Собрание сочинений в трех томах. Том 3
Шрифт:
— Сказано вам — пять подписей против Шурова. А вы только две поставили: ты и ты.
— Никто не хочет, — говорит Хват. — Его все боятся…
— Поскольку он имеет силу, постольку… — начал было Болтушок.
— Да погоди ты! «Поскольку, постольку!»… — перебивает его Самоваров. — Какая там у него сила! Не сумели поднять массу на него. А он на меня поднял…
— Ну, кого? Давайте подумаем, — говорит Хват.
— Ввиду возможности стечения, логически думаю, — Игнат Ушкин подпишет жалобу на Шурова, поскольку ему безразлично, на кого подписать.
— Во!
— Возможно. Должон подписать, — соглашается Хват.
— Действуй, Григорий Егорович, — одобрительно говорит Самоваров. — Та-ак… Кажись, все обсудили.
— У меня еще вопрос, — говорит Болтушок.
— Давай.
— Целую неделю заседания не было. Дебатировать надо и массу будировать постоянным действием рассуждениев. Я считаю: надо раза два-три в неделю… Заслушивать надо…
— Пожалуй, верно! Значит, так: вторник, четверг и суббота. Докладывает весь руксостав.
— Во-от, — протянул Болтушок. — Тогда все вожжи руководства будут в вашей руке.
— Все! — кончает Самоваров.
— Все! — говорят Хват и Болтушок вместе.
Утро. Петя Федотов первый идет на колхозный двор. Репродуктор на площади: «Доброе утро, товарищи!..» Шуров вскакивает с постели, умывается.
Репродуктор в доме Терентия Петровича: «Доброе утро, товарищи!»
Постель Терентия Петровича пуста. Его жена, Матвеевна, отвечает репродуктору:
— Доброе утро! Только Терентий Петрович давно в поле. У него смена в пять. — Она возится у печки.
Репродуктор в хате Игната: «Доброе утро, товарищи!..»
— А? — спрашивает у репродуктора Игнат.
— Бэ, — говорит Домна. — Иду на ферму. Посмотри за мальчонком да отнеси в ясли. — Качнув люльку, она выходит.
— Бэ! — говорит безразлично Игнат, выключает динамик и немедленно засыпает.
Евсеич идет с поста. Встречает Шурова.
— С добрым утром, Петр Кузьмич!
— Доброе утро!
— Бежишь? — спрашивает Евсеич.
— Бегу. Сегодня надо пораньше: культиватор на прополке будет работать. — И он торопится уйти.
— Слышь, Петр Кузьмич!
— А? — оборачивается тот.
Евсеич подходит к нему и говорит тихо:
— Слух нехороший есть, будто Самоваров на тебя докладную подал.
Подходит Петя и останавливается около них.
— Плюньте и не обращайте внимания, — утешает Петр Кузьмич.
— Нельзя, нельзя, Кузьмич. Ты противодействуй. Напиши свой пакет. Мы все подтвердим: мол, возможности нету.
— Прополка, Евсеич, прополка. Не до того сейчас. Прополем — разберемся. — И он идет дальше.
Евсеич смотрит ему вслед. Петя спрашивает:
— Дедушка, а чего это написал Самоваров?
— Ох, Петя, Петя! Заклюет Самоваров Кузьмича. Этот работает и не замечает, а они втроем всю ночь сидели — Хват, Болтушок и «сам» — все придумывали.
— А ты сам слыхал?
— Ясно дело, сам. Мне доверено охранять — и я должон все слышать ночью. Ясно дело, где Хват ночью —
там сторож держи ухо востро. Слыхал. Все слыхал: Игнатку хотят подговаривать.Дом Игната. Он спит. Мальчик раскачался, сидя в люльке, и кричит, ухватившись за ремни. Кто-то стучит в окно. Голос Хвата:
— Игнат Прокофьевич!.. Игнат!.. Эй, Игнат!..
Игнат поворачивается на другой бок и говорит, не открывая глаз:
— Не кричи. Сейчас пойду на работу.
— Да не на работу, пень-колода чертова! Выйди — дело есть сурьезное.
Игнат выходит заспанный, с всклокоченными волосами:
— Чего тебе?
— Видишь? — показывает бумагу Хват.
— Ничего не вижу.
— Тут, брат, дела написаны.
— А мне какое дело!
— Ты слыхал, что Шуров про тебя говорил?
— А мне какое дело. Ну и пущай…
— Он говорит, что ты лодырь, лентяй, что тебя переделывать надо, перевоспитывать… Ха-ха-ха! Как дите!
— Ну и пущай перевоспитывает… Может, ему нравится…
— Так вот, мы написали про Шурова в район: дескать, житья нету… По непаши сеет… Подрывает авторитет председателя… Подпишешься?
— Под чем?
— Под бумагой.
— А ну, дай посмотрю. — Он берет бумагу, смотрит на нее, держа на отшибе, переворачивает тыльной стороной, немного думает и заключает равнодушно: — Бумага плохая — нелощеная. Не годится.
— А подпишешь? Надо же пять свидетелей…
— Кто ее знает… Приди завтра. Тольку бумагу неси хорошую. Такую — не подпишу. Что я, дите, что ли?
Хват разводит руками, взяв бумагу.
— Завтра приди, тогда…
Вдруг Игнат пятится к двери задом. Он видит скачущего Алешу Пшеничкина. Игнат останавливается, прибирает руками волосы, поправляет рубаху, но лицо его остается равнодушным.
— Куда пятишься? — спрашивает Алеша.
— На работу.
— На какую?
— Да вот — сперва подумаю, на какую.
— А мальчонку кто понесет в ясли?
— Я.
— Ну, теперь к обеду придешь! — восклицает Алеша.
— Почему к обеду? Могу и раньше.
— Тьфу! — плюет Алеша. — Ну что с тобой делать?! Душу ты у меня вымотал! — и неожиданно обращается к Хвату: — И ты тут? Чего это тебе Игнат понадобился?
— Шел — зашел, — независимо отвечает тот.
— Может, нес — занес?
— Возможно, — отвечает нахально Хват и уходит.
— Ну, Игнат Прокофьич! Пожалуйста, пораньше приходи!
— Так бы и сказал с первого слова. Я люблю вежливое обращение.
Алеша махнул рукой и едет обратно.
Поле. Женщины полют тяпками. Среди них и жена Евсеича, и жена Терентия Петровича, и Настя Бокова. Рядом — трактор У-2 рыхлит подсолнечник. Уже и рожь поспевает. Позади идущего культиватора Шуров и Тося, Они измеряют глубину рыхления металлической рулеткой. Шуров машет трактористу. Тот останавливается. Шуров и Тося подходят к культиватору.
— В каких междурядьях лапы идут неправильно? — спрашивает Шуров.