Собрание сочинений. Т.13.

— Еще как повезло! — подхватил кочегар, не совсем протрезвившийся после вчерашнего кутежа.

Уроженец одного из селений близ Руана, Пеке еще в юности поступил на службу в Компанию Западных железных дорог в качестве слесаря. Годам к тридцати ему осточертела работа в мастерских и он стал кочегаром, надеясь впоследствии сделаться машинистом, как раз в это время он женился на Виктории, своей односельчанке. Но годы шли, а он все оставался кочегаром; теперь ему ни за что не стать машинистом: у него дурная слава человека распущенного, пьяницы и волокиты. Пеке уже раз двадцать собирались уволить, но его неизменно спасало заступничество председателя суда Гранморена; мало-помалу к его недостаткам привыкли, к тому же их во многом искупал веселый нрав и опыт старого работника. Кочегар становился по-настоящему страшным, лишь когда напивался, — он походил тогда на дикого зверя и был способен даже на преступление.

— Так как же, видели вы мою благоверную? — снова спросил Пеке, широко ухмыляясь.

— Конечно, видели, — ответил Рубо. — Мы даже позавтракали в вашей комнате… Славная у вас женушка, Пеке. Напрасно вы ей изменяете.

Кочегар загоготал.

— Ну, уж вы скажете! Да ведь это она хочет, чтобы я развлекался.

Он не лгал. Тетушка Виктория была двумя годами старше мужа, она так растолстела, что с трудом передвигалась; эта заботливая супруга сама клала пятифранковые монеты в карманы Пеке, чтобы он мог жить в свое удовольствие. Ее никогда особенно не огорчала неверность мужа, и она позволяла ему развлекаться на стороне, сколько его душе угодно; в последнее время кочегар вел размеренную жизнь, у него было две жены, по одной в каждом из конечных пунктов железной дороги: в Париже он коротал ночи с законной супругой, а в Гавре — от поезда до поезда — проводил по нескольку часов с постоянной любовницей. Необыкновенно бережливая, жалевшая потратить на себя лишний грош, тетушка Виктория все отлично знала; однако она питала к своему гуляке мужу поистине материнские чувства и постоянно повторяла, что не хочет, чтобы он ударил лицом в грязь перед другой, «тамошней». Вот почему всякий раз, снаряжая Пеке в дорогу, она придирчиво осматривала его белье, не желая, чтобы та обвиняла ее в том, будто она плохо глядит за их мужем.

— И тем не менее, — возразил Рубо, — это не очень-то красиво! Моя жена обожает свою кормилицу и собирается вас как следует отчитать.

Он умолк, увидя, что из-под навеса, возле которого они стояли с Пеке, показалась высокая сухопарая женщина — Филомена Сованья, сестра начальника паровозного депо, которая вот уже целый год исполняла в Гавре роль второй супруги Пеке. Парочка, должно быть, беседовала тут, под навесом, перед тем как кочегар окликнул Рубо. Филомене было тридцать два года, но выглядела она значительно моложе; высокая, угловатая, с иссушенной постоянным желанием плоской грудью, с удлиненной головою и горящими глазами, она походила на худую кобылицу, ржущую от нетерпения. Толковали, что Филомена выпивает. Все станционные служащие перебывали у нее, в изрядно запущенном ею доме, неподалеку от паровозного депо. Брат Филомены, упрямый овернец, живший вместе с ней, требовал от работников депо беспрекословного подчинения и поэтому был на хорошем счету у начальства, Но тем не менее он вытерпел немало неприятностей из-за сестры, ему даже пригрозили увольнением; и если с Филоменой в конце концов из уважения к нему примирились, то сам он терпел ее только из родственных чувств, больше того, это не мешало ему всякий раз, когда он заставал сестру с мужчиной, избивать ее до полусмерти. Филомена и Пеке были словно созданы друг для друга: она наконец присмирела в объятиях этого неунывающего гуляки, а он был доволен, что может постоянно менять свою слишком тучную жену на слишком тощую сожительницу, и шутливо уверял, будто ни о чем другом и не мечтает. Одна лишь Северина, считая, что обязана это сделать ради тетушки Виктории, поссорилась с Филоменой; гордая от природы, она и прежде-то относилась к ней свысока, а теперь и вовсе перестала раскланиваться.

— До скорого свидания, Пеке, — развязно проговорила Филомена. — Пойду, а то я мешаю господину Рубо, ведь жена велела ему поучить тебя уму-разуму!

Пеке только беззлобно посмеивался:

— Оставайся, он просто шутит.

— Нет, нет! Я обещала госпоже Лебле принести несколько яиц из-под кур.

Филомена намеренно произнесла это имя; зная о глухой вражде между женой кассира и женой помощника начальника станции, она не уставала выражать дружеские чувства г-же Лебле, чтобы досадить Северине. Но все же она осталась, услышав, что кочегар спросил, чем окончилось дело с супрефектом, — ей это было интересно.

— Все уладилось? Вы довольны? Не правда ли, господин Рубо?

— Очень доволен.

Пеке с насмешливым видом подмигнул:

— Ну, вам, собственно говоря, нечего было и тревожиться. Когда за вашей спиной такая влиятельная персона… А? Вы-то знаете, о ком я говорю. Моя жена ему тоже многим обязана.

Намек на председателя суда Гранморена, видно, пришелся Рубо не по душе, и он резко оборвал Пеке:

— Стало быть, поедете только вечером?

— Ну да. Скоро «Лизон» починят, уже прилаживают шатун… Я жду своего машиниста, он отправился подышать воздухом. Вы с ним знакомы? Это Жак Лантье, он из ваших краев.

С минуту Рубо стоял молча, с отсутствующим видом, мысли его витали далеко. Потом он словно пробудился:

— Что? Жак Лантье? Машинист?.. Ну, конечно, я его немного знаю. Но только так, шапочно! Мы познакомились здесь, в Гавре, он моложе меня, и в Плассане я его ни разу не встречал… Этой осенью он оказал услугу моей жене, будучи в Дьеппе, зашел к ее двоюродным сестрам с небольшим поручением… Я слышал, он дельный малый.

Рубо говорил, не останавливаясь, почти не думая. Внезапно он удалился, бросив на ходу:

— До свидания, Пеке… Я должен тут еще кое-что проверить.

Только тогда ушла и Филомена; широко шагая, она еще больше походила на кобылицу; Пеке между тем стоял неподвижно, засунув руки в карманы, довольный тем, что может бездельничать целое утро; неожиданно он с удивлением заметил, что помощник начальника станции, обойдя вокруг вагонного депо, поспешно направился к вокзалу. «Недолго ж он занимался проверкой! И что он тут разнюхивает?».

Когда Рубо возвратился на крытую платформу, пробило девять часов. Он прошел в глубь вокзала, до самой почтово-пассажирской конторы, огляделся по сторонам, словно тщетно искал чего-то; потом возвратился все той же торопливой походкой. Быстро окинул взглядом окна служебных помещений. В тот час вокзал был безмолвен и пуст, Рубо один кружил по платформе; царивший вокруг покой, казалось, выводил его из себя, он был подавлен, как человек, которому грозит катастрофа и которым в конце концов овладевает жгучее желание, чтобы она скорее разразилась. Хладнокровие изменило ему, он не мог устоять на месте. Теперь Рубо не сводил глаз с башенных часов. Девять… пять минут десятого. Обыкновенно он поднимался к себе завтракать лишь в десять часов — после того как отправлял поезд в девять пятьдесят. Но тут он вдруг подумал о Северине, которая ожидает там, наверху, и решительно направился домой.

В коридоре Рубо чуть не наткнулся на г-жу Лебле, впускавшую к себе Филомену; та, простоволосая, принесла своей соседке свежие яйца. Обе застыли на месте, и Рубо пришлось войти к себе под их пристальными взглядами. Он торопливо отпер дверь и тут же захлопнул ее. Но женщинам все же удалось разглядеть бледный профиль Северины — она сидела в столовой, уронив руки, не шевелясь. Филомена вошла в квартиру, г-жа Лебле в свою очередь захлопнула дверь и сообщила, что рано утром она уже видела Северину в той же унылой позе: надо полагать, история с супрефектом принимала дурной оборот. Но Филомена разочаровала ее — она потому и прибежала, что есть новости; затем дословно повторила то, что помощник начальника станции сказал Пеке. Кумушки изощрялись в догадках. Всякий раз, когда они сходились, пересудам не было конца.

— Им здорово намылили голову, моя милая, даю руку на отсечение… Его вот-вот выгонят.

— Ах, сударыня, хоть бы нас поскорее от них избавили!

Вражда между семействами Лебле и Рубо, разгоравшаяся все сильнее и сильнее, возникла из-за квартиры. Весь второй этаж над залами ожидания был отведен под жилища станционных служащих; освещенный сверху центральный коридор — настоящий коридор отеля — делил этаж пополам; справа и слева на фоне желтых стен выделялись коричневые двери. При этом окна квартир, расположенных справа, выходили на вокзальную площадь, обсаженную старыми вязами, отсюда открывался восхитительный вид на Ингувильский холм; между тем как сводчатые подслеповатые окна квартир, находившихся слева, выходили прямо на крытую платформу вокзала — ее наклонная цинковая кровля с грязными стеклами загораживала горизонт. Жить в одних было истинное удовольствие — веселое оживление внизу, зеленая листва деревьев, а дальше — великолепный пейзаж; зато в других впору было умереть с тоски — тусклый свет, клочок неба над стеною, точно в темнице. В уютных квартирах обитали начальник станции, его помощник Мулен и семейство Лебле; в квартирах напротив — супруги Рубо и конторщица, мадемуазель Гишон; тут же помещались три комнаты, где проездом останавливались инспектора железной дороги. В свое время — и об этом было известно всем — оба помощника начальника станции жили бок о бок. И чета Лебле оказалась рядом с Мулен ом только потому, что предшественник Рубо, бездетный вдовец, желая сделать приятное г-же Лебле, любезно уступил ей свою квартиру. Но разве не следовало теперь вернуть ее супругам Рубо? Разве справедливо было заставлять их ютиться на задворках, в то время как они имели право на жилище по фасаду? Пока между обеими семействами царило доброе согласие, Северина во всем уступала соседке: эта тучная особа была двадцатью годами старше ее и постоянно страдала приступами удушья. Война вспыхнула по-настоящему лишь с того дня, когда Филомене при помощи отвратительных сплетен удалось рассорить обеих женщин.

— А знаете, — продолжала Филомена, — они, верно, в Париже даром времени не теряли, старались оттягать вашу квартиру… Мне говорили, будто они подали начальнику дороги длиннющее прошение и все упирали в нем на свои права.

Госпожа Лебле задыхалась:

— Негодяи!.. Не сомневаюсь, что они силятся переманить на свою сторону конторщицу: вот уж две недели, как эта особа едва раскланивается со мною… Подумаешь, недотрога! Ну, я ее еще выведу на чистую воду…

И, понизив голос, она принялась рассказывать, что мадемуазель Гишон каждую ночь ходит к начальнику станции. Их двери расположены одна против другой. Ведь именно г-н Дабади, вдовец, чья дочь почти все время живет в пансионе, самолично привез сюда эту тридцатилетнюю, уже поблекшую, блондинку, эту тощую молчальницу, гибкую, как уж. Должно быть, прежде она была учительницей. Такую врасплох не захватишь — скользит бесшумно, через любую щель пролезет! Сама по себе конторщица мало чего стоит. Но если она действительно спит с начальником станции, это все дело меняет; хорошо бы застать ее на месте, уж тогда-то она не пикнет!

— О, в конце концов я все равно дознаюсь, — продолжала г-жа Лебле. — Я не дам себя проглотить… Мы здесь живем и с места не тронемся. Все порядочные люди за нас, не правда ли, голубушка?

И в самом деле вся станция горячо обсуждала междоусобную войну двух квартир. Особенно близко к сердцу принимали ее обитатели коридора. В стороне стоял только второй помощник начальника станции Мулен, он ни во что не вмешивался, довольный тем, что живет в светлой уютной квартире; его супруга, хрупкая, застенчивая женщина, не переступавшая порога своего жилища, каждые полтора года рожала ему детей.