не заметили И просто увернулись, — Нарочно, по примете ли — На правую споткнулись. 1974

КТО ЗА ЧЕМ БЕЖИТ

На дистанции — четверка первачей, — Каждый думает, что он-то побойчей, Каждый думает, что меньше всех устал, Каждый хочет на высокий пьедестал. Кто-то кровью холодней, кто горячей, — Все наслушались напутственных речей, Каждый съел примерно поровну харчей, — Но судья не зафиксирует ничьей. А борьба на всем пути — В общем, равная почти. «Расскажите, как идут, бога ради, а?» «Телевиденье тут вместе с радио! Нет особых новостей — все равнехонько, Но зато наказ страстей — о-хо-хо какой!» Номер первый — рвет подметки как герой, Как под гору катит, хочет под горой Он в победном ореоле и в пылу Твердой поступью приблизиться к котлу. Почему высоких мыслей не имел? — Потому что в детстве мало каши ел, Голодал он в этом детстве, не дерзал, — Успевал переодеться — и в спортзал. Что ж, идеи нам близки — Первым лучшие куски, А вторым — чего уж тут, он все выверил — В утешение дадут кости с ливером. Номер два — далек от плотских тех утех, — Он из сытых, он из этих, он из тех, — Он надеется на славу, на успех — И уж ноги задирает выше всех. Ох, наклон на вираже — бетон у щек! Краше некуда уже, а он — еще! Он стратег, он даже тактик, словом — спец, — Сила, воля плюс характер — молодец! Четок, собран, напряжен И не лезет на рожон, — Этот — будет выступать на Салониках, И детишек поучать в кинохрониках, И соперничать с Пеле в закаленности, И являть пример целе — устремленности! Номер третий — убелен и умудрен, — Он всегда — второй надежный эшелон, — Вероятно, кто-то в первом заболел, Ну а может, его тренер пожалел. И назойливо в ушах звенит струна: У тебя последний шанс, эх, старина! Он в азарте — как мальчишка, как шпана, — Нужен спурт — иначе крышка и хана! Переходит сразу он В задний старенький вагон, Где былые имена — предынфарктные, Где местам одна цена — все плацкартные. А четвертый — тот, что крайний, боковой, — Так бежит — ни для чего, ни для кого: То приблизится — мол, пятки оттопчу, То отстанет, постоит — мол, так хочу. Не проглотит первый лакомый кусок, Не надеть второму лавровый венок, Ну а третьему — ползти На зап'aсные пути… Сколько все-таки систем в беге нынешнем! — Он вдруг взял да сбавил темп перед финишем, Майку сбросил — вот те на! — не противно ли? Поведенье бегуна — неспортивное! На дистанции — четверка первачей, Злых и добрых, бескорыстных и рвачей. Кто из них что исповедует, кто чей? …Отделяются лопатки от плечей — И летит уже четверка первачей! 1974

ПЕСНЯ ПРО ДЖЕЙМСА БОНДА, АГЕНТА 007

Себя от надоевшей славы спрятав, В одном из их Соединенных Штатов, В глуши и в дебрях чуждых нам систем Жил-был известный больше, чем Иуда, Живое порожденье Голливуда — Артист, Джеймс Бонд, шпион, агент 07. Был этот самый парень — Звезда, ни дать ни взять, — Настолько популярен, Что страшно рассказать. Да шуточное ль дело — Почти что полубог! Известный всем Марчелло В сравненье с им — щенок. Он на своей на загородной вилле Скрывался, чтоб его не подловили, И умирал от скуки и тоски. А то, бывало, встретят у квартиры — Набросятся и рвут на сувениры Последние штаны и пинджаки. Вот так и жил как в клетке, Ну а в кино — потел: Различные разведки Дурачил как хотел. То ходит в чьей-то шкуре, То в пепельнице спит, А то на абажуре Ково-нибудь соблазнит. И вот артиста этого — Джеймс Бонда — Товарищи из Госафильмофонда В совместную картину к нам зовут, — Чтоб граждане его не узнавали, Он к нам решил приехать в одеяле: Мол, все равно на клочья разорвут. Ну посудите сами: На пр'oводах в ЮСА Все хиппи с волосами Побрили волоса; С его сорвали свитер, Отгрызли вмиг часы И растащили плиты Со взлетной полосы. И вот в Москве нисходит он по трапу, Дает долл'aр носильщику на лапу И прикрывает личность на ходу, — Вдруг ктой-то шасть на «газике» к агенту И — киноленту вместо документу: Что, мол, свои, мол, хау ду ю ду! Огромная колонна Стоит сама в себе, — Но встречает чемпиона По стендовой стрельбе. Попал во все, что было, Тот выстрелом с руки, — Ну все с ума сходило, И даже мужики. Довольный, что его не узнавали, Он одеяло снял в «Национале», — Но, несмотря на личность и акцент, Его там обозвали оборванцем, Который притворялся иностранцем И заявлял, что, дескать, он — агент. Швейцар его — за ворот, — Решил открыться он: «07 я!» — «Вам межгород — Так надо взять талон!» Во рту скопилась пена И горькая слюна, — И в позе супермена Он уселся у окна. Но вот киношестерки прибежали И недоразумение замяли, И разменяли фунты на рубли. …Уборщица ворчала: «Вот же пройда! Подумаешь — агентишка какой-то! У нас в девятом — прынц из Сомали!» 1974

«Жили-были н'a море…»

Жили-были н'a море — Это значит плавали, Курс держали правильный, слушались руля, Заходили в гавани — Слева ли, справа ли — Два красивых лайнера, судна, корабля: Белоснежнотелая, Словно лебедь белая, В сказочно-классическом плане, — И другой — он в тропики Плавал в черном смокинге — Лорд — трансатлантический лайнер. Ах, если б ему в голову пришло, Что в каждый порт уже давно влюбленно Спешит к нему под черное крыло Стремительная белая мадонна! Слезы льет горючие В ценное горючее И всегда надеется втайне, Что, быть может, в Африку Не уйдет по графику Этот недогадливый лайнер. Ах, если б ему в голову взбрело, Что в каждый порт уже давно влюбленно Прийти к нему под черное крыло Опаздывает белая мадонна! Кораблям и поздняя Не к лицу коррозия, Не к лицу морщины вдоль белоснежных крыл, И подтеки синие Возле ватерлинии, И когда на смокинге левый борт подгнил. Горевал без памяти В доке, в тихой заводи, Зол и раздосадован крайне, Ржавый и взъерошенный, И командой брошенный, В гордом одиночестве лайнер. А ей невероятно повезло: Под танго музыкального салона Пришла к нему под черное крыло — И встала рядом белая мадонна! 1974

«Сначала было Слово печали и тоски…»

Сначала было Слово печали и тоски, Рождалась в муках творчества планета, — Рвались от суши в никуда огромные куски И островами становились где-то. И, странствуя по свету без фрахта и без флага Сквозь миллионолетья, эпохи и века, Менял свой облик остров, отшельник и бродяга, Но сохранял природу и дух материка. Сначала было Слово, но кончились слова, Уже матросы Землю населяли, — И ринулись они по сходням вверх на острова, Для красоты назвав их кораблями. Но цепко держит берег — надежней мертвой хватки, — И острова вернутся назад наверняка. На них царят морские — особые порядки, На них хранят законы и честь материка. Простит ли нас наука за эту параллель, За вольность в толковании теорий, — Но если уж сначала было слово на Земле, То это, безусловно, — слово «море»! 1974

ОЧИ ЧЕРНЫЕ

I. Погоня

Во хмелю слегка Лесом правил я. Не устал пока, — Пел за здравие. А умел я петь Песни вздорные: «Как любил я вас, Очи черные…» То плелись, то неслись, то трусили рысцой. И болотную слизь конь швырял мне в лицо. Только я проглочу вместе с грязью слюну, Штофу горло скручу — и опять затяну: «Очи черные! Как любил я вас…» Но — прикончил я То, что впрок припас. Головой тряхнул, Чтоб слетела блажь, И вокруг взглянул — И присвистнул аж: Лес стеной впереди — не пускает стена, — Кони прядут ушами, назад подают. Где просвет, где прогал — не видать ни рожна! Колют иглы меня, до костей достают. Коренной ты мой. Выручай же, брат! Ты куда, родной, — Почему назад?! Дождь — как яд с ветвей — Недобром пропах. Пристяжной моей Волк нырнул под пах. Вот же пьяный дурак, вот же н'aлил глаза! Ведь погибель пришла, а бежать — не суметь, — Из колоды моей утащили туза, Да такого туза, без которого — смерть! Я ору волкам: «Побери вас прах!..» — А коней пока Подгоняет страх. Шевелю кнутом — Бью крученые И ору притом: «Очи черные!..» Храп, да топот, да лязг, да лихой перепляс — Бубенцы плясовую играют с дуги. Ах вы кони мои, погублю же я вас, — Выносите, друзья, выносите, враги! …От погони той Даже хмель иссяк. Мы на кряж крутой — На одних осях, В хлопьях пены мы — Струи в кряж лились, — Отдышались, отхрипели Да откашлялись. Я лошадкам забитым, что не подвели, Поклонился в копыта, до самой земли, Сбросил с воза манатки, повел в поводу… Спаси Бог вас, лошадки, что целым иду!