Собрание сочинений. Т.13.

Жак, как правило, никогда не разговаривал в пути, но в тот вечер он то и дело подшучивал над своим кочегаром — все тем же Пеке.

— Что это? Вы нынче, видать, кроме воды, ничего в рот не брали: вас что-то даже ко сну не клонит?

Пеке и вправду, против обыкновения, был трезв и необыкновенно мрачен. Он угрюмо буркнул в ответ:

— Кто хочет видеть, тому не до сна!

Машинист бросил на него настороженный взгляд, как человек, у которого не совсем чиста совесть. Дело в том, что на прошлой неделе Жак согрешил с подружкой кочегара, неуемной Филоменой, которая давно уже терлась возле него, как влюбленная кошка. Он не просто уступил мимолетному желанию, он хотел прежде всего произвести опыт и понять, окончательно ли он исцелился теперь, когда удовлетворил наконец свою чудовищную потребность. Сможет ли он обладать женщиной, не вонзив ей при этом нож в горло? Они были близки уже дважды, и Жак ни разу не заметил каких бы то ни было тревожных симптомов — ни внезапной дурноты, ни роковой дрожи. Его отличное расположение духа, довольный, смеющийся вид и объяснялись, хотя он этого сам не подозревал, радостным ощущением, что отныне он такой же человек, как все другие.

Пеке открыл топку паровоза, чтобы подбросить туда угля, но машинист остановил его:

— Нет, нет, зачем ее пришпоривать, она и так резво бежит.

Кочегар разразился грубой бранью:

— Резво! Как бы не так!.. Ничего не скажешь: хороша штучка, гнусная тварь!.. Как вспомню, что, бывало, еще бранили ту, нашу старую, послушную «Лизон»!.. А эта потаскуха заслуживает лишь доброго пинка в зад!

Жак, сдержав раздражение, ничего не ответил. Он прекрасно понимал, что их былая любовь втроем безвозвратно миновала: тесная дружба, связывавшая его самого, кочегара и их машину, прекратилась со смертью «Лизон». Теперь они ссорились по любому пустяку — из-за слишком сильно завернутой гайки, из-за небрежно подброшенной лопаты угля. И Жак мысленно дал себе слово держаться поосмотрительнее с Филоменой, он не хотел, чтобы дело дошло до открытой войны между ним и кочегаром, с которым они долгие часы стояли рядом на узком трясущемся мостике — площадке мчавшегося паровоза. Прежде Пеке испытывал благодарность к машинисту за то, что тот никогда не придирается к нему, дает изредка вздремнуть и разрешает доедать свой завтрак, и он вел себя, как верный пес, готовый из преданности к хозяину перегрызть любому глотку; вот почему они жили как братья, которых роднит повседневная опасность, не нуждались даже в словах и молча понимали друг друга. Но начни они ссориться, и жизнь их быстро превратится в ад: мыслимое ли дело долгими часами трястись на паровозе рядом с ненавистным тебе человеком? Только неделю назад администрация Компании была вынуждена расформировать паровозную бригаду курьерского поезда Париж — Шербур: былые друзья переругались из-за какой-то красотки, машинист стал помыкать кочегаром, а тот перестал его слушаться; начались драки, подлинные битвы в пути, когда оба забывали, что за ними на огромной скорости катятся вагоны, набитые пассажирами.

Пеке назло машинисту еще дважды подбрасывал уголь в топку — он, без сомнения, искал ссоры; однако Жак делал вид, будто ничего не замечает и всецело поглощен управлением, он только то и дело поворачивал маховичок инжектора, чтобы уменьшить давление пара в котле. Воздух был удивительно мягкий, и прохладный ветерок, возникавший при движении поезда, необыкновенно освежал в эту жаркую июньскую ночь! Когда в пять минут двенадцатого курьерский поезд прибыл в Гавр, Жак и Пеке принялись мыть паровоз, казалось, в таком же добром согласии, как в былое время.

Они уже собрались покинуть паровозное депо, чтобы направиться спать на улицу Франсуа-Мазлин, как вдруг их окликнул женский голос:

— Куда это вы торопитесь? Зайдите на минутку!

То была Филомена; стоя на крылечке своего дома, она, должно быть, поджидала Жака. Заметив Пеке, она с нескрываемой досадой передернула плечами, однако решила пригласить обоих: ради удовольствия поболтать с новым любовником стоило примириться с присутствием прежнего.

— Отстань, слышишь! — огрызнулся Пеке. — Чего пристаешь, мы спать хотим.

— До чего ж ты любезен! — весело отозвалась Филомена. — Но господин Жак не такой грубиян, как ты, он не откажется выпить с дамой стаканчик вина… Не правда ли, господин Жак?

Машинист из осторожности уже подумал было отказаться, но тут кочегар неожиданно согласился: как видно, он решил понаблюдать за Жаком и Филоменой, чтобы понять, справедливы ли его подозрения. Все трое вошли в кухню и уселись за стол, Филомена принесла рюмки и бутылку водки, затем, понизив голос, сказала:

— Постарайтесь только не очень шуметь, наверху спит брат, а он не любит, когда у меня гости.

Разливая водку, Филомена прибавила:

— Кстати, слыхали, мамаша-то Лебле нынче утром околела… О, я давно предсказывала: коли старуху переселят в ту квартиру — ведь это сущая темница, — она недолго протянет. Ну, она и промаялась там месяца четыре, просто желчью исходила, что ничего не видит, окромя цинковой кровли навеса… Но только доконало ее другое: в последнее время она уж и вовсе не поднималась с кресла и не могла больше шпионить по своей привычке за мадемуазель Гишон и начальником станции. Старуха ужасно как бесилась, что никак не поймает их вдвоем, из-за этого она и померла.

Филомена остановилась, отхлебнула глоток и со смехом воскликнула:

— А ведь они, бьюсь об заклад, спят друг с другом. Но уж до того хитры! Все шито-крыто, не подкопаешься!.. Сдается мне все же, что эта пигалица, госпожа Мулен, как-то их застукала вечерком. Но ее им опасаться нечего, она-то не проболтается: во-первых, дура дурой, а потом, ее муж как-никак помощник господина Дабади…

Филомена опять умолкла, но тут же прибавила:

— Да, чуть не забыла, ведь на той неделе в Руане начинается дело Рубо.

До сих пор Жак и Пеке слушали ее, не вставляя ни слова. Кочегар находил только, что его любовница уж больно разговорчива: никогда еще, наедине с ним, она не вела таких длинных речей; он не сводил глаз с Филомены и, видя, как возбуждает ее общество машиниста, с каждой минутой испытывал все более жгучую ревность.

— Да, — невозмутимо откликнулся Жак, — мне пришла повестка из суда.

Филомена подскочила к молодому человеку, радуясь возможности коснуться его хотя бы локтем.

— Я тоже выступаю как свидетельница… Ах, господин Жак, меня ведь и о вас спрашивали, хотели выведать всю подноготную о ваших отношениях с несчастной госпожою Рубо, и вот, когда меня допрашивали, я так прямо и заявила следователю: «Да он, сударь, ее обожал, разве мог он ей зло причинить?» Ведь я не раз видала вас вместе, и уж кому было это подтвердить, как не мне?

— О, за себя-то я не тревожусь, — проговорил Жак, небрежно махнув рукой, — ведь я подробно, час за часом, объяснил им, как провел тот день… Уж если Компания оставила меня на службе, значит, нашли, что я вне всяких подозрений.

Наступило молчание, все трое, не спеша, выпили.

— Просто жуть берет, — снова заговорила Филомена. — Какой все-таки изверг, этот Кабюш! Когда его взяли, он был весь в крови несчастной госпожи Рубо. Встречаются же такие кретины: зарезал женщину лишь потому, что хотел ею обладать! Но что за толк? Ведь вето уж нет на свете?.. Сколько жить буду, не забыть мне никогда, как господин Кош прямо на платформе задержал Рубо. Я сама при этом была. Рубо, похоронив жену, наутро преспокойно вышел на дежурство, а неделю спустя все и произошло. Господин Кош как ударит его по плечу да как выпалит: так, мол, и так, у меня, дескать, приказ отвести вас в тюрьму! Подумать только, их, бывало, водой не разольешь — все ночи напролет дулись в карты! Правда, удивляться тут нечего, на то он и полицейский комиссар: коли прикажут, отца и мать на гильотину отправит! Такая уж у него собачья служба. Впрочем, Кошу на все наплевать! Я тут на днях проходила мимо Коммерческого кафе и видела: сидит он себе за столом и карты тасует, прежний-то приятель занимает его не больше, чем турецкий султан!

Пеке заскрипел зубами и трахнул кулаком по столу:

— Проклятье! Да будь я на месте этого рогача Рубо!.. Вот вы спали с его женою. Кто-то другой ее зарезал! А мужа судить собираются… Ну, как тут не лопнуть от бешенства?!

— Эх ты, дуралей! — вмешалась Филомена. — Да ведь Рубо обвиняют, будто он подговорил Кабюша убрать жену; да, да, все это, по слухам, вышло из-за денег! У Кабюша при обыске, говорят, нашли часы председателя суда Гранморена, помните, того самого, которого года полтора назад прямо в вагоне зарезали. Так вот, оба эти убийства связали вместе и такую кашу заварили, что сам черт ногу сломит! Я-то вам ничего толком объяснить не сумею, но обо всем этом было в газете напечатано, целых две колонки заняло.